ртье не задавал ей никаких вопросов, это был уже не тот портье, который дежурил вчера вечером, они сменились, и дневной портье, пожилой человек, похожий на того, с которым вчера ночью она беседовала в «Манине», видимо, не знал, что она прибыла без багажа. С чувством облегчения Франциска вышла на улицу.
Она пошла по набережной, по мостам, ведущим к Пьяцетте, и прошла вдоль фасада собора Сан-Марко. Даже в этот холодный январский день перед ним группами стояли люди, преимущественно местные, одетые в черное венецианцы, окруженные огромными светло-коричневыми голубиными стаями, которые иногда вдруг взлетали с шумом и тут же снова опускались на землю. Франциска испытывала отвращение к голубям, заполнившим пространство вокруг Сан-Марко, она не выносила жесткий звук хлопающих крыльев, скрежет, которым сопровождался взлет стаи, она быстро прошла мимо и вошла в маленький бар под Торре-дель-Оролоджио. Внутри было тепло, пахло кофе и паром, шедшим из машины, готовившей эспрессо; большие оконные стекла запотели. Франциска вдруг почувствовала, как она голодна, со вчерашнего обеда она не ела ничего, кроме сандвича, вечером, когда прибыла в Венецию; она выбила у кассирши чеки на два рожка и капуччино, сначала она съела еще теплые хрустящие рожки, потом подошла к одному из больших окон и медленно стала пить горячий, покрытый вкусной пеной кофе с молоком. Перчаткой она протерла кружок на запотевшем стекле и посмотрела на двух маленьких львят, стоявших на площади между баром и церковью. Мраморные львы были смешные и неуклюжие, Франциске они очень понравились; всякий раз, когда она бывала в Венеции, она буквально не могла на них насмотреться. Эти львята — наверняка самые восхитительные игрушки-зверюшки в мире. Может быть, у меня будет бэби? Эта мысль затмила все: теплоту бара, воспоминание о прекрасном горячем кофе, о чувстве сытости, она притупила все остальные мысли и погасила взгляд, устремленный на Сан-Марко с его мягкой, словно увядающей красно-коричневатой окраской и уже не находящий в них никакого отзвука. Попытаться найти работу и оказаться беременной в чужой стране. Быть одинокой и расхаживать с огромным животом среди чужих людей. Ее окаменевший от ужаса взгляд механически вернулся к маленьким львятам, этим смешным неуклюжим игрушечным зверятам, и, вновь вглядевшись в них, Франциска обнаружила, что это гротескно уменьшенные монстры, злобные красные демоны, кровавые эмбрионы из чрева собора. Все что угодно, только не беременность. Она в ужасе отвернулась от окна и поставила пустую чашку на стойку, перед мощной кофеваркой, над которой в этот момент с шипением поднимался столб пара.
Вчера вечером он поздно лег спать; после «Нормы», последнего исполнения в этом сезоне, Фабио Крепац пошел к Уго, чтобы выпить стакан вина, но из-за истории, которую рассказал Росси, остался дольше, чем, собственно, предполагал. Когда поздно ложишься, да еще выслушав такую историю, нечего и думать о глубоком сне; теперь он сидел в обшарпанном кафе, заполненном торговцами рыбой и подсобными рабочими с рынка, и пил свой эспрессо. Выйдя из дому с намерением навестить Джульетту, он замерз на холодном ночном ветру, а в этом кафе на Страда-Нуова было тепло от влажных пальто и курток, распространявших запах рыбы. На сегодняшнее утро не было назначено репетиций. Фабио Крепац, как большинство людей, работающих по ночам, не привык завтракать, и только уже где-то почти в обеденное время выпивал чашку черного кофе. Он разорвал бумажный пакетик, лежащий на блюдце, и высыпал сахар в чашку.
Кстати, вчера вечером его ко всему прочему задержал Уго. «Профессор хотел с тобой поговорить», — сообщил он и проявил настойчивость, когда Фабио ответил, что это бессмысленно. Лишь очень редко, возвращаясь по вечерям из театра «Фениче», Фабио не заходил к Уго; он стоял обычно перед высокой стойкой, часто совсем один, лишь время от времени обмениваясь парой слов с Уго, или беседовал с друзьями, людьми его возраста, которые не сговариваясь решили посещать бар на Кампо-Моросини только потому, что он принадлежал Уго, хотя в самом баре не было ничего привлекательного: пол, выложенный холодными серыми плитками, дешевая, невыразительно-стандартная мебель, столы и стулья из хромированной, но уже ободранной жести, несколько полуслепых зеркал и старые, кое-где поврежденные рекламные плакаты на стенах; несмотря на протест Фабио, Уго установил игральный автомат, возле которого иногда с шумом копошились подростки, пытаясь выиграть в футбол.
Фабио не испытывал ни малейшего желания беседовать с Уго о намерении профессора Бертальди объясниться с ним: Бертальди все еще участвовал в политических играх, в то время как он, Фабио, уже давно отказался от этого; у обоих были примерно одинаковые политические позиции и взгляды, но разница была в том, что Бертальди не уходил с политической арены, а Фабио ушел. Фабио считал абсолютно бесполезными попытки профессора и Уго снова и снова вовлекать его в обсуждение этой темы. Разговаривать об этом с Уго было вообще нелепо, потому что тот все еще оставался членом партии, хотя и без всякого энтузиазма, но по старой привычке не мог решиться порвать с партией и тем самым последовать примеру Фабио и профессора Бертальди. Уго хранил верность. Уго был настоящим гигантом; когда он мыл стаканы, его белый фартук развевался, как знамя; его огромные глаза, черные и полные упрека, были устремлены на Фабио. Какой огромный путь проделал Уго, думал иногда Фабио, глядя на его похожий на знамя фартук и вспоминая, как они вместе лежали в окопах под Брунете или Сьерра-Падаррама. К счастью, их спор прервал вчера Росси. Фабио выпил свой эспрессо и поставил пустую чашку на стойку, прежде чем вынуть пачку сигарет. Он с отвращением посмотрел в окно, за которым сгущался холодный белый туман. Он не мог решиться выйти на улицу, хотя ему очень хотелось навестить Джульетту.
Джузеппе Росси, специалист по печам и каминам, заглянул вчера вечером в бар Уго и заказал граппу. Все постоянные посетители бара любили Джузеппе, хотя его бледное худое лицо, исполосованное черными трещинами, выглядело порой даже пугающе. Он выглядел как человек, много работающий с железом, но еще больше он походил на внутреннюю часть камина, на одну из этих пещер, блеклых и обесцветившихся, в пазах и сочленениях которых скапливается сажа. Многие из этих тайных пещер в венецианских домах были хорошо знакомы Джузеппе.
— С каких это пор ты пьешь водку? — спросил его Уго. — Что-то я раньше не замечал.
Все увидели, что Джузеппе с отвращением передернулся, отпив глоток граппы.
— Сегодня меня опять жутко вырвало, весь обед долой, — признался он.
— Пойди к доктору! — сказал Фабио. — Наверное, у тебя что-то с желудком. — И подумал: по лицу Джузеппе не поймешь, болен он или нет; он всегда выглядит таким бледным.
— Сегодня после обеда я был у салезианцев в Сан-Альвисе, они попросили меня зайти, — сказал Джузеппе, вместо того чтобы ответить Фабио.
— Значит, это как-то связано с твоим нездоровьем? — спросил Уго.
— У входа меня ждал человек, такой же огромный, как ты, — сказал Джузеппе, повернувшись к Уго. — Но выглядел он совсем по-другому. Словно сам Господь Бог собственной персоной.
— Никакого Господа Бога вообще нет, — обиженно и даже с какой-то яростью отозвался Уго. Его белый фартук, такой же гигантский, как он сам, развевался во все стороны, но его мощные руки споласкивали стаканы с неизменной нежностью. — Бога нет и никогда не было. А если он и есть, я вовсе не хотел бы походить на него.
— Я только потом понял, что это настоятель, — сказал Джузеппе. — Он привел меня в трапезную и сообщил, что в камине уже несколько недель нет тяги, а весь дым идет в помещение. Когда мы стояли в трапезной, туда вошел кот, — добавил он.
— Кот? — переспросил Фабио, которого удивило, что Джузеппе Росси как-то особенно выделил столь незначительный факт.
— Огромный котище, желтой масти, — ответил Джузеппе. — Я таких желто-рыжих котов терпеть не могу.
— Баб у них нет, у этих в черных рясах, зато кошек полно, — сказал Уго.
— Поначалу он терся возле настоятеля. Салезианцы носят такие прямые черные рясы, и не рясы даже, а сутаны. — Он подумал и добавил: — Они очень умные, эти салезианцы. Настоятель выглядел как очень ученый господин.
— По-моему, сначала он тебе показался самим Господом Богом, которого не существует, — насмешливо отреагировал Уго.
— Да, как Господь Бог и как очень ученый господин. Он совсем не похож… — Фабио заметил, что Джузеппе был в нерешительности, — … не похож на Петра.
— Вот как, — сказал Уго, — и из-за этого тебе стало плохо?
— Да нет же, — возразил Джузеппе. — Какой же ты нетерпеливый! — Он был так погружен в свои воспоминания, что не заметил издевки в голосе Уго. — Этот кот, — продолжал он свой рассказ, сначала терся своей мерзкой желтой шкурой о сутану настоятеля, а потом встал перед камином и гнусным голосом начал кричать куда-то внутрь, в камин. Конечно, я в тот момент и внимания на это не обратил, только позднее я сообразил, что к чему. Осмотрел я камин, это был не настоящий, открытый камин, как раньше, а с встроенным железным вентиляционным коробом, и они сверху его закрыли, оставив только небольшое отверстие над колосниковой решеткой, значит, тяга должна быть. Я спросил настоятеля, давно ли они вставили этот короб, и он сказал: «Три года назад», и тогда я сказал, что, наверное, просто засорилась труба и отверстие, ведущее через стенку наружу, за коробом. Он сказал, что и сам так думал. Я спросил его, что находится за стеной, и он ответил: «Рионе» — и добавил, что отверстие в стене по крайней мере на три метра выше уровня воды, так что снаружи туда не подберешься. Тогда я сказал, что придется, видно, вынимать весь короб целиком. Он сказал, чтобы я поступал, как считаю нужным, но главное — поскорей, потому что в трапезной из-за дыма невозможно есть. И все то время, что мы разговаривали, желтая зверюга крутилась возле камина и орала во всю глотку. Если бы рядом не находился благородный настоятель, я бы дал этому коту здоровенного пинка.