— Что же произошло, расскажите, Латинда? — Свей быстро спросил и подался вперед, боясь пропустить хоть слово.
Эльф в кресле резким движением откинул одеяло и закатал одну из мягких, из козьей выбеленной шерсти штанин… Свей покачал головой, такого ранения он еще в жизни своей не видел.
Да, сожженые, да обугленные… но они тлели еще в некоторых местах до сих пор красными огоньками обычных угольев. Лесович перевел расширенные от неожиданного острого ощущения чужой боли глаза на искалеченного эльфа. Тот спокойно встретил этот взгляд и улыбнулся:
— Я не чувствую боли… Единственное, что удалось сделать за все эти годы, это найти избавление от боли. Все остальное было тщетно, темная сила Махаона велика… И поэтому, чувствуя, что знаю причину вашего появления в наших краях, говорю вам — одумайтесь и возвращайтесь…
Повисла тишина. Лишь потрескивали дрова в печи, слышно было, как Луцик открывает дверцу печи и шурудит там кочергой, и бубнит что-то себе под нос. Почувствовав видимо, что почему-то стало вдруг тихо, он заглянул в комнату и обвел всех глазами… И, шмыгнув носом, исчез опять.
Свей отрешенно смотрел и смотрел на протянувшиеся лучи тусклого зимнего солнца от окна, в которых плясали свой незамысловатый танец пылинки. И чем отчетливей он понимал, что дерево, которое он собирался срубить, может придавить и его самого, тем яснее становилось, что больше это никто не сделает… И дальше мысль холодно говорила ему, что, если убежать от судьбы здесь, то она найдет его там, в Заонежье… Потому что прятаться за спины своих сородичей он не сумеет… Княжич задумчиво раскрыл ладонь и, держа ее раскрытой в лучах солнца, смотрел на нее и словно не видел ничего… Мысли его были далеко. Там сейчас осень… Сквозь золото прозрачных ягод винограда струится солнечный свет и отражается в смеющихся глазах девушки… И, кажется, все тепло той осени льется из ее смеющихся глаз ему в душу и согревает ее…
Лесович, не видел как Латинда вдруг подался напряженно вперед. В солнечных лучах прямо перед ним над ладонью молодого князя повисла нежно золотившаяся, почти прозрачная руна. Она была слишком хорошо известна эльфу. Это была руна Всевластия.
2
Ольсинор коротко кивнул ему головой, встретив изумленный взгляд Латинды, давая понять, что он знает, и сказал:
— Потому мы здесь. Я бы не решился вести сюда лесовича, если бы у меня не появилась хоть какая-то надежда, что он может победить Махаона. Сам я слишком хорошо знаю, что противостоять долго Мастеру Ю не смогу…
С грохотом упала кочерга на пол в соседней комнате. Послышался звук выплеснутой воды на что-то, и гневный и испуганный Луцик появился перед ними.
— Нельзя называть неназываемое!!! Нельзя! Привыкли там у себя баловаться словами, а здесь вам — не там! — закричал он на всех, размахивая руками, и уже спокойнее и тише проговорил Латинде, — хоть бы вы хозяин не баловали… а то ведь и до беды недалеко… вот, полюбуйтесь, угол задымился, тот, что за печью…
Ольсинор резко встал и быстро прошел в соседнюю комнатушку, кухню, где находилась большая печь, покрытая голубыми изразцами. Свей поспешил за ним. И действительно, угол стены дома дымился, и едкий дым полз по полу. Ольсинор положил руку на стену и сразу отдернул… Стена была горяча. Губы эльфа принялись нашептывать слова заклятия, охраняющего дом. И стена понемногу стала остывать.
Вернувшись в комнату, где их дожидался хозяин, Ольсинор виновато произнес:
— Не верилось мне, что так все плохо, впредь буду умнее… И тем важнее для нас ответ на наш вопрос, Латинда, как можно заставить проснуться руну Всевластия раньше?
Тот, удивленно подняв брови, воскликнул:
— Да ведь она уже впереди него идет… О чем ты говоришь, Ольс?! Руна открыта… Это твое неверие в силу молодого еще воина не дает тебе увидеть, что она проснулась! Тебе же, Свей, могу сказать лишь одно — не дай страху победить себя. Руна, сама по себе, лишь линия на руке, она — знак того, что ты можешь открыть в себе тайные, неведомые себе знания на любом пути, чем бы ты не занялся… Если же хозяин руны труслив и мелок в помыслах, она изменит свое направление.
Свей стоял в дверях комнаты, не успев пройти и сесть, да и садиться ему уже не хотелось. Странные события, история самого хозяина дома, мысли об оставленном в такое трудное время Заонежье… не давали теперь ему покоя. Лишь уважение к Латинде не давало ему воскликнуть нетерпеливо о том, что…пора!
Однако, Ольсинор медлил. Он словно хотел о чем-то просить и не решался… Но тут хозяин разрешил все его сомнения, вдруг сказав:
— Осталось, пожалуй, лишь одно…
Латинда вытянул обе руки вперед и бережно принял появившийся из воздуха меч. Тяжелое оружие мягко легло в руки хозяина и замерло. Положив его на колени, эльф затих на какое-то мгновение и вдруг, словно боясь передумать, протянул меч Свею.
— Гнев Света… — сказал он и помедлил, — меч, доставшийся мне в поединке с Воином Света, Арчиальдом Белым. Ты помнишь его, Ольс?
Тот кивнул головой.
— Он погиб бесславно потом на границе с лимерийскими ограми, свалился пьяный в ущелье… — Задумчиво проговорил Латинда. — Хотя, сдается мне, не мог такой воин, так пропасть, да и поговаривали тогда, что ходил он там к одной прекрасной южанке, у которой было много поклонников… Ну, да ладно, свет с ним, с Арчиальдом… Бери, князь, оружие эльфов… и пусть оно сослужит тебе верную службу в борьбе с Тьмой.
Свей, любивший оружие как любой воин, к такому вот старинному, относился особенно трепетно. Сколько битв, славных, и не очень, потому что удача не всегда сопутствует в бою, на памяти хранится в этом прекрасной работы клинке?! Князь, взяв ножны, тут же не утерпел и вынул меч…
Яркий сноп света ударил ему в глаза, играя на покрытом рунами металле. Мягкая дрожь прошла по клинку, но сильная, уверенная рука держала его, и сталь успокоилась и замерла вновь, подчинившись новому владельцу. Латинда с легкой, светлой завистью, которая скорее была наполнена воспоминаниями, чем жаждой обладания, смотрел на лесовича.
Старый Ольсинор понимал, что значит для воина расстаться со своим боевым оружием, но именно об этом он хотел просить Латинду Козного, за тем и пришел к нему. Теперь, когда единственный меч, оставшийся от легендарных Витязей Света, перешел в руки Свея, он успокоился: он, Ольсинор, сделал все, что мог, для молодого лесовича, осталось малое… отдать свою жизнь, если потребуется…
Через короткое время, ушедшее на прощание с радушным хозяином и его маленьким помощником Луциком, дракон, тяжело взмахивая крыльями стал подниматься в небо, быстро удаляясь в направлении Головастого ущелья… Два всадника по-прежнему виднелись на нем, и скоро облака скрыли их из глаз провожающих, сидевших вдвоем у окна в светлой теплой комнате…
День клонился к вечеру, а значит уже сегодня могло сбыться желание путников, которое, если бы не обстоятельства, никогда не возникло бы у них… встретить Плавающий замок, что появлялся в этих местах, по рассказам очевидцев, обычно лишь ночью.
3
Головастое ущелье, названное так гномами из-за почти круглой скалы, нависшей над узиной в горах, проторенной бурным холодным ручьем, начиналось сразу за Вражьим лесом, на много верст протянувшимся по другую сторону от Звенящего хребта.
И когда, уже в сумерках, внизу показалась скала-голова, Ольсинор нарушил молчание… Ни Свею, ни самому эльфу не хотелось говорить, слишком много было сказано всего… Сказал Ольсинор, обмениваясь лишь мыслью, понимая, что в присутствии Ладогарда иначе и быть не может.
"Головастое ущелье… — проговорил он, — отсюда надо быть особенно внимательными… Все может произойти очень быстро, а мы можем оказаться порознь… Не думаю, что это страшит вас, только если это произойдет, никто не должен оставаться здесь из-за другого и должен возвращаться… Словом, каждый тогда поступает, как велит ему его честь и долг…"
Свей нахмурился при первых словах, не принято было у лесовичей бросать своих, но сказанное дальше было уже ему по душе, и он кивнул. Ладогард тоже утвердительно хмыкнул, и тишина повисла вновь.
Однако, странное, почти осязаемое ощущение тревоги стало незаметно подбираться все ближе. Неприятное чувство, которое раньше бы Свей назвал страхом, стало все сильнее охватывать его. Сердце бешенно колотилось в груди, словно вот-вот выскочит, а тягостное то ли предчувствие, то ли присутствие кого-то невидимого, давило на него всего… на глаза, на уши, на плечи…
Слышно было, как Ольсинор неспокойно ерзает в седле, пытаясь понять, откуда исходит это угнетающее чувство опасности, но пока лишь темнеющий горизонт был впереди да черные скалы внизу, разрезанные руслом ручья напополам…
"Темные места…", — проворчал дракон. "Словно в паутине летишь… и все больше вязнешь…"
Несколькими словами мытарь отчетливо передал то липкое чувство опасности, которое охватило путников. И все-таки пока ничто кроме этого безотчетного страха не нарушало их спокойствие.
Прошло еще несколько тягостных минут, в течение которых ни один из них не пожелал нарушить молчание. Казалось, только заговори, и тебя обнаружат раньше времени…
Медленно проплывала внизу огромная скала, висевшая над долиной, словно кто-то сверху заглядывал туда, и вот уже она осталась позади… Притихшие путники вглядывались вперед, вниз, где темнела широкая долина… а за их спинами вырастал, слабо светясь мертвенным голубым светом, призрачный замок.
Его громоздкое основание, покоилось сейчас на скале-голове, нависая правым углом над ущельем и опираясь краем на противоположную скалу. Прекрасное когда-то здание с двумя башенками справа и слева, с колоннами, поддерживающими небольшую террасу над входом, теперь находилось в запустении. Клочья паутины и засохшего плюща свисали с его стен, выщербленные во многих местах стены давно не видели заботливой руки… Сгорбившиеся горгульи, почерневшие от дождя и снега, замерли на крыше… Из узкого стрельчатого окна на втором этаже тем временем вниз скользнула черная тень…