— Но это и есть по существу. Дело в том, что мы с Хельгой Карловной Майер, в Москве она будет Ольгой, собираемся окончательно оформить наши отношения после получения ею советского гражданства. Поэтому я не совсем понимаю, почему вы так упрощенно представляете мои чувства к своей жене. Лучше помогите нам преодолеть трудности, которые, и мы это хорошо понимаем, должны появиться у нас на пути, — здесь Фролов улыбнулся и сказал: — И тогда будете у нас на свадьбе самым дорогим гостем. Вот вам и никакого конфликта с Австрией, а даже, может быть, и наоборот.
— Капитан, ты это всерьез или у тебя с головой не все в порядке? — болезненно морщась, спросил Крылов.
— Серьезней не бывает, я же сказал, что Ольга Майер это моя судьба.
— С тобой все ясно, ты в самом благоприятном для тебя исходе просто дурак, а вот Хельга Карловна — это совсем другое дело, — словно бы печатая на машинке, отчеканил каждое слово Крылов. — Нам, например, очень хотелось бы знать, почему ее вдруг так сильно потянуло в Москву. И еще вот что. Я, пожалуй, возьму свои слова о том, что ты дурак, обратно. Ты только что самым серьезным образом осложнил свое дело. Например, очень подозрительны твои странные контакты и с отцом Александром…
— Уж, не в шпионы ли вы собрались меня записывать? — спросил Фролов.
— А я этого не исключаю, совсем не исключаю. Но только об этом тебе предстоит беседовать уже не со мной. Теперь с тобой другие специалисты будут работать.
После этих слов дверь открылась, и в кабинет вошел офицер, тот самый, который встречал его, и двое солдат.
Когда Фролова выводили, он крикнул:
— По какому праву?!
Крылов ничего не ответил. Потом Фролова водили из кабинета в кабинет, где у него отобрали пистолет и многое из того, что находилось в карманах: ключи, документы, записную книжку… Освободили гимнастерку от орденов и медалей. Сняли ремень, сфотографировали и взяли отпечатки пальцев. Сопровождал его все тот же офицер, который вел его к Крылову. Когда Фролов попросил принести ему рюкзак, который лежит в багажнике машины, тот ничего не ответил, но головой кивнул. Он же назвал фамилию следователя, которому было поручено вести дело Фролова — старший лейтенант Кузнецов. Даже имя и отчество назвал, но Фролов их вскоре позабыл за полной ненадобностью, поскольку сам Кузнецов, после того, как к нему привели Фролова, очень быстро ему объяснил, кто из них кто есть друг для друга. Он для Кузнецова просто подследственный, а Кузнецов для него — гражданин следователь.
После всех процедур, которые за короткое время успел пройти Фролов, его больше всего удивило, как быстро для него все причастные к их проведению лица становились похожими друг на друга. Однако высокий и худой Кузнецов определенно отличался от всех остальных не только своей фигурой, но еще и тяжелым немигающим взглядом, направленным прямо в глаза. Фролов был поставлен в известность и подтвердил это своей подписью, что за дачу ложных показаний будет отвечать по закону. Затем ответил на первый вопрос, который задал ему Кузнецов — назвал свою фамилию, имя и отчество. Отрицательно ответил на вопрос, не было ли у него когда либо другой фамилии, судимостей. Затем перед ним была положена одна из фотографий, которую он отметил как лучшую еще у Сабурова: они с Ольгой в машине, и не сводят глаз друг с друга.
Кузнецов спросил:
— Какие отношения связывают вас с этой жительницей города Вены? Отвечать как можно подробнее, чтобы мне не пришлось задавать лишних вопросов.
— После того, как мы познакомились, то почти сразу очень понравились друг другу, что очень хорошо видно на этой фотографии, — сказал Фролов. — Если вам интересно, о чем именно мы в ту минуту разговаривали, то весь разговор вспомнить не могу, но большую его часть говорила она, поскольку является студенткой славянского отделения университета и, как оказалось, совсем неплохо говорит по-русски. В основном, она и говорила, а я делал ей замечания каждый раз, когда она неправильно строила фразу. Как вам хорошо известно, в конце концов, мы поженились, венчались в православном храме, у вас там должна быть эта фотография, я видел ее у гражданина полковника, поэтому какие отношения нас могут связывать? Родственные…
— Ты что, еще не сообразил, где находишься, или только прикидываешься, — прервал его Кузнецов. — То представление, которое вы с гражданкой Майер в храме устроили, меня не интересует. Нас другой спектакль волнует. Тот, который непосредственно связан с безопасностью нашей страны. Попал в осиное гнездо, так постарайся выбраться из него с наименьшими для себя потерями. Ты же боевой офицер, имей мужество признать, что ты, сам того не осознавая, видишь я тебе пытаюсь помочь, оказался в сетях белых эмигрантов. Не с тебя это началось. И не такие люди, как ты, в эти сети попадали. Генерал Власов, например…
— Я вас очень плохо понимаю, гражданин следователь. Зачем вы меня сравнили с генералом Власовым? Я всю войну прошел, наградами отмечен…
— Был отмечен. Думаешь, генерала Власова на измену немцы соблазнили? Это так же, как и с тобой, эмигранты хорошо поработали. А ты молчишь, государству помочь отказываешься, чтобы число таких преступлений довести до минимума.
— Да что ж это вы со мной все какими-то загадками говорите. Откройте мне глаза, наконец. Объясните — в чем состоит моя вина?
— Ты обвиняешься в преступных контактах с целым рядом враждебных антисоветских личностей, в результате чего нанесен серьезный урон безопасности нашего государства. Докажешь, что никакого урона не было, хотя ты и понимал, что дело идет к этому, будем думать, как серьезно смягчить твою вину.
— Вот эта милая девушка враждебная личность? — искренне и с большим удивлением спросил Фролов.
Кузнецов протянул руку, взял лежащую перед Фроловым фотографию и со словами «о ней разговор еще впереди», забросил ее в стол. Вместо нее положил в то же место фотографию венчания.
— Отца Александра давно знаешь? — звенящим голосом спросил Кузнецов, стараясь своим тяжелым взглядом пригвоздить Фролова к табуретке.
— В этом городе я всех, кого знаю, знаю чуть больше двух месяцев, — тихо, подбирая каждое слово, проговорил Фролов. — А до этого был занят совсем другими делами. Мне тогда было не до знакомств. Я командовал батальоном, брал Вену. С отцом Александром действительно несколько раз общался после того, как ко мне обратилась группа прихожан с просьбой помочь им отремонтировать храм после боевых разрушений. Но вас, видимо, особо интересует наше общение. О чем мы с ним говорили, да? Сразу скажу, что на общие темы говорили очень мало. Времени для таких разговоров у нас не было, но была одна тема, которую мы очень подробно обсуждали. Храм был закрыт, а я, из-за особых обстоятельств, о которых вы знаете, просил сделать для меня исключение, повенчать меня с Ольгой Майер. Вы меня простите, гражданин следователь, что много говорю, но только о чем еще мне было разговаривать с отцом Александром, как не о ремонте храма, да своем венчании. И потом я никак не пойму, почему вы меня допрашиваете, но ничего не записываете. Вы что, наш разговор потом по памяти будете восстанавливать? Я ведь что-то подписывать должен, а запись должна быть точной…
— Ох, до чего же ты мне не нравишься, Фролов. Опять не в свое дело лезешь. Скользкий ты, ну никак тебя не ухватишь. Протокол потом будем писать, когда ты разоружишься и я, наконец, пойму, что же у вас там было на самом деле…
— Так вы же меня разоружили, — усмехнулся Фролов.
— Опять все наизнанку вывернул. Какой же ты опасный человек…
— Был опасным… для немцев. На то она и война была. А своим я не враг.
— Ага, может, когда-то и вправду был ты свой, да только теперь в это верится с большим трудом…
— Для вас, может, и вправду не свой, а своим как был свой, так им и остался. Как вы сейчас со мной играете, гражданин начальник, я когда-то с немцами играл…
— Что?! Да ты никак с немцами сравнил меня, сволочь!
Кузнецов неожиданно и с криком вскочил со стула, чтобы глядя сверху вниз, так поначалу показалось Фролову, ему удобнее было придавливать его своим взглядом. Однако он ошибся. Кузнецов встал не только для этого. От сильного улара кулаком прямо в лицо Фролов свалился на пол вместе со стулом.
— Чтоб язык не распускал, — сказал Кузнецов, — здесь тебе не библиотека. Подними стул и садись.
Фролов поставил стул на прежнее место и сел. Потом сплюнул на пол кровь и приложил платок к губам. Губы были разбиты.
Кузнецов склонился над чистым листом бумаги и, судя по всему, приступил, наконец, к записи протокола допроса. Почерк у Кузнецова был мелким и быстрым. «Крыса», — подумал Фролов, тем более что помещение, в котором они сидели, было подвальным. Некоторые слова, которые всегда начинались с новой строки, Кузнецов подчеркивал, и было понятно, что они обозначают «вопрос» и «ответ».
Еще вчера Фролов был убежден, что война окончилась, и теперь уже неоткуда было взяться тем, быстро сменяющим друг друга, окрашенным кровью дням, которые и были войной. Вот почему все происходящее с ним теперь он воспринял, как начало боя. Те же самые ощущения, но только, так ему теперь казалось, еще более вязкие, плохо предсказуемые, чем те, которые он испытывал когда-то…
Еще совсем недавно он хорошо понимал, что перевезти Ольгу в Москву будет очень не просто. Но только любые трудности казались ему ничтожными по сравнению с теми рисками, которым он подвергал и своих солдат, и себя в любом из боев. Как он заблуждался! Война-то не окончилась. Для Крыловых и Кузнецовых она все еще продолжалась. Да и та война, на которой Фролов воевал, была не такая таинственная, как эта, а открытая, простая как шахматы. Потому что у любой игры, даже самой сложной, есть свои правила и законы. А у этих, так получилось, что никаких законов нет. Они на свою войну могут призвать любого гражданина, который понятия не имеет, что рядом с ним все еще продолжаются бои.
Когда-то Фролов считал, что СМЕРШ — это такая же боевая и понятная боевая сила, действия которой были столь же важны для добывания общей победы, как участие в ней любого другого рода войск. Теперь так больше не думал. Ведь если они способны совершать то, что лично с ним сегодня совершили, не означает ли это, что и с другими людьми о