[54].
Может показаться, что противоречия между отрывками нет, поскольку в первом из них речь идет о современном армянском языке, а во втором — о его древнем предшественнике. Однако совершенно очевидно, что это вариации одного и того же явления и разные подходы по отношению к ним являются неприемлемыми. То есть нельзя одновременно и признавать наличие арамейских пластов в древнеармянском и отказывать тому же арамейскому в праве считаться, как минимум, одним из предков армянского. В этом и состоит противоречие.
Таким образом, устраняется последнее препятствие на пути отождествления армян и римлян — разница в языках. Надо полагать, ее авторы «переборщили» с отбрасыванием в прошлое индоевропейских (латинской и греческой) фаз империи. Мотивация, думаю, понятна: «уд-ревление» истории, «освобождение» от семитского прошлого, несовместимого с притязаниями на «арийскую» исключительность.
Очевидно, сыграло свою роль еще одно обстоятельство. В среде лингвистов преобладает мнение о решающей роли языка в деле идентификации этноса. Положения «один этнос — один язык» придерживался и Дьяконов, если судить по приведенному выше утверждению о невозможности арамейского быть привлеченным «к гипотетическому этногенезу армян» на том лишь основании, что они с армянским принадлежат к различным языковым семьям. Отстаивание этого положения зачастую и приводит к ситуациям, когда различные фазы или проявления одного этноса ошибочно принимаются за разные этносы, как это и произошло в случае с римлянами и армянами.
На самом деле язык, так же, как, впрочем, и название, может быть идентификатором этничности лишь в комплексе с другими параметрами — географией, антропологией, культурой, религией, родом занятий и т. д. Если этнос сменил язык при неизменных прочих условиях, то это не значит, что он перестал быть самим собой. (Хотя на практике такое случается редко. Обычно хотя бы незначительно меняются и условия. Потому-то и возникает путаница.)
9. А судьи кто?
Если армяне суть военное сословие Рима, «армейцы», то и вышедшие из них павликиане должны быть замешаны на том же тесте. Это мы и увидели на примере их взаимоотношений с Византией, отнюдь не безоблачных и характеризующихся не религиозной полемикой, а именно военным противостоянием.
Говорить о павликианах как о религиозной общности, даже секте, тоже можно, но только вкупе с указанием на их основные занятия, коими в рамках империи были, если судить по армянам, контролирование пограничных территорий, обеспечение их процветания и защиты. Подтверждение этого можно найти у того же Петра Хараниса: «В десятом столетии, во время правления Иоанна Цимис-хия, значительное число павликиан было удалено от восточных пограничных областей и переселено во Фракию, более точно в районе вокруг Филипполя. Эти павликиане в большей своей массе были армянами. Немного позже, возможно в 988 году, армяне были заселены также в Македонии. Они были переселены из восточных областей империи Василием II, чтобы служить защитой против болгар и также помочь увеличить процветание страны»[55]. (Здесь «также» призвано помочь уяснению того, что павликиане во Фракии делали с армянами одно общее дело — контролировали пограничные территории, способствуя, тем самым, процветанию Византии.)
Собственно, это и есть уже нечто очень близкое к искомому доказательству причастности павликиан к сбору налогов на контролируемых территориях. Трудно представить себе контролирующий орган, не обладающий такой функцией.
Впрочем, примеры созидательной деятельности павликиан, — если можно так назвать деятельность, включающую налогообложение, — не столь многочисленны в сравнении с образчиками их духовного противоборства с Римом, отчего и сложилось о них превратное представление.
Памятуя об «армейском» происхождении павликиан, не составит большого труда распознать в них всадников. Ведь всадничество по сути — это региональная римская аристократия, призванная быть опорой имперскому центру, но далеко не всегда испытывающая по отношению к этому центру верноподданнические чувства и тяготеющая к сепаратизму. Чем не павликиане?
В этих условиях искомое тождество павликиан и пуб-ликан становится практически очевидным. Ведь понятия «всадник» и «публикан» почти повсеместно употребляются в качестве синонимов. А как иначе, если деятельность всадников, принадлежащих к классу управленцев, невозможно представить без сбора налогов — специфической функции публикан?
Собственно, само римское обозначение всадника, обеспеченного государственным конем (equites romani equo publico), уже включает в себя указание на его принадлежность к публиканам. В роли такого указания выступает здесь слово publico. Кстати, по его наличию можно судить и о существовании всадников иного рода. В самом деле, если есть всадник, обеспеченный государственным конем, то должен же быть всадник и без такового? И действительно, некоторые всадники заступали на службу со своим собственным конем, т. е. служили частным образом.
Их называли просто equites romani или equites romani equo privato.[56]
То есть слово publico являлось опознавательным знаком именно всадников первой категории, или всадников, находящихся на госслужбе. Их-то и называли публика-нами, в отличие от всадников equo privato, которые были просто «всадниками». Отличие между этими двумя категориями примерно такое же, как и отличие наших реестровых казаков от охочекомонных.
Впрочем, даже если больше доверять ранее озвученному толкованию публикан как лиц, коим доверено распоряжаться государственным имуществом (publicum), в том числе взимать налоги, их связь со всадниками не станет менее заметной. Ибо, повторяю, всадники, как региональная управленческая элита, немыслимы без такого права.
Отождествлению павликиан со всадниками (публика-нами) не станет помехой даже тот факт, что всадническое сословие было ликвидировано еще в IV веке при Константине Великом, т. е. за три столетия до времени, которым датируется появление павликиан на исторической сцене. Тогда всадники были переведены в разряд сенаторов. На самом деле реформа коснулась этого сословия лишь как юридического понятия. Ведь региональная аристократия, коей по сути, а не по формальной принадлежности, были всадники, никуда не делась. Она просто стала соответствовать своему названию. Я имею в виду не латинское ее название (eques, equites), происшедшее от латинского же названия коня (equus) и обозначающее, как уже говорилось, римского гражданина, служащего в коннице, а именно русское слово «всадник», этимология которого на самом деле далека от «лошадиного» смысла.
Дело в том, что при более пристальном рассмотрении вместо кавалериста в этом слове скорее угадывается «посадник», т. е. лицо, «посаженное» на должность управляющего провинцией, наместник, — роль, типичная для всад-ничества во все времена. Интересно, что именно русский язык зафиксировал общую корневую основу этих слов («всадник» и «посадник»), донеся до нас подлинное значение всадничества.
Но он зафиксировал и еще кое-что, чего не уловил латинский. Я имею в виду сходство слов «садить», «насаждать» со словами «судить», «осуждать».
Можно было бы не обратить на это сходство внимания, если бы слово «посадник» не обнимало оба этих понятия, заставляя думать об их глубинной связи. Посадник — это ведь не только лицо, «посаженное» на должность управляющего, но и чиновник, наделенный в том числе и судейскими функциями, т. е. судья в широком смысле слова.
Подобное толкование зафиксировано и в Библии, где судьями назывались не только лица, призванные разбирать дела по закону, но и региональные правители. В библейской «Книге Судей» судьями называются вожди, которые после смерти Иисуса Навина до периода царей руководили Израилем. В узком смысле слова, т. е. в качестве лиц, способствующих единственно отправлению правосудия, судьи выступают лишь в догосударственный период Израиля, когда они были призваны Моисеем по совету его тестя Иофора.
Сращивание всадничества с судейством имело место и в Римской истории. Роль судей, о чем пойдет речь ниже, всадники исполняли в период поздней республики.
Закономерен вопрос, возникающий в связи со всем этим: почему родной язык Рима — латинский — не отразил единство корневой основы слов «всадники», «посадники» и «судьи»? Случайность? А может, он для Рима не такой уж и родной?
Впрочем, латинский донес до нас другое, не менее, а может, и более важное свидетельство. И здесь мы вплотную приблизились к решению вопроса, предварившего и, собственно говоря, спровоцировавшего дискурс о подлинной роли павликиан в истории Византии. Напомню, задача состояла в том, чтобы увидеть проявления «еврейскости» в повадках и облике римских налоговиков — пуб-ликан, утвердившись, тем самым, во мнении о сословном характере архаичного еврейства, а заодно и определившись с причинами всеобщей неприязни к «овцам Израилевым».
Так вот, латинский язык донес до нас не просто намек, но прямое указание на то, что еврейская нация сформировалась на базе сословия римских всадников, одним из атрибутов которого наряду с функцией сбора налогов было право судить и миловать.
В 123–121 гг. до н. э. Гаем Гракхом были проведены в сенате два закона, упрочивших положение всадников в Риме. Видимо, со стороны этого сословия он рассчитывал на поддержку в борьбе с сенатом. Так вот, согласно первому из этих законов всадникам было передано право быть судьями как в уголовных, так и в гражданских процессах, ранее являвшееся прерогативой сенаторов. Второй закон, так называемый lex Sempronia de provincia Asia, наделил всадников исключительным правом на откуп десятины, которой облагались земледельцы провинции Азия (имеется в виду Малая Азия).
Законы эти подняли статус всадничества на небывалую высоту. Без преувеличения сорокалетие между Гракхом и его преемником Суллой можно назвать «золотым веком» этого сословия. В это время были накоплены капиталы, обеспечившие процветание и престиж всадников на многие последующие годы. И, забегая немного вперед, отмечу: последств