Вот текст письма в передаче Ф.И. Успенского.
«Святейшая империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками; они грабят ее ежедневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан неисчислимы и так страшны для слуха, что способны возмутить самый воздух…
…Почти вся земля от Иерусалима до Греции, — не исключая и Фракии, — подверглась их нашествию. Остается один Константинополь, но они угрожают в самом скором времени и его отнять у нас, если не подоспеет быстрая помощь верных христиан латинских. Пропонтида уже покрыта двумястами кораблей, которые принуждены были выстроить для своих угнетателей греки. Таким образом, Константинополь подвергнется опасности не только с суши, но и с моря. Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу спасения; и принужден бегать перед лицом турок и печенегов. Итак, именем Бога умоляем вас, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам. Для вас да будет также дорога та святыня, которая украшает город Константина, как она дорога для нас… (Выделено мной — Г.К.)
Священные предметы не должны достаться во власть язычников, ибо это будет великая потеря для христиан и их осуждение. Если, сверх ожидания, вас не одушевляет мысль об этих христианских сокровищах, то я напомню вам о бесчисленных богатствах и драгоценностях, которые накоплены в столице нашей. Сокровища одних церквей в Константинополе могут быть достаточны для украшения всех церквей мира. Нечего говорить о той неисчислимой казне, которая скрывается в кладовых прежних императоров и знатных вельмож греческих. Итак, спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие сокровища не достались в руки турок и печенегов. Ибо, кроме того бесконечного числа, которое находится в пределах империи, ожидается ежедневно прибытие новой 60-тысячной толпы. Мы не можем положиться и на те войска, которые у нас остаются, так как и они могут быть соблазнены надеждой общего расхищения. Итак, действуйте, пока есть время, дабы христианское царство и, что еще важнее, Гроб Господен не были для вас потеряны, дабы вы могли получить не осуждение, но вечную награду на небеси» (выделено мной. — ГК.).
И опять о захваченной Никее — ни слова. На слуху лишь Иерусалим, Константинополь да Гроб Господен. Кстати, о Константинополе. О какой это «святыне», украшающей стольный град, упоминает император в выделенном фрагменте письма? Уж не об этом ли самом Гробе Господнем? А может, речь идет о Храме Соломона? И почему этот Гроб (или Храм), если судить по второму выделенному фрагменту, еще не потерян для латинян? Такое опять-таки может быть лишь в том случае, если он находится не в далеком Иерусалиме, изнывающем под игом мусульман, а в Константинополе, пока что контролируемом греками.
А вот еще один показательный факт. Когда халиф Омар в 638 году решил совершить экскурсию по святым местам в сопровождении иерусалимского патриарха Соф-рония, то его взору открылась ужасная для любого верующего картина: Храмовая гора представляла собой мусорную свалку! Но что самое удивительное — это то, что мусор, как сказывают, сюда свозили из Константинополя, находящегося за тысячу с лишним километров от этих мест! Для сравнения: Никея (нынешний турецкий Изник) находилась всего в 70 км от Константинополя. По сути, это азиатская часть Константинополя. То есть для мусорной свалки здесь в географическом смысле гораздо более подходящее место, чем в Иерусалиме.
А что это меняет? — спросит читатель, не представляющий рыцарство без романтического ореола, созданного стараниями западных беллетристов. Даже если Никея и есть настоящий Иерусалим, цели крестового воинства остаются прежними: братская помощь единоверцам-ви-зантийцам в освобождении святых мест от бессовестных и наглых мусульман. То есть рыцари даже при таком повороте дела остаются «белыми и пушистыми», а турки-сельджуки — дикими, грязными и злыми пришельцами из Азии, подлежащими немедленному уничтожению.
Но давайте вспомним, что раньше говорилось о византийской вере, и сопоставим это с поведением сельджуков, да и арабов, на занимаемых ими территориях. Ну вот хотя бы сюжет с прогулкой халифа Омара по святым местам. Пусть Храмовая гора и является для мусульман таким же местом поклонения, как и для христиан, но как объяснить следующий факт? Когда пробил час мусульманской молитвы, патриарх Софроний предложил халифу отслужить ее прямо перед Гробом Господним, на что якобы невежественный дикарь не согласился, предпочтя выйти из церкви и молиться перед ее входом.
Только представьте себе: патриарх не счел присутствие мусульманина и мусульманскую молитву оскверняющими святое место! В свою очередь якобы невежественный дикарь отнесся к ценностям якобы завоеванного им народа с таким же пиететом, как и к своим собственным.
Из чего тут проистекает необходимость защиты христианских святынь? И от кого их защищать?
А вот еще один символичный момент, относящийся к тому же эпизоду с экскурсией халифа. Речь, как вы помните, шла там о Храмовой горе, превращенной в мусорную свалку. Так вот халиф стал буквально продираться через горы мусора к Камню Основания, над которым, по преданию, находился девир Храма Соломона. Сказывают, он собственными руками зачерпнул горсть мусора и в своем плаще отнес его в Кедронскую долину, где и выбросил, положив, тем самым, начало расчистке и строительству на Храмовой горе.
Такое трудно вообразить: когда Иерусалим был во владении Византии, там не только ничего не делалось для расчистки Храмовой горы, но туда даже свозили мусор из Константинополя! Историки, путаясь в показаниях, объясняют это тем, что Храм, мол, был иудейским, для христиан значения не имеющим. К тому же за грехи евреев его и должна была постигнуть abominatio desolationis — горькая участь, предсказанная еще пророком Даниилом[68].
А тогда к чему вся эта затея с Крестовыми походами, с идеей восстановления Храма? И разве Храм — не общая святыня для христиан и иудеев? Но из этого фрагмента вытекает, что он считался святыней как раз теми, от которых этого можно было ожидать меньше всего — мусульманами[69].
Да не было в то время особых религиозных разногласий между византийцами и мусульманами. А сельджуки в ту пору и вовсе были византийцами, точнее, армией Византии (от soldier — солдат). Не случайно сельджукских султанов величали титулом «Кайсар-и-Рум», т. е. «цезарь (или кайзер) Рима». Ничего удивительного поэтому нет в том, что их ислам ничем по сути не отличался от «христианства» тогдашних «греков» — протоиудейских жрецов.
«Захват» Никеи сельджуками, как и вообще усиление сельджукского влияния в малоазийских фемах, на самом деле означал реакцию на возникновение пролатинского направления в византийской верхушке, чем немедля воспользовались французы, вклинившись в разборки между группировкой одного из наиболее ярких представителей византийского латинства, Алексея I Комнина, и сторонниками традиционных устоев, коими как раз и были сельджуки[70].
Но французы, судя по всему, так и не стали для византийцев своими. Несмотря даже на приглашение Комнина, если, конечно, оно не было подложным. Потому и недоверия между ними, — по сути, временными союзниками, — было больше, чем между турками и византийцами. Даже сам Комнин, несмотря на свою пролатинскую ориентацию, относился к крестоносцам с настороженностью[71].
Недоверие было настолько сильным, что по настоянию императора их главари, начиная с Готфрида Бульон-ского, накануне похода на Никею в 1097 году вынуждены были принести ему вассальную присягу. Избежал этой процедуры тогда лишь Танкред, с группой рыцарей под покровом ночи самостоятельно переправившийся в Малую Азию. Но и ему впоследствии пришлось это сделать.
Вообще эпизод со взятием Никеи и папским призывом к нему весьма показателен в плане демонстрации агрессивных устремлений крестоносцев. О каком богоугодном деле защиты христианских святынь можно говорить, если уже сам папа расписывает перед ними богатства Иерусалима («течет молоком и медом… пуп земли, край, самый плодоносный по сравнению с другими, земля эта словно второй рай»), как бы призывая их к завладению этими богатствами.
О самих крестоносцах и говорить нечего. Уже эпизод с принуждением их к присяге дает представление об исходящей от них угрозе, которую пытался таким образом обуздать император.
А чем, если не желанием предотвратить разграбление византийского города, можно объяснить факт тайной договоренности между защитниками Никеи и византийским военачальником Мануилом Вутумитом о сдаче города именно византийцам? Тогда сестре и жене султана Кы-лыч-Арслана, наместника Никеи, находящегося в то время в другом месте, были обещаны прощение, титулы и деньги. Турки после этого действительно открыли ворота византийцам во время штурма и город перешел под контроль императора. Крестоносцам же по приказу Мануила Вутумита было разрешено появляться в городе группами не более чем в десять человек. Все это дало им повод говорить об измене императора.
Совсем иначе отнесся Алексей Комнин к противнику. Семья и домочадцы Кылыч-Арслана были переправлены в Константинополь, а впоследствии и вовсе отпущены без выкупа. Так с заклятыми врагами не поступают.
Показательным является и тот факт, что Никея, по слухам, не была завоевана сельджуками в 1078 году, а послужила им платой за какую-то услугу византийцам.
Понятно, о какой услуге идет речь. Это может быть только поддержка того или иного ставленника на императорский престол, чем, собственно, всегда и занимались сельджуки, будучи византийскими федератами. В традиционной истории ставленники федератов изображены как «солдатские императоры».