Мы тронулись было в сторону дома, но сзади послышались крики. Побежавший негритенок, запыхаясь и путаясь, объяснил, что мистер Борн заметил из окна проезжавшую мисс Мелори и велел ей передать, что, мол, для мистера Миллера у мистера Борна есть новости.
Мы с мисс Мелори переглянулись, и она решительно начала разворот. Мальчишка прицепился к суррею сзади и покатил с нами к городскому фотографу мистеру Борну.
Новости были такие: нас посадили на стулья перед белым полотном и показали фильм. Никакого сюжета, да и вообще движения в фильме не было: это была просто туманная статичная фотография стакана, в котором стоял цветочек. Отличие от диапозитива, какие часто показывали во время лекций или при домашнем просмотре, в нашем случае состояло в том, что использовалась не стеклянная пластинка с фотографическим изображением, а тоненькая желатиновая пленочка, распятая в картонной рамке.
— А как с целлулоидом? — спросил я.
— Она снята на целлулоид, — ответил Борн.
— То есть вы научились фотографировать на пленку?
— Научился, — согласился Борн. — Спрашивается только, зачем?
Выяснилось, что тонкая целлулоидная лента, на которую можно снимать, существовала только в моем воображении. Да, сделать на пленку одиночный кадр у Борна ценой неимоверных усилий получилось, но стоило выпустить целлулоид из рук или зажима, как он тут же скручивался в тугой жгутик. Поэтому Борн просто снял с целлулоида тонкий слой желатина, на котором, собственно, и был запечатлен кадр, и поместил его в картонную рамочку. Как основа для снимка, целлулоид было куда хуже стекла и даже бумаги. Вот бумагу, покрытую желатином, Борн и использовал в своем собственноручно изобретенном пленочном фотоаппарате. Практической пользы от фотоаппарата не было никакой. Собственно, это было и все, что Борн хотел мне сообщить: он зашел в тупик. Интересовало его, нет ли у меня каких-нибудь мыслей по этому поводу.
Мысль у меня была только одна: кина не будет! Потому что я понятия не имел, как братья Люмьеры и Истман Кодак сделали годную целлулоидную пленку.
Мы забрали у Борна его пленочный фотоаппарат (показать остальным, может, у них мысли появятся), он объяснил нам, как аппарат работает, и дал нам с собой немного обработанной для съемок бумажной ленты. Забегая вперед, скажу, пожалуй, что у Нормана и Бивера машинка тоже никаких полезных мыслей не породила. Мы поигрались денек, а потом отдали фотоаппарат мисс Мелори, чтобы она при случае вернула Борну.
Глава 6
После того, как мы переселились в лабораторию, перед нами довольно остро встал вопрос кипячения воды. Кофе, чай, мало ли что еще… Печки мы пока не топили — тепло ведь на улице, а сбегать, как прежде, за кипяточком в столовую или к Макферсонам — было теперь далековато. Спиртовка, которую было поставил Норман, положения не исправила: кружка с водой нагревалась слишком медленно, а нас тут было шесть человек жильцов, если не считать постоянно зависающего у девушек Фокса. Поэтому я быстренько на заводе Джонса слепил что-то вроде самовара. Уродец был некрасив, но с задачей справлялся. Норману он понравился, он начертил самовар более благородного облика и отослал Фицджеральду. Джейк быстро освоил агрегат и взял приготовление кипятка в свои надежные руки. Джонс, как позже выяснилось, наделал еще штуки три самоваров и активно рекламировал их в Форт-Смите и окрестностях, называя русской водогрейкой. В наших краях слово «русский» понималось примерно так: «А, это мистер Миллер этакую хреновину выдумал?» Один самовар даже купили, хоть и стоили они дороговато, а вида солидного не имели.
Однако Бивер, в общем-то одобрив самовар, постоянно искал какие-то альтернативные способы: то в спиртовку какую-то мудреную горелку пристроит, то химическую грелку замутит… Утречком я вышел во двор и обнаружил, что он пытается согреть воду в кружке паяльной лампой. Лампа была спиртовая и маломощная, но более пристойных паяльных ламп я пока в Форт-Смите не видал и даже начал подозревать, что их пока еще не изобрели. Так почему бы не направить энергию Бивера в мирное русло? И я, пока растапливал самовар, начал говорить, что неплохо бы изобрести горелку для паяльной лампы под керосин, у керосина выделение тепла на единицу массы больше, потом какими-то ассоциативными путями меня занесло в область газо-кислородной резки и сварки, оттуда я, спохватившись, вырулил обратно к керосинкам и примусам, а затем — к электроплитке, электрочайнику и микроволновке. Тут я осекся. Про микроволновку я, пожалуй, зря сказал. Увы, было поздно. Я не заметил, но к нашей компании присоединился Норман, и он стоит прямо надо мной, проворно конспектируя мою вдохновенную лекцию в блокнотик.
— Если бы Миллер еще и сделать то сумел, о чем так интересно рассказывает, то ему бы цены не было, — промолвил Норман, поняв, что я наконец заткнулся. Он сложил карандаш и блокнот в карман и прошествовал за кустики крыжовника, бросив напутствие Биверу: — А ты бы и в самом деле лучше бы занялся изобретением керосиновой паяльной лампы. Если Фицджеральду понравится идея самовара, то хорошая паяльная лампа ему точно понадобится.
Бивер действительно заинтересовался проблемой керосиновой паяльной лампы и после завтрака зарылся с головой в подшивку «Сайентифик америкэн», где, как ему казалось, видел что-то подобное.
Норман продиктовал свой конспект моей утренней речи мисс Мелори, отпечатанный листок принес мне и велел добавить идей в таком же духе. И картинок каких-нибудь нарисовать для иллюстрации.
— Но мы же никогда такое не сконструируем! — воскликнул я. — Это чистейшей воды бред и фантастика.
— Ничего-ничего, фантазируй, можешь даже чистый бред писать, — предложил Норман.
Я помедитировал на эскизы дизеля, висящие на стене над моим столом, почесал в затылке, нарисовал схемку простейшего электрокипятильника, потом небольшую газовую плитку с баллоном. Микроволновку рисовать не стал — пусть Норман сперва радио изобретет, а уже потом уже мы с ним будем толковать про длину волны и антенны с волноводами. Поэтому я нарисовал обычную электролампочку — давно пора бы заняться, но смысл какой, если у нас еще нет генератора тока? Но, между прочим, если я и впрямь задумаю изобретать электролампу, надо бы нам озаботиться оборудованием для стекольного заводика — и стеклодува к нему опытного заиметь.
— Ты там что-то о газовой резке и сварке говорил, — напомнил Норман.
Я нарисовал весьма фантазийно горелку, два баллона, шланги от баллонов к горелке, на одном баллоне написал О2, на втором русскими буквами «ацетилен», потому что никак не мог вспомнить, как ацетилен по-английски, а химическую формулу забыл.
— Это что? — ткнул ногтем в мою картинку Норман.
— Ацетилен.
Норман кивнул:
— И кислород?
Я подтвердил.
— Взорвется нахрен, — прокомментировал Норман. — Но ничего, продолжай бредить.
Я побредил еще немного, потом сходил к мисс Мелори, мы с ней привели продукт моего бреда в порядок, я сдал работу Норману и сел на свое место. Работать не хотелось, я снова начал медитировать на эскиз дизеля, а потом мне в голову пришла одна мысль и я ее немного подумал. Подумав же, нарисовал эскизик и отправился к Джонсу.
Возвращался я домой уже незадолго до ужина, наперегонки с Шейном. Вернее, это Шейн на моем старом велике старался обогнать меня на моем новом роудраннере. Поскольку я за победой не гнался, я просто катил себе с удобной мне скоростью, а Шейн пыхтел на колесо впереди, с торжеством поглядывая на меня. Что ж, пусть торжествует, нам не жалко.
Метров за сто до лаборатории из придорожных кустов выскочили Шарик с Полканом и с восторгом сопроводили нас до дома. К велосипедам они относились доброжелательно, им тоже нравилось играть в перегонки.
Свой велосипед Шейн по старой привычке оставлял у нас под навесом. Келли говорил, что с интересом наблюдает, как Шейн пристраивает к сараю кладовку под велосипед — никогда не видал у своего чада такой тяги к труду: мог бы просто ставить машину в сарае, так нет, ему свое собственное пространство надо для техобслуживания и ремонта. А поскольку в этом пространстве никто, кроме него, не был заинтересован, пришлось вкалывать самому, благо Келли сказал, что так и быть, оплатит стройматериалы.
В общем, Шейн закатил велик под наш навес и собрался было удалиться, как из дома выглянул Бивер:
— Ага, тебя-то мне и надо! — и выкатил на «собачью дорожку» одного из своих веломонстров.
— Это как же на нем ездить? — оторопело спросил Шейн. Этот велосипед был уж больно компактным: педали, стойка, седло — и только одно колесо.
— Не знаю! — признался Бивер. — Вот ты и попробуешь. Становись вот на эту табуреточку.
Шейн встал.
Бивер подкорректировал высоту седла под высоту его задницы и сказал:
— Можешь садиться и ехать.
— Давая я тебя подержу, — предложил я.
Шейн схватил меня за плечо и перенес задницу на седло. Тут же выпустил плечо и упал.
— Ой нет, — проговорил он, поднимаясь. — Лучше я за шкаф держаться буду.
— Надо что-то вроде станка для подковывания лошадей сколотить, — подсказал Джейк, наблюдающий за событиями. Сначала будешь держаться руками и равновесие на этом колесе искать.
— Сделаешь? — спросил у него Бивер.
Джейк кивнул.
— Только надо уточнить, на какой высоте поручни делать, — проговорил он и сходил к своему верстаку за большой линейкой.
Пока они там разбирались с Шейном, как удобнее держаться, я вспомнил, что еще не встречал в этом времени рулетки.
— Бивер, — спросил я. — А такой измерительный прибор есть: мерительная лента, свернутая в рулончик… вытаскиваешь из рулончика сколько надо ленты, а там уже размечены дюймы и футы… а потом пружинка обратно ленту сворачивает?
Бивер поморгал, припоминая.
— Вроде я что-то такое в журналах видел, — наконец сказал он. — Но ты у Нормана спроси.
Я спросил.
Норман привычно вздохнул и велел мне завтра утром сдать эскиз — что именно я имею в виду. Довольно быстро выяснилось, что рулетку уже изобрели — во всяком случае, ленту рулончиком в специальном корпусе запатентовали несколько лет назад, но популярностью она не сильно-то пользуется: дорого. Норман вообще не понял, зачем бы она нам понадобилась за такие деньги — проще веревочкой отмерить, что надо.