Наибольшей популярностью пользовался девятиместный «Конкорд»: в нем было два диванчика, обращенных друг другу, каждый на три человека, а еще три человека могли сидеть на сидении между диванчиками. Спинки у этого сидения не было, ее заменяла полоса кожи, поддерживаемая ремнями.
Еще больше пассажиров, чем внутри, могли ехать снаружи, на крыше и на специальном подвесном сидении, которое иногда входило в комплектацию. Понятное дело, на верхних сидениях было не так мягко, да и в непогоду не очень уютно, однако в хорошую погоду там было даже приятнее, чем внутри экипажа. Опять же внутри кареты среди пассажирок могли быть дамы, протестующие против табачного дыма, зато на свежем воздухе никаких проблем у курильщиков обычно не возникало.
У Эбботтов с Даунингами были еще варианты для совсем-совсем дикого Запада, когда на всякие удобства плюешь, абы только уехать, их даже называли не stagecoach, а overland wagon (злые языки обзывали mud-coach или mud-wagon, то есть грязная телега).
Overland wagon. Эббот, Даунинг, каталог 1871 г.
По удобствам «грязная телега» мало чем отличалась от допотопного дилижанса, описанного в этой подглавке самым первым, в ней даже вход был не сбоку, а через передние сиденья, но зато такая телега стоила вдвое меньше аналогичного по вместимости «Конкорда». Думается, когда в первом романе этого цикла Джейк, Фокс и Дуглас околачивались в Канзасе, передвигаться им пришлось именно на таком экономичном варианте.
Автор, впрочем, полагает, что в описываемое время между Форт-Смитом и Миссури ходит не грязная телега, а вполне комфортабельный «Конкорд». Каждому пассажиру полагалось двадцать пять фунтов багажа (примерно 12 кг), а что выходило за рамки, лучше было отправить почтой (и оно, скорее всего, поехало бы этим дилижансом, если конечно, не было уж слишком габаритным). Для посылок, если не хватало места в двух багажниках (один сзади, другой, для ценных вещей — под сиденьем кучера), выделяли место на крыше, причем почта была важнее пассажиров.
*Часть 4
…
Глава 1
Довольно быстро мы поняли, что время для путешествия на Восток мы выбрали неудачное. Озарк, слава богу, мы миновали без происшествий, но Шейн еще задолго до этого перебрался с крыши внутрь дилижанса, благо свободные места тут были. Резкий ветер, дождь, потом мокрый снег, потом натуральная метель — общем, наш дилижанс в конце концов выбился даже из довольно приблизительного западного расписания.
Первый день мы еще воспринимали поездку как развлечение: мисс Мелори и немолодая попутчица занимались рукоделием, попутчица помоложе вызывала ревность у своего мужа, кокетничая со мной и с Дугласом, а мы с Дугласом дежурно отшучивались и играли в шахматы. Потом я задремал, а Дуглас стал учить играть Шейна. Ближе к ночи оживился муж немолодой дамы, до того мирно спящий в уголке мягкого сиденья, хитро посмотрел на свою заснувшую супругу и начал рассказывать неприличные анекдоты, причем на возражения, что такое нехорошо произносить в присутствии дам и юношества, отвечал со смешком: «Они все равно (хи-хи) не понимают». Тогда пришлось сменить тактику: стоило рассказчику начать анекдот, как Дуглас говорил конечную фразу (совершенно невинную без остального анекдотного контента) — и обламывал старикану все удовольствие. Где-то на пятом или шестом пошлый старик сломался окончательно, с обидой посмотрел на Дугласа и снова затих в своем углу. Впрочем, на ближайшей остановке заглянувший кондуктор велел его растолкать, а мисс Мелори попросил разбудить его жену: они приехали.
На следующий день дамам было не до рукоделия, а нам — не до шахмат, потому что руки мерзли даже в перчатках. Мы все плотнее замотались в прихваченные одеяла, а о том, чтобы выходить на пронизывающий ветер, и подумать было страшно — но тем не менее на остановках мы выходили и бежали к жарко натопленным каминам отогреваться. Я разок спросил у Дугласа, не стоит ли нам остаться под крышей, а то вдруг замерзнем где-нибудь в пяти милях от жилья в заметенном вьюгой дилижансе. Дуглас, бывалый путешественник, оценил метеорологическую обстановку и сказал, что пока лучше ехать дальше — ночевать на станции негде, разве что на земляном полу, а снега навалило пока не так много — лучше рискнуть и ехать до какого-нибудь городка, где цивилизации малость больше и есть хоть какая гостиница. Так что мы запаслись грелками с горячими углями, снова укутались по самые глаза и поехали.
В деревеньке Версаль Дуглас, вместо того, чтобы вместе со всеми спешить к живительному огню, задержался на дворе, расспрашивая конюхов, перепрягающих лошадей, а потом удалился куда-то в метель. Несколько минут спустя он вернулся и дал нам команду выгружаться: мы остаемся. Кондуктор предупредил, что если мы останемся, то мы не потеряем права проехать остаток маршрута — но только если в следующих дилижансах будут свободные места. И вообще, до Типтона, где нам предстояло погрузиться на поезд до Сент-Луиса, осталось всего пятнадцать миль. «Да-да, — согласился Дуглас, — всего пятнадцать миль, доберемся как-нибудь, даже если мест в следующем дилижансе не будет.» Кондуктор отдал наш багаж, из метели подбежал парнишка, подхватил кое-что из наших чемоданов, мы похватали что осталось и поспешили за ним в местную гостиницу. В теплом зале я выловил непослушными пальцами из кармана десятицентовую монету для носильщика, Дуглас добавил столько же, и мы начали отогреваться.
Лицензии на продажу спиртного у хозяина не было, поэтому чистейшим актом милосердия был момент, когда хозяин отвел нас в сторонку и налил по стопочке.
Подозреваю, хозяйка тоже предложила мисс Мелори выпить, но не виски, упаси боже, а какой-нибудь микстуры от простуды: румянец на ее щеках еще можно списать на мороз и ветер, а вот заблестевшие глаза уже, пожалуй, нет.
Мы отогрелись, потом разошлись по комнатам, чтобы привести себе в порядок перед обедом. Мисс Мелори куда-то увела хозяйка, а нас троих заселили в одну комнату, довольно тесную. Кроме двух довольно высоких кроватей, стоящих вдоль стен, здесь был шкаф для одежды, стол-бюро, стул, а за невысокой ширмой столик с умывальным тазом и кувшином и «комод» в его американском смысле, с ночным горшком под откидным сиденьем. После того, как из-под одной кровати выдвинули топчан для Шейна, места в комнате осталось разве что пройти боком — так что топчан мы пока задвинули на место, тем более, что тюфяк для него хозяин пообещал принести чуть позже. Зато на самом видном месте висел моток веревки — чтобы в случае пожара постояльцы могли спуститься со второго этажа.
— Вполне приличный номер, особенно для такой деревни, — сказал Дуглас, когда хозяин вышел. — Нам могли предоставить только одну широкую кровать на троих или вовсе распихать по кроватям других постояльцев.
В спальне было довольно прохладно, а воду для омовения нам принесли горячую весьма условно, так что в комнате мы не задержались. Помимо нас в гостинице было только два постояльца — коммивояжеры, разъезжающие по округе, а здесь имеющие что-то вроде штаб-квартиры, они уже были люди здесь привычные, как мебель, так что все внимание хозяев было обращено к нам. Мы рассказывали свежие новости из наших краев, с нами делились здешними новостями, и как-то между делом мы узнали историю этой гостиницы.
Сэм Мартин, хозяин, не был местным уроженцем, да и, честно говоря, в тот год, когда он родился, здесь еще жили осейджи, а белых было маловато. Так что родился, вырос и женился Сэм в Виргинии, а потом однажды погрузил семейное имущество в фургон, запряженный волами, посадил туда жену и пятерых детей, захватил с собой младшего брата и отправился искать счастья на Запад. В планах Сэма было добраться до Канзаса — туда как раз потянулись переселенцы, но вдруг обнаружилось, что наступила осень, пошли холодные дожди, со дня на день ожидали снега, до Канзаса еще далеко, да и что там в том Канзасе — чистое поле? За месяцы пути умер один из детей, а потом еще и брат Сэма. В ноябре 1853 года фургон дотащился до Версаля, где к тому времени уже не было никаких осейджей, а стояло здание суда, несколько магазинов, несколько салунов — ну и горсточка домов. Сэм решил осмотреться: может, получится осесть здесь. Назавтра он арендовал дом под пансион для проезжающих — всего за сто долларов в год, но с условием, что будет теперь заботиться о старом негре, который служил в этом доме. Место оказалось доходное, год спустя Сэм выкупил земельный участок, на котором стоял дом, и продолжал потихоньку богатеть, пока не началась война.
В войну, конечно, пришлось туговато. Места эти стали как раз ареной боев, жители тоже разделились по симпатиям: кто за юнионистов, кто за конфедератов.
К Мартинам однажды пришли двое знакомых юношей, которые воевали на стороне южан, и попросили спрятать их. Мартины и так считались не очень лояльными, и к ним то и дело заглядывали северяне, проверяя, нет ли враждебно настроенных постояльцев, но мальчики просили укрыть их хоть на одну ночь, им деваться в непогоду было некуда. Их оставили переночевать, а рано утром миссис Мартин услыхала, что в гостиницу входят северяне. Одного мальчика он запихнула в шкаф и завалила какими-то тряпками, второго, невысокого, безусого, с нежным, как у девушки, лицом, мигом обрядила в платье и чепец горничной. Солдаты обыскали дом, но не очень внимательно, мальчика в шкафу не нашли, на «горничную» не обратили внимания.
Вроде бы на том инцидент и закончился, но то ли слухи о нем просочились куда не надо, то ли по другому какому поводу донос поступил, — в общем, Сэма Мартина обвинили в пособничестве южанам и повели расстреливать. Его дочка Салли, которая после несчастного случая передвигалась на костылях, приковыляла и вцепилась в отцовскую руку. Капитан, который должен был командовать расстрелом, посмотрел на это и махнул рукой: «Иди домой, девочка, и отца с собой уводи. Тебе он нужнее, чем северянам».
За разговорами мы засиделись и уже подумывали расходиться по спальням, как в гостиницу ввалилась банда снеговиков, и хозяева с охами и ахами захлопотали вокруг них.