В общем, что бы там ни имел в виду Петтис, а майор Биддл рассвирепел и, прихватив хлыст, явился в гостиницу, где проживал конгрессмен. Джентльмена с трудом оттащили гости отеля.
После этого конгрессмен выписал ордер на арест майора. Майор во время судебной процедуры попытался застрелить Петтиса и орал, что примет любой вызов, который Петтис осмелится ему бросить. Петтис вызвал майора на дуэль. Майор по дуэльным правилам получил право выбрать оружие и условия поединка. И выбрал: стреляться на расстоянии пяти футов. С учетом длины рук и пистолетов это означало практически стрельбу в упор. Кое-кто говорил, что майор был сильно близорук и далее своего носа смутно различал предметы. Другие полагали, что такое расстояние было выбрано затем, чтобы Петтис струсил и отказался от дуэли. Петтис не отказался.
В день дуэли на набережной Сент-Луиса напротив острова собралась толпа, все смотрели, что там происходит. Дуэлянты выстрелили и упали со смертельными ранениями. Секунданты утверждали, что перед тем, как их понесли в лодки, майор и конгрессмен помирились. Петтис умер на следующий день. Ему было двадцать девять лет. Днем позже умер майор. Ему исполнилось сорок.
Похороны дуэлянтов стали самыми масштабными за всю историю Сент-Луиса.
Вид на Сент-Луис с иллинойского берега в 1848 году, картина Генри Льюиса. Парусная лодка, похоже, как раз у Кровавого острова и стоит.
Сейчас дуэли на Кровавом острове не проводятся, и дело даже не в том, что джентльмены перевелись в войну или же в войну повыясняли свои разногласия другими способами. Нет, просто остров как бы нечаянно прирос к иллинойскому берегу, и виноват в этом Роберт Ли, ныне известный как главнокомандующий армией конфедерации, а в конце 1830х годов — просто молодой военный инженер, которому поручили привести неудобицы Миссисипи в районе Сент-Луиса в пристойный вид. Под его руководством русло реки очистили от коряг, углубили фарватер в районе городских пристаней, срыли несколько островков и мелей — а Кровавый остров, наоборот, привязали дамбами к иллинойскому берегу. Ли поработал пару лет и уехал, а по его проектам работали еще и в 1850 годах — и вот именно с тех времен беззаконие на Кровавом острове прекратилось, потому что протока, отделявшая остров от Иллинойса, исчезла практически полностью.
Теперь тут все было забито вагонами, ждущими паромной переправы, а низкий, ранее постоянно затопляемый рекой берег благодаря дамбам и мелиорационным каналам, спроектированным Робертом Ли, быстро застраивался и превращался в огромный город — Ист-Сент-Луис. Темпам роста и обилию деловых операций завидовал город Олтон, который был расположен несколькими милями выше по реке. Раньше Олтон был как раз на пути из Спрингфилда, столицы Иллинойса, в Сент-Луис, и казалось, что он будет расти и развиваться, так что железные дороги штата поначалу прокладывали к нему. А теперь вот пришлось соединять Олтон с Ист-Сент-Луисом железнодорожной веткой вдоль берега Миссисипи.
— Ты мог бы работать гидом по Соединенным Штатом, — сказал я Дугласу, когда мы любовались проплывающей за окном панорамой заснеженной реки. — Знаешь все достопримечательности и со всеми знаком.
— Нет, — Дуглас покачал головой. — Знаю я Канзас и Миссури, а городки вроде Олтона — это как дополнение к Миссури. Тут же граница штатов, все взаимосвязано. Когда с одной стороны реки рабовладельческий штат, а с другой свободный — всегда разные нюансы набегают вроде схронов для беглых негров и рейдов погромщиков…
— Во время войны?
— Да тут и войны не надо. Самый знаменитый погром тут произошел в тридцать седьмом году, когда убили преподобного Элайджу Лавджоя… хотя ты вряд ли о нем слыхал, ты же иностранец, а у нас тут все штаты содрогнулись: как так, из-за каких-то негров почтенного джентльмена убивать, журналиста и пресвитерианского проповедника! Хотя знаешь, — задумчиво добавил Дуглас. — Парень явно на это нарывался… Эти мне проповедники: сперва выступают против курева, выпивки и азартных игр, потом против рабства, а там, глядишь, и негров пойдет баламутить, оружие им раздавать — да и поведет в конце концов резать белых сограждан…
Я понял, что Дуглас имеет в виду Джона Брауна, который проповедями против рабства рабства не ограничился, а взял в руки оружие. С точки зрения двадцать первого века Браун, пожалуй, считался бы экстремистом и террористом. Пока же, сразу после окончания Гражданской войны, Брауна вроде как полагалось считать героем и мучеником. Только вот Дуглас, похоже, так не считал.
— Ты же вроде северянин, — проговорил я. — А говоришь так, будто у тебя сотня рабов и большая плантация в Алабаме была.
— Я северянин, — кивнул Дуглас. — Просто во мне иногда прорывается католическая ненависть к протестантам. Не до такой степени, чтобы снова Варфоломеевскую ночь устраивать, но вот раздражает их истовость и нетерпимость… прошу прощения, мисс Мелори, если задеваю ваши чувства…
— Да ничего, мистер Маклауд, — отозвалась мисс Мелори. — Вы, главное, от Варфоломеевской ночи удерживайтесь.
— Ты о преподобном Лавджое говорил, — напомнил я.
— Лавджой сперва работал в газете в Сент-Луисе, но читателям не нравилось, что он постоянно против рабства выступает, и его оттуда попросили. Он завел свою газету — возмущенные граждане ее разгромили. Он завел еще газетку — ее тоже разгромили. Тут бы и до самого тупого дошло, но Лавджой был упертым… в общем, его контору снова разгромили, полиция даже не пришла посмотреть, кто там его громит, надоел он всем, только Брайан Малланфи пытался толпу сдерживать, но его отодвинули в сторонку да по шеям слегка настучали… — Дуглас задумался и вильнул мыслями куда-то в сторону: — Малланфи, кстати, был братом вдовы покойного майора Биддла — довольно эксцентричный, как вспоминают, был парень, мог бродить по центральной улице с банджо в руках, на одной ноге сапог, на другой ботинок… что не мешало ему стать судьей и побыть год мэром Сент-Луиса… хотя, с другой стороны, а почему бы и нет? Он из хорошей семьи, его отец — первый на Западе миллионер, а сам по себе Брайан человек, как говорили, был честный и справедливый. Как-то пнул в зад на улице какого-то немца — и тут же свой подставил: твоя, мол, очередь! Помер от холеры, бедняга. Сестры его все удивлялись, что в своей постели помер, а не где-нибудь под забором. Оставил на благотворительность двести тысяч долларов, остальное сестрам отписал… завещание, говорят, по пьяни в салуне на скатерти написал, но четверо дружков подписями заверили — значит, не тряпка, а документ.
— Ты вроде о Лавджое рассказывал, — снова напомнил я.
— Да что там Лавджой? Про него не интересно. Он переехал в Олтон — тут же Иллинойс, свободный штат, и снова начал типографию затевать. Ну кто такое вытерпит? Ребята из Миссури собрались, нагрянули в Олтон и двинули к складу, где печатный станок стоял. Ну, стрелять начали, это уж как на Западе в таких делах принято. А Лавджой с друзьями отстреливаться начал — кого-то ранило, одного убили. А потом и Лавджоя убили. И склад сожгли. А ведь мог бы жить да жить — ему тогда тридцати пяти не исполнилось. Вот до чего ваш аболиционизм доводит, — добавил Дуглас как бы осуждающе.
— Тебе бы книгу написать — обо всех этих людях, о которых ты рассказываешь, — сказал я. — А ты какие-то романчики насквозь выдуманные кропаешь.
— Я не сумасшедший, — ответил Дуглас. — Если я вдруг писать начну то, что о миссурийцах и канзассцах знаю, мне придется на Миссисипи еще один Кровавый островок подыскивать — специально под мои дуэли. И даже если я только о тех событиях, что до моего рождения случились, писать буду — все равно дуэлей не избежать. Люди умирают — а родня и друзья у них остается. Нет уж, лучше я буду кропать романчики.
— А все те факты, которые ты собрал в своей голове, вместе с твоей головой и умрут, и полтораста лет спустя потомки Брайана Малланфи будут с негодованием опровергать факт, что он когда-либо прикасался к банджо, — сказал я.
— Нету у него потомков, — отмахнулся Дуглас. — А о чем действительно интересно написать… о том вряд ли кто читать будет, — он посмотрел в окошко.
Поезд сейчас стоял на станции Олтона, которая здесь находилась сразу на берегу реки.
Сразу за станцией рельсы поворачивали и железная дорога уходила вверх по, вероятно, главной улице. Или одной из главных, — так, из окна вагона, понять сложно было.
— Вот как ты думаешь, как у них называется эта улица? — спросил Дуглас, ткнув в ее сторону пальцем.
— Ну, наверное, не Майн-стрит, — рассудительно сказал я, — иначе бы ты не спрашивал. Неужели это улица Лавджоя?
— Вроде бы пока нет, не переименовали, — ответил Дуглас. — Хотя с них сталось бы. Пару лет назад кости Лавджоя раскопали, когда стали строить линию до Ист-Сент-Луиса — мученика, оказывается, где-то без кладбища прикопали, чтобы миссурийцы могилку не оскверняли… ну а в наши времена можно уже было похоронить с большой помпой. Может быть, под этот случай и улицу в честь него какую-то назвали, но не эту. А эта улица у них называется Пиаса-стрит и проложили ее как раз по тому овражку, по которому протекал ручей Пиаса… слыхал?
— А должен?
— Да нет, не обязан. Где-то здесь, у впадения ручья в реку, находилась скала… я ее уже не застал, но говорят, в начале сороковых годов еще стояла…
— И на этой скале?..
— На этой скале индейцами когда-то был нарисован таинственный зверь. Когда его нарисовали — неизвестно, но святые отцы Маркетт и Жоллье, которые первыми из европейцев проплыли по верхней Миссисипи во второй половине семнадцатого века, не только его видали, но и зарисовали. Они описывали, что рисунки были раскрашены в красный, зеленый и черный цвета — глаза определенно были красными. Фигуры были размером с теленка… ну то есть святые отцы увидали больше одного монстра.
Французский рисунок из 17 века
В восемнадцатом веке европейцы никаких монстров у ручья Пиаса не описывали, — продолжал Дуглас, рисуя карандашом на блокнотном листе по памяти таинственного зверя, — да здесь и европейцев-то мало было, но в начале девятнадцатого века здесь купил землю Руфус Истон… потомки которого непременно вызовут меня на дуэль, так много скандального я о нем знаю… в ту пору он ушел с поста почтмейстера Сент-Луиса, основал Банк Сент-Луиса, который в следующем же году прогорел, и одновременно занялся земельными спекуляциями, в которых тоже не преуспел. Главное же то, что именно он основал город, назвал его Олтоном в честь старшего сына, назвал улицы города в честь жены и сыновей и устроил здесь паромную переправу. Вот как можно прогореть, имея в те времена паром на Миссисипи, скажите на милость? — недоуменно спросил Дуглас. — Не иначе, для этого надо обладать особенным талантом.