— Опять отвлекаешься, — попробовал вернуть его на прежний путь я. — Что этот банкрот писал о монстрах?
— Если он что-то о них и писал, мне о том неизвестно. В общем, основал Руфус Истон город, в городе потом завелся колледж Шертлефф, а в колледже завелся профессор Джон Рассел. Вот этот профессор такого понаписывал о монстрах, что лет через двести потомки и не расхлебают. Он как-то углядел на изображении крылья… хвост, что ли, за абрис крыла принял?.. и обозвал монстра птицей Пиасой. И легенду сочинил про огромную птицу, которая жила в этих краях и пожирала индейцев. Сотнями и тысячами. Он якобы даже пещеру нашел, где птица косточки складывала. Только я спрашивал в городе — никто не помнит, чтобы профессор таким открытием хвастался.
— А индейцы об огромной птице не в курсе? — спросил я.
— Да кого нынче спросишь, где те индейцы? — отозвался Дуглас. — В те времена, когда тут проплывали Маркетт с Жоллье, тут жили иллинои, в честь которых штат потом и назвали. А когда профессор Рассел принялся за изыскания, их уже отселили на запад. Сейчас они как раз переселяются из Канзаса на Индейскую Территорию, но помнят ли они про этих монстров? Да и они ли этих монстров рисовали? У индейцев, которые живут вокруг Великих озер, вообще-то есть сказания о птице… когда она мигает, бьет молния, когда взмахивает крыльями — гремит гром… но у нее нет привычки жрать всех людей подряд, она ест людей аморальных… да и рисуют ее по традиции не так, как французы нарисовали, — Тут Дуглас нарисовал что-то вроде косого креста и добавил вроде как над крестом закорюку — голову, что ли изобразил? — а от «плеч» опустил вниз по палочке — вроде как крылья. — Конечно, традиции могут измениться, — добавил он, — но монстр с французского рисунка — он явно о четырех лапах!
— А о четырехлапом монстре у индейцев сказания есть? — спросил я.
— А как же! Мсипеши, а в Канаде говорят — Мишибижиу.
— Это не то же самое, что Миссисипи? — на всякий случай уточнил я, услышав созвучие.
— Нет, — ответил Дуглас. — Мси, Миши — это значит «великий». Миссисипи — Великая река. Мсипеши — Великая рысь.
— Рысь? С таким хвостом? — усомнился я.
— Это необычная рысь, — сказал Дуглас. — У нее рога как у оленя, хвост как у рыбы, а на теле чешуя как у змеи. И живет она в глубокой воде.
— Ты уверен, что это не аллигатор?
— В Великих озерах аллигаторы не живут, да и рогов у них вроде нет.
— А сейчас уже и не проверишь, — проговорил я, — есть там крылья или нет. Что со скалой случилось? Обвалилась?
— Да нет, — ответил Дуглас. — Просто нужна была известка, а скала так удобно стояла. Не отказываться же от хорошего карьера из-за каких-то индейских монстров?
Рисунок Генри Льюиса. Художник поселился в Сент-Луисе еще в то время, когда скала стояла, но видел ли он изображение собственными глазами — большой вопрос. Во всяком случае, на рисунок французских миссионеров не очень-то и похоже. Кстати, индейцы не указывают на монстров указками, а стреляют в него из ружей. Как говорят, был у них обычай: проплывая мимо — постреляй. Возможно, к тому времени, когда на монстра пришел посмотреть профессор Рассел, тот уже был основательно побит пулями, так что и не мудрено вместо хвоста крылья углядеть.
Глава 5
Вскоре за Олтоном проводники зашевелились и чуть позже оповестили, что спальные места для дам и детей уже готовы. Мисс Мелори удалилась в железнодорожный эквивалент пароходного дамского салона, где женщины за занавесями могли подготовиться ко сну и лечь. Линия Олтон — Чикаго была одной из трех дорог, по которым курсировали сразу ставшие знаменитыми пульмановские спальные вагоны, и наш вагон был таким, на ночь трансформирующимся в спальню с удобными, я бы даже сказал, роскошными постелями. Миссурийский вагон с жесткими сидениями, где мы провели двадцать часов вместо неторопливых десяти, вспоминался как страшный сон.
Мы подождали, пока проводники преобразуют в спальню мужскую часть вагона, и тоже начали готовиться ко сну. Шейн, который под категорию ребенка, спящего в женской части, уже не подходил, забрался на верхнюю полку, издал что-то вроде восторженного стона, задернул занавески, закрывающие его спальное место от нескромных взоров, тут же высунул голову и с блестящими глазами наблюдал всеобщую подготовку ко сну.
Дуглас щелкнул его по макушке, напоминая о приличиях и заставив убрать голову, и сам растянулся на мягкой постели.
— Ха, а железнодорожное путешествие уже способно приносить удовольствие, — заметил он. — Неужто полтора века спустя возможен еще больший комфорт вагонов?
— Неа, — отозвался я, — полтора века спустя пассажирские железнодорожные перевозки в Штатах захиреют, потому что все предпочтут передвигаться на самолетах.
— Э… plane? — переспросил Дуглас. — Это летающие машины?
Я подтвердил и забрался на свою полку.
— Потом расскажешь поподробнее, — пробормотал Дуглас и задернул свои занавески. Вагон затихал и разговоры были уже неуместны.
Утром мы прибыли в Чикаго, но города практически не увидели: позавтракали в ресторане недалеко от вокзала, снова погрузились в пульмановский вагон и поехали в Нью-Йорк. Все было бы хорошо, если бы не долгие стоянки на станциях, но без них обойтись нельзя, потому что путь далекий, а кормить пассажиров надо. В привокзальных ресторанах и столовках жратва была так себе: проезжим деваться некуда, главное, чтобы заказали еду, а уж есть будут или давиться — это не проблемы рестораторов. Слава богу, поезд считался скорым, и стояли мы так далеко не на каждой станции. Проводники говорили, будто Пульман вот-вот выпустит на дорогу вагоны-рестораны, где поесть можно прямо во время движения, и тогда поезда действительно станут скорыми.
Когда поезд пересекал Огайо, я начал ощущать неясное беспокойство: что-то было не так… люди, разговоры, взгляды? Никак понять не мог, пока мы не вышли перекусить в Питтсбурге. Там я поймал очень внимательный взгляд какого-то молодого джентльмена, устремленный на мои сапоги, и до меня дошло: дресс-код сменился. Мы потихоньку покидали Запад, а на Востоке мои сапоги, хоть и не были в полном смысле ковбойскими, выглядели довольно экзотично.
Я посмотрел вокруг внимательнее. В дамских одежках я не очень разбирался, а вот мужские заметно потемнели. У нас в Арканзасе больше предпочитали разные оттенки коричневого и клетку, а на Востоке, похоже, входил в моду радикально черный цвет. Стрижки на Востоке носили короткие, а у нас даже образованные люди порой предпочитали этакие романтические кудри — если не до плеч, то по крайней мере закрывающие воротничок, что на Востоке считалось неприемлемым для уважающего себя человека любого класса — от банкиров до рабочих. Я про себя порадовался, что подстригся как полагается в сент-луисской бане.
Сменился ритм жизни. Во время путешествия, конечно, впечатления смазываются, но у меня появилось ощущение, что там у нас на Западе мы живем в под навевающую дрему мелодию «Summertime» из "Порги и Бесс": торопиться некуда, работать нет смысла, потому что за работу платят исчезающе мало, и надо только дождаться, когда поспеет кукуруза, или хлопок, или табак.
Здесь все были чем-то заняты, куда-то спешили, и даже парни, которые на небольших станциях покуривали у изгородей чего-то ожидая, были не расслаблены, а деловиты.
— И негров нет! — поделился впечатлением Шейн, которого, похоже, тоже напрягали культурные различия. — Ни одного негра в таком большом городе!
Насчет негров он, конечно, преувеличивал, негры были, другой вопрос, что их было очень мало. У нас в Арканзасе, да и в Миссури каждый десятый будет или негром, или мулатом, а в тех районах, где хлопком занимаются — так и каждый четвертый может оказаться, а здесь вряд ли увидишь одного на сотню. Может быть, двух, но это места надо знать — вроде нашего поезда, где все проводники темнокожие.
Вокзал в Питтсбурге, картинка 1875 года. В 1877 году вокзал будет сожжен во время забастовки железнодорожников. Во время беспорядков погибло 8 солдат и 53 мятежника, в том числе женщины и дети.
Всю дорогу мы или читали, или вытаскивали Шейна из потенциально опасных мест, либо слушали россказни Дугласа, который писать мог только на долгих стоянках, а читать ему быстро надоедало. Так что он рассказывал нам о тех далеких уже временах, когда стада бизонов паслись в платановых лесах Огайо, начисто выжирая подлесок, отчего леса казались хорошо ухоженными парками, что, безусловно, создавало некоторые трудности в плане скрытного передвижения для периодически выходящих на тропу войны индейцев, о забредавших с юга испанских миссионерах-цистерцианцах, о забредавших с севера французских миссионерах-иезуитах. С востока же, несмотря на запреты колониальных властей, просачивались за пушниной не то охотники, не то торговцы.
Об этнических чистках, где краснокожие зачищали бледнолицых и наоборот, Дуглас рассказывать явно не любил, подозреваю потому, что предки его в этих процессах активно участвовали, и предпочитал темы более мирные — например, про восстание самогонщиков. После обретения независимости молодая страна решила пополнить казну проверенным другими государствами способом: ввела акцизы на алкоголь. "Оп-па! — сказали к западу от Аппалачей граждане, у которых виски было жидкой валютой и многие хорошие дела вершились через стакан. — За что боролись, за что кровь проливали, зачем славную революцию делали?" Система акцизов была так ловко задумана, что получалась выгодной для больших винокурен, которые были сосредоточены в основном на востоке, и совершенно разорительной для мелких фермерских хозяйств, где гнали виски в основном для себя и немножко для продажи и обмена. Акцизных чиновников, прибывавших в приграничные округа, начали отлавливать, раздевать догола, обмазывать дегтем, обваливать в перьях и носить по городкам на шесте.
"Famous whiskey insurrection in Pennsylvania", an illustration from Our first century: being a popular descriptive portraiture of the one hundred great and memorable events of perpetual interest in the history of our country