К тому времени, как сюда приехали мы, Институт уже имел солидную научную библиотеку и каждый год проводил грандиозные ярмарки-выставки — обычно осенью, а в прочее время — просто выставки калибром поменьше и более специализированные. Мы как раз в такую сравнительно небольшую выставку и вписались: "Машины и оборудование для деловых людей и делопроизводства".
Выставка Американского института в Арсенале 24 полка на 14 улице в 1865 году: четыре зала, посвященных разным отраслям хозяйства, взято отсюда https://hd.housedivided.dickinson.edu/node/44561
Мы разложили в отведенном Фицджеральду отсеке все, что хоть немного соприкасалось к теме делопроизводства и канцтоваров: пишущую машинку, светокопировальный аппарат, неудобную до ужаса стенографическую машинку, которую я слепил в прошлом году, чертежную доску нашей конструкции, с противовесом и пантографическим узлом, который наша лаборатория совместными усилиями почти довела до ума, дырокол, степлер, скрепки, кнопки… всю ту конторскую мелочевку, что я вспомнил, а Фицджеральд сумел воспроизвести… много чего, в общем, даже застежку молнию — мы применили ее на стильных кожаных папках (да и то сказать, для одежды она пока была слишком громоздкой, а сделать дорожки потоньше у нас пока не получалось). Над всем этим реяли лопасти вентилятора.
Фотоаппаратом и фотопроектором никого в Нью-Йорке удивить нельзя — но мы постарались. Наши девушки заготавливали фильмы "Цветок распускается" всю зиму, буквально перерывая Форт-Смит в поисках комнатных цветов, готовых вот-вот зацвести, и теперь мисс Мелори тряслась над каждым фильмом, потому что копий мы пока делать не умели, а снятые ленты портились очень быстро. Однако нужным людям мы наши "гифки" показать успели, и весь Нью-Йорк уже предвкушал, что мы вскоре завалим весь мир "живыми фотографиями". Правда, как товар наши фильмы пока еще никуда не годились. Все упиралось в то, что мы толком не научились еще делать пленку.
В качестве канцелярского оборудования нам удалось даже выставить велосипед: мальчишки-посыльные — это же нормальная принадлежность всякой конторы, когда телефонов пока еще не изобрели, а если посыльный садится на велосипед — это ж сообщения будут пересылаться почти как молния. Шейн порой делал на роудраннере круги по залу, а остальное время изображал техобслуживание.
Мисс Мелори и мисс Трейси в своих элегантных деловых платьях изображали что-то вроде работы в офисе: то печатали на машинке, то чертили или копировали на кальку несложные чертежи с помощью кульмана, то делали синекопии… в общем, они-то главным образом и демонстрировали продукцию завода Фицджеральда. Надо сказать, до идеи девушек, работающих у стендов с продукцией, додумались пока считанные предприниматели, но, похоже, этот прием вскоре будет принят на вооружение, потому что идея показалась нью-йоркцам весьма удачной — девушек-демонстраторов упоминали в статьях, посвященных выставке, а один женский журнал даже посвятил "выставочным девушкам" целый разворот — и с портретами! Пришлось закупить штук двадцать номеров для посылки в Форт-Смит, чтобы осчастливить всех знакомых.
Впрочем, одно дело показывать, как работает пишущая машинка, а другое — обсуждать ее технические характеристики. Посетители выставки были не готовы обсуждать технические новинки с девушками, и для того около стендов околачивались мужчины — в нашем случае, Трейси и иногда я. У Трейси язык был подвешен дай боже, и он мог уболтать даже попугая, но все-таки и он уставал, и мне приходилось его поменять. Основное же мое занятие на выставке был промышленный шпионаж — я слонялся по соседям, смотрел, что у них интересного, и записывал приходящие в голову мысли. Раз в два-три дня я выступал с лекциями вроде тех, что так популярны были в Форт-Смите.
Добрую половину дня я просиживал в библиотеках, изучал свежую техническую литературу. До Форт-Смита доходило не так много книг, а по бумажной рекламе не так легко понять, нужен или не нужен нам какой-то определенный том. А тут посмотрел, полистал — и сделал пометку в блокноте: нет, это барахло нам ни к чему!
Мисс Мелори и Шейн работали на выставке полдня, а после обеда мистер и мисс Трейси провожали их до Американского Музея и возвращались дорабатывать смену в одиночестве.
К Шейну же приходили мгновения славы: в Американском Музее он показывал велочудеса: ничего особенного, если вы умеете поднимать велосипед на одно колесо, прыгать на нем через невысокие барьеры и всякое такое, чем не удивишь мальчишку веком позже, но что пока еще поражало нью-йоркцев девятнадцатого века. К тому же Шейн умел ездить на одноколеснике и буквально в первый же вечер научился у кого-то из выступающих в Музее жонглировать тремя предметами. Совмещать жонглирование с ездой на одноколеснике он еще не умел — но было похоже, что вот-вот научится. У него было около пяти минут на номер в цирковом представлении, которое длилось около часа и каждый час повторялось, причем не владелец цирка платил ему за выступление, а Фицджеральд платил владельцу цирка за то, чтобы как можно больше народу увидело, что такое велосипед. Задачей мисс Мелори был присмотр за Шейном: чтобы он выглядел чистым и аккуратным и чтобы вовремя выезжал со своим роудраннером на сцену, не отвлекаясь на соблазны огромного Музея.
Надо сказать, Американский Музей вовсе не был нью-йоркским ответом на Британский музей — нет, ничего общего. Британский музей вы в общих чертах представляете, даже если никогда там не были: огромные археологические и естественнонаучные коллекции, солидность и авторитет в среде ученых, как-то так. При лицезрении же экспонатов Американского музея в моем мозгу обычно рождалось слово "паноптикум". Экспонаты в Американском музее порой были очень интересными, но вот научного интереса как правило не представляли. Не то зоопарк, не то шоу уродов, не то цирк, не то музей — и оно неудивительно, ибо владельцем всего этого собрания был знаменитый Барнум. Шоу лилипутов, самая большая женщина в мире, бородатая женщина, русалка с Фиджи, аквариум с белухами, дрессированные гризли, индейцы, японки, чревовещатели, конкурс на самого милого ребенка… — ой, чего только не было. Количество диковин можно было считать не тысячами, а сотнями тысяч.
Музей был открыт пятнадцать часов в сутки, а билет в него стоил всего двадцать пять центов, и это было довольно популярным местом для непритязательной публики, которой выставки в Американском Институте показались бы скучными. А тут уплатил четвертак — и хоть с утра до вечера броди среди интереснейших экспонатов. Надо сказать, Барнуму это не очень-то нравилось: слишком долгое пребывание зрителей среди зрелищ не способствовали увеличению доходов. Поэтому он велел развесить таблички "Это путь к Egress". Не зная, что Egress — то же самое, что Exit, то есть выход, и полагая, что это еще один аттракцион, доверчивые простаки устремлялись туда — и внезапно оказывались на улице.
С легкой руки Марка Твена выражение "Янки из Коннектикута" стало нарицательным: это человек, который в любых обстоятельствах не растеряется, предприимчивый, умеющий из всего получать выгоду — и с весьма своеобразной, но очень гибкой моралью; в общем, как нынче порой пишут, если его пошлют далеко и надолго — он вернется отдохнувшим, посвежевшим и с магнитиками для холодильника.
Финеас Тейлор Барнум был как раз таким янки: родился в Коннектикуте, и уже к 19 годам неплохо зарабатывал, переняв у дедушки прибыльный бизнес — организацию лотерей. Пятьсот баксов в неделю — оно и сейчас заметные деньги, а уж в те идиллические времена, когда за двадцать центов вы могли купить 4,5 кило сахару или мешок картошки, парень мог ощущать себя олигархом. У него появился универсальный магазин, газета и еще кое-что по мелочи.
Увы, правительство США почему-то вдруг ополчилось против лотерей (и общественной мании помешательства, с ними связанной), и такой доходный бизнес рухнул. С газетой, носящей громкое название The Herald of Freedom (Вестник свободы) тоже как-то не заладилось: в насквозь пуританском штате Коннектикут свободу понимали по-своему, и человек, который выступал за азартные игры и разоблачал темные делишки церковных старейшин, живо получил три иска за клевету и отсидел два месяца в тюряге. Земельные спекуляции, в которые окунулся младой олигарх, обернулись финансовым крахом, так что пришлось продавать свой магазин и перебираться искать счастья в Нью-Йорк. К это времени у него уже были жена и маленький ребенок, и счастье требовалось обрести побыстрее, потому что деньги кончались.
Какой-то знакомец из Филадельфии сообщил ему в 1835 году, что в Луисвилле, штат Кентукки, продается старая негритянка — такая древняя, что могла бы быть кормилицей Джорджа Вашингтона. Если учесть, что родился Вашингтон в 1732 — то негритянка получалась натуральным живым ископаемым, хоть ты ее в музее экспонируй. Собственно, ее и показывали за деньги, но дело почти не приносило выгоды, потому что в Кентукки старых негритянок хватает и платить за то, чтобы увидеть еще одну, простаков находилось немного.
А почему бы и нет? — подумал двадцатипятилетний Барнум, и ринулся в шоубизнес с головой. Точнее говоря, именно Барнум создал шоубизнес в современном значении этого слова. Нельзя сказать, что до него индустрии развлечений не существовало — но именно он придал этой отрасли много-много шума, блеска, шика и неудержимого пиара, ибо каждое из предприятий Барнум сопровождал рекламной компанией невообразимого ранее размаха.
Он отправился в Кентукки покупать рабыню, за которую хозяева заломили цену в три тысячи долларов, но после ожесточенного торга цену удалось сбить втрое. Чтобы заплатить за негритянку тысячу долларов, Барнуму пришлось взять в долг пятьсот. К тому еще официально покупать рабыню было нельзя, в штате Нью-Йорк рабовладение уже было отменено, пришлось оформить покупку как аренду. Дальше уже вступила в дело рекламная шумиха.
Выглядела старушонка, похоже, как натуральная мумия, так что Барнум без зазрения совести определил ей возраст в 161 год, была она слепа, но беззубым ртом бойко рассказывала байки о "милом маленьком Джорджи", так что Барнум с ее помощью зарабатывал в неделю по полторы тысячи. Народ ломился на представление, и среди зрителей возникали споры, а действительно ли бабке 161 год? Барнум подогревал интерес статьями, в которых разные специалисты рассуждали о случаях долголетия. В конце концов из Барнума выдавили обещание, что после смерти Джойс Хет вскроют и опытный медик определит ее возраст.