зал, где продавались билеты на концерты Линд, надо было покупать билет, а уж сами билеты на концерты простой публике были не по карману, их на аукционах разыгрывали.
Но зато Линд заработала на американских гастролях триста пятьдесят тысяч долларов, а Барнум — полмиллиона, и певица, решив, что Барнум уж слишком на ней наживается, разорвала контракт и решила гастролировать самостоятельно — после чего обнаружила, что ажиотаж вокруг ее концертов был большей частью искусственным. Помыкавшись по Штатам и Канаде несколько месяцев на остатках былой славы, она уже много не заработала и вернулась в Европу.
Теперь, собственно, о ней не стоило бы и вспоминать, но мне ее имя попалось как-то в старом техническом журнале. Оказывается, для того, чтобы не напрягать певицу поездками между городами в общих вагонах (а в те времена даже вагоны первого класса были в полном смысле этого слова общими — просто скамейки и никаких удобств), Барнум создал для нее самый первый в истории железнодорожного транспорта частный вагон. Купил обычный вагон, выдрал скамейки и сделал несколько удобных комнат, где можно во время долгого переезда и на мягком диване подремать и в компании друзей кофею попить, не беспокоясь, что кресла рядом займут купившие на этот поезд билеты журналисты.
Впрочем, это я чего-то задумался, а тем временем Шейн откатал свой последний выход и выехал за кулисы. Он переоделся, оттащил одноколесник к служителю, кладовке которого рядом с метлами и щетками нашлось место за небольшую денежку, и вывел роудраннер к служебному выходу. Дальше мы двигались вроде бы и вместе, но слегка отдельно: мы с мисс Мелори на омнибусе, Шейн рядом на велосипеде. Для велосипедной езды было еще, на мой взгляд, холодновато, но когда это Шейна смущали трудности?
К ужину в пансионе мы опаздывали, и при обычных обстоятельствах нам доставалось бы только то, что оставалось на табльдоте после других жильцов. Однако поскольку мы отсутствовали «по работе», хозяйка оставляла нам поднос с едой на кухне, и нам накрывали не в столовой, а небольшой проходной комнатке между кухней и бельевой кладовой, которая называлась буфетной, но которую большей частью использовали не для хранения там посуды, а для глажки белья.
За ужином мисс Мелори сказала:
— Шейн решил стать артистом шоу Барнума.
— А у него есть что предложить Барнуму? — удивился я.
Шейн сопел, пытаясь наколоть на вилку одинокую фасолину.
— Он хочет выкупить велосипеды и выступать с ними.
— Вот с этим самым номером, с которым ты сейчас выступаешь? — спросил я. — Если б Барнум заинтересовался этим номером, он бы уже пытался заключить с тобой договор. Что, пытается?
— Нет, — прошептал Шейн, глядя в тарелку.
— Через несколько лет мальчики на велосипедах будут разъезжать по улицам, и никто не будет покупать билеты, чтобы на них посмотреть, — сказал я. — Велосипедные номера в цирке, конечно, будут, но надо будет показывать нечто больше, чем просто катание. Трюки какие-нибудь. А для этого понадобятся специальные цирковые велосипеды — более прочные, более устойчивые или какие-нибудь более мудреные. Наша лаборатория на Пото-авеню вряд ли будет такие конструкции разрабатывать, а сам ты такой велосипед без специальных знаний не сконструируешь.
Шейн задумался.
— И ты подумай, что тебе больше хочется — выступать с бродячим цирком? Славы? Денег? А потом уже будем думать дальше в том направлении, которое выберешь. Потому что если надо денег, то это лучше не с цирком ездить, а перенимать опыт у Барнума. Можно иметь великолепный номер, сложный и красивый, но если ты не умеешь его продать, то деньги ты только потеряешь. Поэтому циркачам нужен Барнум, а нашей лаборатории нужен мистер Квинта. Учти, что в калифорнийской золотой лихорадке больше всего денег заработали не старатели, а те, кто продавал им муку, мясо и снаряжение.
Шейн задумался еще глубже, так что из-за стола его пришлось поднимать тычком. Неизвестно, какими зигзагами шли его мыслительные процессы, но несколько дней спустя он, когда я пришел забирать его и мисс Мелори после представления, подвел ко мне двух молодых людей:
— Мистер Миллер, им нужен номер!
— Э? — удивился я.
Эти молодые люди, Саймон и Лили, были канатоходцами, но Лили несколько месяцев назад упала во время представления, сильно разбилась, а когда выздоровела, оказалось, что она панически боится высоты и ничего не получается с этим поделать. Саймон, услышав о том, что Шейн передумал идти в артисты, хотел купить у нас одноколесник и роудраннер и перенять номер: для барнумской сцены, конечно, это простовато, но в цирке, гастролирующем по сельской местности, вполне пригодится. А там, глядишь, или Лили придет в себя, или Саймон придумает, как велосипеды усовершенствовать для более сложных трюков. В том, что номер Шейна в таком виде, как сейчас, не имеет никакого будущего, Саймон вполне отдавал отчет.
— Это вам надо было бы с мистером Квинтой побеседовать, он у нас этой стороной дел занимается, — сказал я. — С моей стороны никаких возражений нет, разве что вопрос: если мисс Лили не придет в себя к тому времени, как Саймон усовершенствует велосипед, не возникнут ли проблемы со сложными трюками? Это только кажется, что с велосипеда падать невысоко, на самом деле падение с велосипеда довольно травмоопасно. Навыки падать могут подвести, когда под ногами и руками находится раскоряченная железяка. Мисс Лили, может быть, на что-нибудь менее активное переключиться? Ну, вроде распиливания девушки? Она неподвижно лежит, ее пилят…
— Простите, — поразился Саймон. — Это как?
Я осекся. Мне казалось, цирковой номер «распиливание девушки» был всегда. Что, не был?
— Мне казалось, я читал о таком фокусе, — промямлил я.
— Наверное, вы книгу Робера-Удена читали? — предположил Саймон. — Он там, говорят, об очень интересных фокусах рассказывал, но не рассказывал, как их делать. Наверное, очень сложный фокус?
— По описанию, несложный, — решил высказаться я. — Нужна очень гибкая девушка.
— Лили очень гибкая, — вставил Саймон.
— А как это сделать в реале — можно прикинуть…
Я потянул из кармана свой блокнот, но тут Шейн решительно вмешался:
— Мистер Миллер, это, наверное, вместе с мистером Квинтой надо обсуждать.
Я осекся.
— Да, пожалуй, лучше, если Квинта будет присутствовать при разговоре. давайте, мы с ним договоримся, когда встретиться и Шейн передаст вам. А я к тому времени подумаю над схемой фокуса.
Когда мы попрощались и вышли на улицу, Шейн с укоризной промолвил:
— Вы, мистер Миллер, иногда как маленький. Номер же деньги стоит. А особенно такой: «Распиливание девушки»! — сказал он со сладким предвкушением. — Не, тут обязательно мистер Квинта нужен. И мистер Барнум!
— Это же не настоящее распиливание, — отозвался я, коря себя за словоохотливость. Действительно, как маленький: треплюсь как помело, не думая о словах. А чужие уши ловят.
Глава 10
—… И вот представляете, стоит наша милая Анна Свон и не знает, как выбраться из огня! По лестнице — страшно, там огонь, а в окошко Анне не пролезть, маловато окошко. А уж когда из соседнего окна бенгальский тигр выскочил, да начал вертеться перед входом в здание: и огня ему страшно, и толпы, что вокруг пожара собралась… Люди кричат: «Несите ружья!» Тут спасать надо из пожара людей, а пожарные подступиться боятся… И драгоценные минуты уходят. Тут один пожарный топором по тигру — раз, и насмерть! — вбегает по лестнице, прямо через пламя, хватает Анну, взваливает на плечо — и обратно. А наша Анна — это, понимаете ли, не только семь с половиной футов (2,3 метра) роста, это еще и объем соответствующий, поэтому и весу в ней было четыреста фунтов (180 кг с небольшим)… ну, это ж с одеждой, с кринолином и обувью, вы понимаете, он же не голую ее тащил…
— Молодец пожарный, — молвил Дуглас с прохладцей, ибо про эту историю слыхал еще полтора года назад, и, кажется, тигра в том варианте рассказа не было. Или он был, но слегка отдельно от самой высокой девушки в мире? На самом деле, сотрудники музея нашли козловый кран, с помощью которого поднимали на этажи громоздкие вещи, разбили стену, расширяя окно, и спустили девушку с третьего этажа. Но, конечно, восемнадцать человек с краном и веревками не так красиво звучит, как герой-пожарный, вытащивший из пожара на богатырском плече почти два центнера великанши, а потом еще альбиноску и двух детей! И убивший тигра, не забываем. Готовый аттракцион, можно показывать пожарного в музее.
— О да! — воскликнул мистер Барнум. — У меня в том пожаре две белухи заживо сварились, представляете?
— Да вы их в таком маленьком баке держали, что они у вас запросто могли свариться и без пожара, в летнюю жару, — возразил Дуглас. — Но я же вам говорю, этот пожар мне не интересен, мне хотелось бы побольше узнать про тот пожар, что у вас устроили шпионы Конфедерации — в ноябре шестьдесят четвертого, помните?
— А, — отмахнулся мистер Барнум презрительно. — Ничего не было. Шума и паники было больше, чем огня. Бедняжка Анна Свон с перепугу выбежала на улицу и забежала в отель Пауэрса, и потом все никак не хотела возвращаться обратно, хоть я перед ней клялся, что никакого пожара нет и дым давно развеялся. — Он махнул рукой. — Сгорело немного тряпок, занавески и чучело, которое я привез из Европы. Глухарь, слыхали о такой птице?
— Охотился в Шотландии, — ответил Дуглас.
— В общем, совершенно бестолковый пожар. Рассказать о нем нечего, показать тоже. Не показывать же пучок обгоревших перьев?
— Бутылку из-под зажигательного вещества, — подсказал Дуглас.
— Ее, помнится, разбили в суматохе, а потом выбросили с мусором, когда прибирались после пожара. Да что бутылка? Если люди хотят посмотреть на бутылки, они с большим интересом идут в бар. Можно было, конечно, и бутылку с перьями показывать, — признал мистер Барнум, — но много денег из этого не выдавишь, а лишнее напоминание о пожаре публику слегка нервирует: сами знаете, сколько народу каждый год в пожарах гибнет. В общем, если вам тот случай интересен, лучше с Арни Беннетом поговорите, он ближе был, когда огонь заметили, я вас с ним познакомлю.