— Вот зараза, сколько же в ней ненависти! У такой гадины, как она, злобы на целую роту фрицев хватит.
Неожиданно девица умолкла, а потом медленно стала заваливаться на бок, приминая высокую траву.
— Еще неизвестно, кто из нас раньше сдохнет, тварь бандеровская, — пробурчал боец. — Они здесь все такие, подыхают, а продолжают проклятиями сыпать. Мы этих гадов еще научим Советскую власть любить!
— Перевяжи ей голову, — приказал Романцев, — а то до госпиталя не довезем.
— Товарищ капитан, может, так обойдется. У этой бандеровки рана-то пустяковая, — неожиданно возразил боец. — Они все живучие, как собаки, и так выживет.
— Она много крови потеряла, если не перевяжем сейчас, то умрет по дороге. А она нам живой нужна, рассказать все должна… Чувствую, что много чего знает. Все ясно?
— Так точно, товарищ капитан, — с неохотой отозвался боец.
Умело и очень аккуратно, позабыв про неприязнь ко всему бандеровскому, красноармеец перевязал девушке голову. На какое-то мгновение она пришла в себя, открыла глаза, хотела что-то произнести, а потом снова потеряла сознание.
Нарубив колья, бойцы соорудили носилки, привязав в качестве ложа плащ-палатку. Уложили на носилки раненую и зашагали по спуску в сторону проселочной дороги.
Глава 6. Операция «Чужой»
Добравшись до гарнизона, первым делом определили девушку в госпиталь, для надежности приставив к ней в палату двух автоматчиков. После переливания крови арестованная пришла в себя, спросила, где она находится, а когда поняла, что в армейском лазарете и под охраной, отвернулась к стене и более не произнесла ни слова.
Романцев зашел к главврачу, сухощавому подполковнику с аккуратной седой бородой, в старомодных очках с серой роговой оправой на узком вытянутом лице, и поинтересовался состоянием здоровья раненого сержанта.
— Мы его прооперировали тотчас при поступлении в госпиталь. Ранение тяжелое, но не смертельное. К тому же он потерял много крови. Но у нас имеются все основания надеяться на благоприятный исход, организм у парня крепкий, подвести не должен… Дай-то бог! — Неожиданно для Тимофея военврач привычно перекрестился.
Вот оно как бывает… Образованный человек, военную медицинскую академию окончил, смерть не однажды видел, от его решения зависят даже не судьбы, а жизни людей, а полагается на Бога не меньше, чем на собственные руки.
Может, так оно и правильно…
В последние годы среди бойцов, находящихся на передовой, проявился всплеск религиозности. Позабыв про партбилет и комсомол, они, не опасаясь нарекания политруков, крестились перед боем в надежде переиграть судьбу. Оказывается, в каждом из них все это время дремала вера, пускала ростки, а когда стало совсем невмоготу, религия прорвалась наружу последней каплей во спасение. Командиры, понимая душевное состояние бойцов, отводили взгляды, осознавая, что уж если и есть надежда на этой войне, так это только на чудо.
Романцеву не однажды приходилось слышать рассказы бойцов о своем чудесном спасении. В них присутствовала какая-то мистика, не подвластная сознанию. Один из них шепотом поведал о том, что каким-то непостижимым образом ему удалось уцелеть, когда в его ладони, не давая ни единого шанса на спасение, разорвалась граната. Другой рассказал, что увидел летящую в лицо пулю и сумел уклониться от нее, а третий и вовсе сообщил, что в минуты опасности его предостерегал чей-то голос. И он ни разу его не ослушался, поэтому до сих пор цел.
Еще один рассказал, что прямым попаданием снаряда накрыло блиндаж, в котором находилось пятнадцать человек. От него осталась лишь глубокая яма, заваленная бревнами. И ему одному каким-то неведомым образом удалось уцелеть. Перемазанный кровью товарищей, он выбирался из земли, словно какой-то вурдалак, не получив ни единой царапины.
Немало бывало и таких, кто бежал в атаку в полный рост, задыхаясь от праведного гнева, с одним лишь желанием добраться до вражеских окопов и крушить штыком ненавистного врага. Вокруг него падали сраженные пулями товарищи, а он, будто бы какой-то заговоренный, перепрыгивал через тела убитых и бежал дальше, зная, что в этот раз ему не умереть.
Тимофей Романцев и сам мог привести пару примеров собственного чудесного спасения, а потому прекрасно понимал все эти рассказы. И когда спрашивал бойца, что ему помогло выжить, тот удивленно пожимал плечами, дескать, как же ты, браток, не можешь понять такого простого, а потом уверенно произносил:
— Молился, вот и помогло… А может, кто еще из усопших помог. Маманя в прошлом году померла. Может, она заступницей была.
Видно, военврач, опираясь на собственный профессиональный опыт, и сам испытывал нечто схожее, выходящее далеко за сферу понимания.
— Все так, доктор, — ответил Тимофей. — Будем надеяться, что там за него есть кому помолиться.
Посмотрев на часы, Романцев заторопился в отдел. Скоро должен был подойти представитель местного НКВД, начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством.
Едва Тимофей прошел в свой кабинет, как в дверь негромко постучали, в комнату шагнул коренастый старший лейтенант лет тридцати.
— Разрешите, товарищ капитан? — весело спросил вошедший.
— Вы Игнатенко, товарищ старший лейтенант? — спросил Романцев, протягивая руку.
— Он самый, можно просто Михась… А вы, я понимаю, капитан Романцев.
— Все так. Можно просто Тимофей. Будем работать вместе.
— Очень рад знакомству, Тимофей. Так где там ваша дивчина? Показывайте!
— В госпитале, под присмотром бойцов, — ответил Тимофей. — Отсюда недалеко, метров триста будет.
В приоткрытую дверь вошел Григоренко:
— Товарищ капитан, там какой-то мужик на телеге приехал, мешки с пшеницей привез.
— И зачем? — недоуменно спросил Романцев.
— А кто, говорит, Красную армию покормит, если не ее собственный народ.
— Что я могу сказать? Похвально! Только почему тогда к нам? Есть хозчасть, интенданты, пусть обратится к ним.
— Говорит, что никого не нашел, а штаб рядом.
— Это что же за добрая душа такая выискалась? — подивился Игнатенко. Легко поднявшись, он подошел к окну и расплылся в довольной улыбке: — А-а, старый знакомый… Это же Демьян, председатель местного колхоза. Не надо его обижать, товарищ капитан, нужно уважить. Вряд ли это излишки, от себя отрывает.
— Хорошо… Примем. Вот что, Григоренко, разберись тут со всеми этими делами, а нам в госпиталь нужно идти, арестованную проведать.
— Есть разобраться!
— Ну… Пойдем, Михась!
Подошли к двухэтажному каменному зданию с желтым затертым фасадом и высоким, в четыре ступени, входом с широким дверным проемом.
Некогда в здании размещалась дворянская усадьба, много чего разрушено, но приметные осколки барской роскоши продолжали присутствовать повсюду: на небольших балконах замысловатые решетки с фамильным гербом, под самой крышей можно было рассмотреть двуглавого орла канувшей империи. Под облезлой штукатуркой просматривался крепкий красный кирпич с царским вензелем, каким возводили соборы и строили значимые государственные учреждения. За домом произрастал изрядно одичавший яблоневый сад, вопреки всему продолжавший плодоносить. На пересечении двух нешироких аллей с тропами, выложенными из гранитного булыжника, находился фонтан из серого мрамора, от статуи, что стояла в самой середке, остались только босые посеревшие стопы, растрескавшееся дно бассейна устилала сухая листва.
Во дворе госпиталя, огороженного деревянным забором, две молоденькие сестрички развешивали на провисшую веревку, протянутую между двумя столбами, сырое белье.
Выздоравливающие бойцы, расположившись на коротеньких узеньких лавочках, неторопливо покуривали ядреную махорку и, с улыбкой посматривая на молоденьких сестричек, думали о чем-то житейском. Даже самые суровые мужчины при созерцании красивой женщины невольно размякают, делаются добрее, а нелегкий груз переживаний в такие минуты уже не кажется столь неподъемным. Можно жить и дальше…
У входа в госпиталь нес службу боец лет двадцати пяти, который с увлечением следил за приятным зрелищем: девушки подбирали из таза белье, затем старательно его развешивали, оголяя при этом молодые крепкие икры.
Заприметив офицеров, караульный мгновенно посуровел и демонстративно отвернулся от медсестричек, давая понять, что на военной службе нет ничего важнее гарнизонного устава.
Романцев с Игнатенко прошли в здание госпиталя, и Тимофей указал на фанерную дверь, выкрашенную в белый цвет, у которой дежурил красноармеец:
— Вот эта палата.
— Сейчас глянем, что там за птица такая к вам залетела, — слегка потянул Игнатенко на себя дверную ручку.
Некоторое время он напряженно смотрел через щель, затем озадаченно прикрыл дверь.
— Вот это да!.. Ну и дела! Ты хоть знаешь, Тимофей, какая к тебе птичка в силки попалась? — заметно взволнованным голосом произнес старший лейтенант.
— Просвети.
Игнатенко отошел от двери и негромко, словно опасался, что его кто-то может подслушать, произнес:
— Эта же Оксана… Романюк Оксана Григорьевна, зазноба самого атамана Гамулы!
— Того самого? — переспросил Романцев, понемногу осознавая свалившуюся на него удачу.
— А другого в наших местах просто нет! Он у нас один такой зверь на всю область! И девка его точно такая же, злющая, как ведьма! Ты не смотри, что она молодая и на рожу смазливая, любому горло перегрызет! Мы ее уже третий месяц по всей области ищем, да никак отыскать не можем, все со своим дружком по лесам прячется, а тебе вон как подфартило. Везучий ты, капитан! Едва прибыл, и такая удача!
— А ее есть за что искать? — несколько озадаченно спросил Романцев.
— А то как же! Мы ее как-то задержали в лесу, знали, кто она такая, ориентировки на нее были, хотели через нее на Гамулу выйти. А она ни в какую! Молчит, и все тут! Отрядили четырех бойцов, чтобы в кутузку ее отвели, а утром хотели допросить как следует. Дорога-то не длинная была, всего-то километра полтора, ну, и лесочек небольшой, с полкилометра. И вот когда через этот лес стали проходить, она откуда-то из платья вытащила дамский пистолет и четырьмя выстрелами застрелила трех опытных бойцов. Четвертый был серьезно ранен, но ему удалось выжить.