«…Если бы не воспоминание о тебе, так я помер бы здесь от скуки! Все-таки я оперативник, мне хотелось бы больше заниматься вещами конкретными, важными, работать с людьми, а тут одна скукотища! Хожу по гарнизону и зеваю от скуки. — Посмотрев на зашторенное окно, продолжил: — Правда, сегодня немного похолодало. У нас здесь вечерами бывает ветрено, так что я предпочитаю спать при закрытых окнах. День уже подошел к концу, пора бы мне на покой, к тому же утомил я тебя своими долгими рассказами.
Спи, моя любимая, сегодня я тебя больше не потревожу, разве что во сне. Очень надеюсь, что ты мне приснишься.
Твой верный муж, Тимофей».
Привычно сложив письмо треугольником, капитан написал адрес. Завтра нужно будет отправить письмо в Москву. Это будет самым важным делом предстоящего дня.
Скинув сапоги, он аккуратно поставил их рядом и лег на расшатанную панцирную кровать. Взгляд упрямо возвращался в сторону окна. Поднявшись, Тимофей взял личный «ППШ», стоявший в углу кабинета, и поставил его у изголовья. Так оно как-то будет поспокойнее. После чего незаметно и крепко уснул.
Глава 8. Удачное «легендирование»
Романцев прошел в жаркую прачечную, где молодая миловидная девушка с толстой косой, аккуратно спрятанной под белый платок, полоскала белье в большом цинковом жбане. Посмотрев на вошедшего, она задорно улыбнулась:
— Ви щось хотили, пан?
Взгляд наивный, детский. Такую даже обижать грех.
— Как тебя звать?
— Агапия.
— Ты знаешь, кто я такой?
— Вийськовий.
— Хм… Все так, военный. Вот ответь мне откровенно, Агапия, за кем ты должна была следить в госпитале?
— Не за ким пан, ничого не знаю, — перепугалась девушка.
— Ни за кем, значит, а кому тогда записку передавала? Агапия, я человек не злой, зла тебе тоже не желаю, но, если ты будешь упрямиться, разговор будет суровый. За кем ты должна была следить? — строже спросил Романцев.
— Полонянкою спостеригати. И за тими, хто з нею рядом.
— Кто тебе сказал, чтобы ты за ними следила?
— Не знаю, як звати, а тильки вин сказав, що якщо я не зроблю цього, так вин моих родителй убьет. Так воно и було бы. Вони все злые!
— А записку кому передала?
— Ему и передала.
— Что было в той записке?
— Написала, скильки людина ие стережуть.
— И сколько же?
— Пятнадцять чоловик.
— А тех, что в левом крыле находятся, тоже сосчитала?
— Да.
— А ты, я смотрю, глазастая. Как он выглядел?
— Молодий такив, годков тридцять. Високий, як и ви. Що мени дальше робити?
— Ты ведь стирала? Вот и продолжай, — сказал Тимофей и вышел из душной прачечной.
Здание госпиталя было затемнено, горели окна только в углу первого этажа, там, где находилась пленница. Первый этаж караулил часовой, его можно было увидеть, когда он проходил по коридору вдоль освещенных окон. Иногда он заглядывал в палату к задержанной и, убедившись, что запястье крепко привязано к спинке кровати, следовал по привычному маршруту.
У входа позевывал второй часовой — крепкий, коренастый. Свернув цигарку, он сладенько затянулся и глянул на россыпь звезд. Затем в глубокой задумчивости посмотрел на густые заросли боярышника, разросшегося за оградой госпиталя. В глубокой тени госпитального двора стояла низенькая узкая скамеечка, на которой сидели молодой солдатик с перевязанным плечом и совсем юная сестричка. У девушки было ночное дежурство, и она, вырвавшись ненадолго, хотела скоротать с любимым хотя бы несколько минут.
Любовь на фронте — явление привычное. Чаще всего пронзительная, острая, нежданная, невесть откуда взявшаяся, способная разрыхлить даже самые черствые сердца. Такая любовь выворачивает душу наизнанку даже у тех, кто, казалось бы, пережил нечто подобное и посчитал, что неспособен на более сильные чувства.
А у этих двоих чувство было особенное, трепетное, потому что с любовью повстречались впервые. На фронте нередко встречается и такое. Скороспелая, в чем-то диковатая любовь накрыла их с головой обоих, и молодые, спрятавшись от чужих взглядов за беспросветную темноту и глухо вздыхая, не замечали вокруг никого: ни проходящих иной раз раненых, ни озороватых сестричек, бросавших веселые взгляды в их сторону, ни часового, стоявшего поодаль верстовым столбом и посматривавшего на них. Замкнулись в себе, как будто бы являлись сосредоточением вселенной. Хотя кто знает, быть может, так оно и было в действительности.
Засмотревшись, часовой не услышал, как к нему со спины неслышно подкрался человек в форме старшины Красной армии. Тюкнув его по темечку чем-то тяжелым, он подхватил падающее тело под руки и оттащил в сторону к густым зарослям. Тотчас из темноты вынырнул другой в такой же красноармейской форме и заторопился к зданию.
Дверь в госпиталь была открыта. Скрипнула разок на крыльце свежеструганая дощечка, предупреждая о нежданном визите, а потом вновь установилась тишина. Первым шел мужчина среднего роста, но очень крепкий, с мускулистыми руками. За ним, отставая на несколько шагов, шел молодой, на вид не более двадцати лет, с костистым лицом и тонкой шеей. Неизвестные бесшумно прошли по коридору и легко отыскали палату, в которой находилась пленница.
— Нам сюда… Не отставай, — поторопил крепыш и потянул на себя дверь.
Навстречу им шагнул часовой и с удивлением произнес:
— Вы кто такие?
Здоровяк с силой ткнул его под самую грудную клетку. Тот охнул и перегнулся пополам. Сцепив ладони в замок, крепыш с размаху ударил часового по затылку и, ухватив падающее тело под руки, втащил его в палату к задержанной.
— Теперь не поднимется, — уверенно сказал крепыш, посмотрел на девушку, оторопело на него таращившуюся, и поторопил: — Чего лежишь? Поднимайся! Не ровен час, подойдет кто-нибудь.
— Я не могу, пан, у меня рука пристегнута, — приподняла она руку.
— Вот злыдни! — выругался крепыш. — Дивчину привязать, кто же до такого додумался?
Вытащив из-за голенища нож, он разрезал ремень.
— Ой, спасибо, пан, руки занемели, — растерла девушка запястья.
— Идти сможешь?
— Смогу, — ответила Оксана, — только голова что-то закружилась.
Поддержав ее за локоть, здоровяк помог пленнице сойти с кровати. Тощий боец выглянул за дверь и взволнованно произнес:
— В коридоре никого нема! Можно выходить.
Небольшими шажками, держась за плечо крепыша, Оксана пересекла палату. Вышли в пустынный коридор. Худощавый, шедший впереди, остановился перед входной дверью, осторожно выглянул и осмотрел пустынный двор, убедившись в безопасности, махнул рукой:
— Виходимо[4].
Попридержав дверь, он дал возможность здоровяку с девушкой выйти во двор, после чего аккуратно прикрыл ее. Молодой парочки на скамеечке уже не было. Втроем пересекли больничный двор и вышли на дорогу, где стояла телега с сеном, запряженная крупным тяжеловозом.
— Сидай поудобнее, — сказал «старшина», хватаясь за вожжи, — ехать нужно, пока не хватились. Нам только отъехать, а далее нас не отыщут. Но, пошла!
— Ви от Остапа? — взволнованно спросила девушка.
— От него.
— Я знала, что он меня выручит с полону.
— Ты бы лучше сена пидклала, — предложил худощавый, — нам еще долго ехать.
Девушка послушно опустилась на сено и закрыла глаза.
— Пошла! — поторопил крепыш застоявшегося коня.
Лошадь энергично взмахнула гривой, всхрапнула разок и зацокала по дороге, устланной серым булыжником.
Отогнув ветку сирени, Тимофей Романцев внимательно наблюдал за милующейся парой. В тот самый момент, когда здоровяк оглушил часового, раненый паренек слегка отстранился от девушки и, подавшись немного назад, спрятался за глубокую тень кроны, слившись с растительностью. В приоткрытую дверь госпиталя шагнули двое: один был в форме офицера — крепкий, мускулистый, другой — тощий паренек лет двадцати в обмундировании красноармейца. Раненый вдруг поднялся со скамьи, что-то шепнул сестренке, и они быстрым шагом направились к воротам.
Еще через некоторое время из госпиталя вышел тощий красноармеец, а за ним Оксана, опиравшаяся на плечо здоровяка. Девушка что-то сказала крепышу, и тот, удовлетворенно кивнув, шагнул за деревья, связанные разросшимися кронами и растянувшиеся в длинную цепь.
Некоторое время Романцев выжидал, а когда стало ясно, что они ушли далеко вперед, подошел к распластанному часовому:
— Чего разлегся, Сорочан? Вставай! Еще простудишься ненароком.
Часовой, почесывая затылок, поднялся:
— Крепко меня старшина вдарил. Неужели только кулаком?
— Кулаком, не переживай. Шишку просто заработаешь.
— Тяжелая у него рука. Такое впечатление, что кувалдой лупанул! Ну, хоть за дело-то пострадал?
— Да, сержант, за дело.
— А кто видел, как я падал?
— Оксана видела через окно, а еще молодая пара, что за госпиталем наблюдала.
— Уж не тот ли раненый, что с сестричкой миловался?
— А ты глазастый, он самый!
— Как тут такое не заметить? Меня прямо завидки брали, когда деваха к нему все льнула и плечиком прижималась. Вот, думаю, почему так другим везет? Мне уже тридцать пять скоро, а вот такой дивчины, как эта, у меня отродясь не бывало. Значит, наш план сработал, товарищ капитан?
— Сработал, сержант, теперь дело за Игнатенко.
— Старший лейтенант Игнатенко не подведет, он свое дело знает.
Романцев вернулся в штаб, устроившись за столом, вытащил из папки несколько белых листочков и принялся составлять срочное сообщение в Главное управление.
Написав, внимательно перечитал:
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»
«Начальнику 3-го отдела ГУКР «СМЕРШ» НКО СССР полковнику Утехину Г. В.
Донесение о ходе операции «Чужой».
Жительница села Хватки Романюк Оксана Григорьевна, арестованная за убийство троих сотрудников НКВД, после ранения была помещена в госпиталь № 241 под присмотр оперативных сотрудников «СМЕРШ» — сержанта Сорочана и рядового Ткачука.