Она стояла у входа в отдел кадров, на верхней ступеньке каменной лестницы. День уже не казался ослепительно счастливым. Люди и машины, как тени, скользили мимо, и она их не видела. Сосредоточенная на одной мысли, она не двигалась с места. Она должна! Ее не могут не принять на работу!..
По ступенькам лестницы медленно поднимался суховатый человек в морском кителе. У него было недоброе морщинистое лицо, и поджатые губы словно застыли в высокомерной усмешке. Если бы Тоня знала, кто этот человек, то, завидев его издали, постаралась бы не попадаться ему на глаза. Во всяком случае, не обратилась бы к нему за помощью.
Но она увидела его впервые и сразу определила, что он наверняка обладает в порту административной властью. Новый, тщательно отутюженный китель, хорошо начищенные ботинки, уверенная поступь человека, сознающего свое высокое общественное положение.
— Господин! — робко проговорила Тоня, когда моряк уже потянул на себя входную дверь.
Морщинистое лицо обернулось. Тоне показалось, что сероватые глаза словно чуть улыбнулись. Он задержал в руке дверную скобу.
— Что тебе, девушка?
— Вы, наверное, здесь начальник? — проговорила Тоня.
Неподдельное отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, могло растопить и глыбу льда.
— В некоторой степени. А что случилось?
— У меня все погибли, господин начальник! И отец и мать… Я хочу работать. Мне надо работать!.. Помогите мне, господин начальник!
— Но почему именно в порту? Разве нет других мест? Иди на Дерибасовскую. Поступишь в какой-нибудь магазин продавщицей. Хорошенькие девушки везде нужны.
— Нет!.. Нет!.. Мой отец был моряком. Где и когда он погиб, я даже не знаю!.. Он был моряком на сухогрузе, господин начальник.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать один!
— Ты умеешь печатать на машинке?
— К сожалению, нет…
— Может быть, ты знаешь бухгалтерию?.. Ну, простым счетоводом ты можешь быть?
— Я этого никогда не изучала, — тихо проговорила Тоня, чувствуя, как рушатся последние надежды.
Моряк пожал плечами:
— Ну ладно, иди за мной. — И он быстро направился в противоположный конец коридора, к уже знакомой неприветливой двери.
Подойдя, он не стал стучать в окошко, а просто сильным ударом ладони откинул фанерную заслонку внутрь комнаты.
— Сколько раз я тебе говорил, Серегин, что надо сделать настоящую дверцу!
— Простите, Петр Петрович, — послышался знакомый голос. — Никак не соберусь.
— Вот что, Серегин, эту вот девушку, что стоит в коридоре, оформи уборщицей или посыльной.
— В управление?
— Куда хочешь. С завтрашнего дня. — Он повернулся к Тоне: — А про меня все тут говорят — изверг! — И, не простившись, направился к лестнице, которую Тоня заметила в начале коридора.
Через полчаса у нее в кармане уже лежал заветный документ — пропуск в порт. Посыльная. Самая лучшая должность! Весь порт — поле ее деятельности. Всюду ее появление вполне естественно. «Иван Иванович, вас требует к себе начальник!», «Сергей Сергеевич, вам пакет!»
Перед комендантским часом она оставила в «почтовом ящике», которым служило дупло дерева невдалеке от Ланжерона, сообщение для радистки, назначив ей свидание на Приморском бульваре у Пушки через пять дней в шесть часов вечера.
Она договорилась с Егоровым, что как только он наберется сил, то присоединится к ней, поступив в порт. Для этого ему придется постричься наголо, сбрить свои усики, которые, кстати, ему совсем не идут, и заменить документы.
Первые дни она просто ходила по порту, по причалам, вживаясь в новую обстановку. И действительно, стоя у парапета Приморского бульвара, с птичьего полета нельзя представить себе и десятой доли того, что можно рассмотреть вблизи. Сразу начинаешь понимать, в какую сторону дуют ветры войны.
Удивительно было то, что в порту почти не осталось румын. Как рассказала секретарша Петра Петровича Корабельникова, в помощь которой Серегин и определил протеже своего весьма строгого начальника, немцы в течение нескольких дней убрали из управления всех румынских специалистов и заменили их своими. А что касается Корабельникова, то в отношении него действовали совершенно иные нормы. Он остался в Одессе, прятался где-то, пока советские войска еще находились в городе, а как только власть взяли гитлеровцы, сразу же предложил свои услуги. В далеком прошлом, говорят, он был врангелевским офицером, но не отправился в эмиграцию, а остался, явился с повинной и был амнистирован, так как больших провинностей за ним не числилось. И вот этот затаенный враг дождался своего часа.
Сменялись начальники порта, а он оказывался незаменимым и при румынах, и при немцах.
Сначала грузчики еще терпели его жестокость, но когда он избил одного из них на причале за то, что тот уронил в воду мешок с мукой, ненависть к нему стала стойкой. Но тогда, как рассказывала секретарша, он был еще начальником хлебных складов. Вскоре после этого кто-то покушался на его жизнь. В виде поощрения его возвели в ранг заместителя начальника порта.
— Чудеса! — сказала Мария Семеновна, когда выслушала Тонину историю.
Это была пожилая женщина, уже бабушка. Дочь с детьми эвакуировалась, а Мария Семеновна как раз в эти дни тяжело заболела, и пришлось остаться.
Появление Тони ее насторожило — уж не готовит ли начальник замену? Но бесхитростный, открытый характер девушки ее подкупил, и постепенно они подружились.
О Петре Петровиче у нее было собственное мнение, отличное от установившегося.
— Он не добрый, — говорила она, — но и не сделает подлости. Нет, нет, на это он не способен. Где-то в глубине души он совсем другой. Поверьте, уж я-то в людях разбираюсь. Но он словно все время чего-то ждет.
— Как — ждет?.. Волнуется?
— Нет, все гораздо сложнее, Тонечка! Сколько раз я замечала, что, как только появляется незнакомый человек, Петр Петрович пристально следит за ним, изучает.
— Значит, любит новых людей.
— Нет, этого тоже сказать нельзя… Он быстро теряет к ним интерес… Что за натура такая, не пойму!..
Работы у Тони оказалось много. Корабельников управлял всем складским хозяйством, писал много распоряжений. К вечеру первого дня у Тони, как говорится, «гудели ноги». Она побывала на четырех самых отдаленных причалах, разыскивая всяких мелких начальников, которым и вручала под расписку запечатанные пакеты, и во многих других местах.
Да, первое же ее сообщение через линию фронта порадует Савицкого. В порту разгрузилась немецкая пехотная дивизия, прибывшая из Франции; двадцать одна самоходка и шестьдесят четыре орудия. Штаб дивизии на машинах отбыл на вокзал. Ночью в Варну выйдет корабль «Христина», груженный пшеницей и машинами; на верхней палубе — около трехсот раненых. В порту большое скопление самых разных грузов, в том числе подбитые танки, — их Тоня насчитала семьдесят шесть, искалеченные орудия, требующие капитального ремонта. Жаль, не сумела сосчитать солдат прибывшей дивизии. Разгрузка шла третий день, и многие части уже покинули порт. Впрочем, счет, конечно, мог быть только примерным. И все же он необходим.
Работа есть работа, и Тоня постоянно находила свои маршруты, стараясь сохранять силы и в то же время держать под наблюдением территорию порта.
Несколько раз лицом к лицу сталкивалась с Бирюковым. Он отводил глаза и торопливо проходил мимо. Что ж, конспирация прежде всего!
Когда на второй день вечером, измотанная непрерывной беготней, вернулась домой, на диване в столовой ее дожидался нежданный гость.
— Леон! — воскликнула Тоня. — Ты?!
Он встал и протянул к ней руки:
— Здравствуй, дорогая домнишуара!
Глава седьмая
Она сразу же заметила, что он прихрамывает, но пытается это скрыть. С его лица еще не сошла больничная бледность. Да, ночь на берегу всем обошлась дорого.
А все же, как здорово, что он жив! Пришел и сидит на своем любимом месте, на краю дивана, облокотившись о валик.
— Это чудо! — сказал Леон, рассматривая Тоню. — Ты цела и невредима!
— Цела и невредима, — улыбнулась она. — А ты, кажется, переусердствовал?
— Нет. Это шальная пуля… Правда, она мне помогла.
— Но зачем ты вышел из госпиталя? Тебе еще надо лечиться…
— Вышел? — Леон вздохнул. — Не вышел, а сбежал!..
— Сбежал? Тебя преследуют?
— Все обошлось. Фон Зонтаг далек от мысли, что я причастен к исчезновению Фолькенеца… Кстати, и твоего тоже… Объясни, почему ты дома?
— А почему ты сюда пришел, если считается, что я исчезла?
— Это мне сказал оберштурмфюрер Дауме, которого назначили вместо Штуммера. Он приходил ко мне в госпиталь.
— Значит, он тебя давно не навещал?
— Как тебе известно, он один из самых моих близких друзей. Я обожаю его так же, как Штуммера.
— Твоя ирония неуместна. Уже три дня, как я знакома с Дауме.
С лица Петреску сползла улыбка.
— Ты, конечно, пришла к нему не с пустыми руками?
— Ты угадал. Я оказала гестапо еще одну важную услугу.
— Какую?..
— Я сообщила, где находится полковник Фолькенец.
— Ты с ума сошла!
— Возможно. Но к тому, что Фолькенец находится в катакомбах, Дауме отнесся со всей серьезностью.
— Но ведь он наверняка сможет это проверить.
— Не думаю. Во всяком случае, если проверка начнется, я об этом узнаю. Следы Фолькенеца так заметены, что тот, кто начнет их разыскивать, неизбежно попадет в поле зрения моих друзей. — Она расставила на столе чашки и пошла на кухню, чтобы разжечь в плите огонь. — Леон, принеси кофе! Коробка в буфете.
Несколько минут покоя, пусть обманчивого. Какое это счастье, когда на плите закипает чайник, а в воздухе пряный аромат крепкого кофе! И никуда не надо спешить. Блаженное состояние!..
— Почему же ты все-таки сбежал? — спросила Тоня, когда они пили кофе. — Ты в отпуске?
Он некоторое время задумчиво помешивал ложкой кофе.
— Удивительно! — сказал он, тряхнув головой. — Прошло всего несколько месяцев, как за этим же столом я умолял тебя уехать… Мне казалось, что в этом твое единственное спасение.