— Дела! — вздохнула Тоня. — Леон, а ты помнишь наш разговор об одном аэродроме?.. Если забыл, я могу напомнить. Ты посетил его вместе с Фолькенецем, когда его еще строили.
— О, тебе и это известно?
— Известно.
— По-моему, я рассказал тогда довольно подробно.
— Ты был правдив. Я сама видела макеты самолетов.
— Проверяла?
— Нет, я выполняла задание… Теперь мне важно знать, сохранились ли там зенитные орудия. Продолжают ли немцы ждать в этом районе воздушный десант.
— Ты хочешь знать, действует ли еще ловушка?
— Ты догадлив!
— Хорошо, проверю. Но мне думается, что сейчас уже оттуда давно все ушли.
— Проверь, пожалуйста!
— Когда нужно?
— Как можно скорее.
Леон исчез, затерявшись среди потока раненых, а Тоня медленно пошла вдоль железнодорожных путей, высматривая синюю куртку Бирюкова.
Где-то за вагонами пропел рожок, ответно рявкнул маневровый паровоз, звякнули сцепления, и состав медленно двинулся вправо.
И вдруг между проползавшими вагонами мелькнула знакомая куртка. Бирюков просигналил, машинист снова ответил коротким гудком, тормоза и вагоны, позванивая тарелками буферов, остановились. Тоня увидела, как Бирюков перевел стрелку и опять дал знак машинисту… Наконец-то состав уполз.
Бирюков сразу ее заметил и, перепрыгивая через кюветы, проложенные вдоль невысокой насыпи, направился в ее сторону.
Подойдя, он с улыбкой спросил:
— Ну как, все в порядке?
— Ничего!.. Корабельников считает, что я еще хорошо отделалась… Подозревает неспроста!
Бирюков хмуро кашлянул:
— Что ж, в этом есть своя логика!
— Но я сказала, что мы с ним были в равном положении.
— Довольно смело! Что же он тебе на это ответил?
— Он сказал, что для этого были свои причины. Свои причины! — повторила она. — Так вот, Бирюков, прошу объяснить, что это за причины?
Он даже опешил от внезапного напора.
— Допрашиваешь? Ты что?!
— Не допрашиваю, а прошу сказать, что между вами произошло… Я имею право это знать, после того как вчера чуть не отправилась на тот свет… Я слишком много поняла в этой жизни. Лишнего мне знать не надо. Но я уже видела одного… От его пули погиб Федор Михайлович. Я бы не хотела, чтобы другой, подобный, убил тебя…
— Не горячись, Тоня, — проговорил Бирюков. — Коротко расскажу. Когда я уже вынул из папки аусвайсы и засовывал их в карман, внезапно появился Корабельников…
— А я что, лежала на полу в приемной?
— Нет, тебя усадили на стул и повернули лицом в сторону окна… Рядом встал один из ребят, делая вид, что с тобой разговаривает.
— Сколько же времени это заняло?
— Две, от силы три минуты… Когда он вошел, ребята на него бросились… Но он жилистый, черт, ловко увернулся, успел выхватить револьвер и спрашивает, чего искали… Папка раскрыта, все улики… Деваться некуда, все равно обыщут, пропуска найдут! Повернулся и все ему выложил и сказал ему, какой он гад! А тут слышим — в коридоре шаги. Кто-то приближается… Заходит в приемную. Голоса!.. Двое!.. Но что это? Корабельников — р-раз! — револьвер к себе в карман и нам спокойно говорит: «Господа, прошу садиться!» Тут появляются полицаи из охраны порта. «Вам чего?» — спрашивает Корабельников. «Да вот, господин начальник, светомаскировочку пришли проверить, как окна занавешены». — «А что, с улицы не видать? Уходите, не мешайте работать, у меня важное совещание!» Сам стоит растрепанный и с лица платком кровь вытирает. Полицаи топчутся, удивленно смотрят на него, на нас, ничего не понимают… Корабельников говорит: «Это я в темноте споткнулся и лицо о железную балку оцарапал… Ступайте себе, ребята, не беспокойтесь». Ушли!..
— А вы?
— И мы ушли.
— Он вам еще что-нибудь сказал?
— Почти ничего… «Ну вот, говорит, и познакомились. Идите, вы свободны…»
— Ну, а сказал он, что пропуска, которые ты взял, действительны последний день?
— Не-ет! — удивленно протянул Бирюков. — Этого он не сказал.
— А мне сказал, когда я очнулась.
— Значит, знал, что его великодушие не стоит и гроша!
— Он послал меня за тобой… Просит, чтобы ты пришел к нему в два часа дня.
Бирюков удивленно взглянул на нее:
— Ты что-нибудь понимаешь?
— Не все. Но почему-то вчера он строго приказал мне обо всем, что произошло, молчать. А сегодня проверил, не донесла ли я в гестапо.
— Крутит! — решительно сказал Бирюков. — Понимает, что дело труба, и начинает вести двойную игру… А потом будет говорить: я молчал, участвовал, рисковал жизнью!.. Черта с два! Ему ничего не спишется! Ничего!.. В гитлеровских холуях так и подохнет.
— Так ты придешь?
— Что ж, для дела надо… Смотри!
Мимо них прошли два сапера. Они укладывали по дну узких и неглубоких канавок два провода, один в изоляции, другой оголенный, медленно переходя от одного шурфа к другому. Несколько солдат, вооруженных лопатами, двигались следом и, тщательно закопав провода, утрамбовывали канавки сапогами.
— Что они делают? — спросила Тоня.
— Шурфы соединяют.
— Для чего?
— Где-то установят рубильник — и всё разом!.. — Он вскинул руку кверху.
— Сколько уже вырыто шурфов?
— Сосчитал больше четырехсот и сбился[5]. К взрыву готовят не только причалы, склады, но и железную дорогу.
— А ведь исчезли военнопленные?
— Свое дело они уже сделали. Вчера ночью их погрузили на баржи.
— И куда отправили?
— Обычно в таких случаях вдалеке от берега или расстреливают баржу из орудий, или просто открывают кингстоны. Команда спасается на баркасах, а все остальные… — Он глубоко затянулся дымом. — Ну, «кукушка» ползет, — сказал он, прислушиваясь к нарастающему стуку колес. — Давай расставаться. Приду без опоздания…
Глава одиннадцатая
— Да, я знал, что сегодня все виды пропусков будут заменены.
— Спасибо!
— Благодарить пока не за что.
— Нет, почему. Могли бы всех нас полицаям выдать!
В кабинете Корабельникова накурено. Если бы сейчас вошел Петри, он задумался бы над тем, кто же был один из его ближайших помощников все эти месяцы. Но начальник порта с самого раннего утра ходит по причалам, держа в руках карту, и решает какие-то сверхсекретные вопросы с командиром саперного отряда.
— Вы курите поменьше, — проговорил Корабельников, поднялся и, подойдя к окну, приоткрыл раму.
— Сигнализируете?
Корабельников в бешенстве обернулся. Когда его захлестывала злость, он становился словно невменяемым. Глаза его белели, и в такие минуты он мог натворить бед. Но сейчас он все же держал себя в руках.
— Знаете что? Вы провокатор!
— Я? Похоже?
— Да!.. Признаться, когда я застал вас здесь, решил, что это штучки гестапо.
— Зачем гестапо старые пропуска?
— Дело не в пропусках, а в том, как я себя поведу.
— Значит, я смахиваю на предателя?
— Я видел предателей, похожих на священников. Они посылали на смерть с благостными улыбками… Признаюсь, я всю ночь ждал, что за мной приедут.
Бирюков помял сигарету и мотнул головой.
— Ну, если откровенно, то эту ночь я тоже не спал…
Впервые они взглянули друг на друга без вражды.
— Действительно, я много накурил, — сказал Бирюков. — Вы уж извините!.. Конечно, когда на платанах люди висят, трудно сразу поверить…
Корабельников испытующе взглянул ему в глаза.
— Наконец-то, — проговорил он, — наконец-то мы прорвались друг к другу… Можем разговаривать… А хотите вы поверить мне еще больше?.. Вы, конечно, поняли, что порт готовят к взрыву?
— Давно понял!
— И все же вы всего не знаете. Замысел гораздо более ужасен, чем можно предполагать… В шурфы будет заложено около трехсот тысяч килограммов тола. Взрыв такой огромной массы динамита не только уничтожит порт, но и вызовет колебания почвы. Одни здания на Приморском бульваре рухнут, другие провалятся в обрушившиеся катакомбы. Будет уничтожена и Потемкинская лестница, и памятник Дюку, мы больше уже не войдем в Оперный театр… Вот что ожидает наш город!..
— Что же вы предлагаете?
— Этому надо помешать!
Бирюков долго молчал. Молчал и Корабельников. Было слышно, как вдали проехали машины. Кто-то, очевидно на причале, командовал лающим голосом. На рейде прогудел сиплый гудок. За окном порт продолжал жить напряженно; израненный, он уже знал, какая ему уготована тяжкая участь, и все же его мускулы были напряжены до отказа. Он не сдавался!
Сколько там, в сгущающихся сумерках, единомышленников Бирюкова! Где-то его напряженно ждут…
— Ваше предложение — цена, которую вы платите за то, чтобы вас простила Советская власть?
Эти слова прозвучали негромко, но достаточно внушительно.
Корабельников подался вперед, — казалось, ему огромных трудов стоит сдержать себя, чтобы не закричать.
— А вы убеждены, Бирюков, что я виноват перед Советской властью?.. Что вы обо мне знаете?
— Все, что я знаю, не за вас.
— Давайте условимся: сейчас объединим наши усилия. А в день освобождения я сам найду тех, от кого зависит решить мою судьбу.
— Как вы представляете наше сотрудничество? Можете вы указать место, откуда будет произведен взрыв?
— Нет. Это держится в строжайшей тайне… Петри даже близко не подпускает меня к своей карте порта.
— Так что же остается?
— Мы должны рвать провода, которые соединяют шурфы.
— Когда?
— В ночь эвакуации. Когда начнут уходить последние корабли.
— Вы, конечно, уйдете с последним?
— Бирюков!.. Я уже вам сказал, я останусь…
— Но ведь порт будет охраняться?
— Да, и еще сильнее… Я об этом подумал. Когда станет ясно, что кризис наступил и остаются считанные часы, я вручу вам надежные бланки с самыми последними отметками. Сколько вам надо?
Вопрос снова всколыхнул, казалось, уже угасшее недоверие. А что, если все, что Корабельников говорил, не что иное, как камуфляж, а подлинная цель — узнать состав группы и разгромить, чтобы никто не помешал осуществить то самое злодеяние, о котором он рассказал? И его откровенность — тщательно продуманная игра гестаповца, убежденного, что последний выстрел за ним.