– Талинса, что ты делаешь? – глянув на блюдце, ахнула Нинодия. – Переводишь булку на крошево, словно ты не воспитанная девица на выданье, а служанка-замарашка! Не заставляй меня краснеть!
Ей представлялось, что настоящая мать должна именно так разговаривать со своим ребенком. Для пущей натуральности она еще и голос повысила.
– Да что вы, маменька, служанка-замарашка скорее съела бы сдобу, пока не отобрали, – рассудительно возразила Хеледика.
– И не спорь с матерью! – прикрикнула ее напарница, изображая гнев. – Умничать она будет, раскрошила еду и теперь бессовестно умничает! Раз так себя ведешь, не будет тебе сегодня больше сладкого. Самой-то не стыдно, вон уже люди уставились на нас и смотрят!
Люди на них и вправду смотрели. Три женщины с одинаковыми медальонами поверх теплых клетчатых жакетов. До сих пор они сидели в зале с камином, а теперь вышли оттуда на веранду и остановились в двух шагах от столика Плясуньи и Змейки. На их бледных лицах, обрамленных вязаными шерстяными капорами, появилось возбужденно-предвкушающее выражение, словно у игроков, готовых сорвать крупный куш, или у гончих, почуявших дичь.
Хеледика ощутила укол страха, вроде бы беспричинного – что бы они могли им с Нинодией сделать? Во всяком случае, никакой магии ведьма не почувствовала.
– Госпожа Булонг, вы нарушаете право девочки на Детское Счастье, – полным скрытого торжества тоном произнесла по-ларвезийски одна из женщин.
– Сударыня, я разговариваю со своей дочерью! – агрессивно, хотя и с ноткой настороженности, огрызнулась Плясунья.
– Ваша дочь имеет право крошить булку и быть счастливой, а вы делаете ей замечания и таким образом попираете ее права, – отчеканила вторая. – Если ребенок хочет есть начинку отдельно от булки, он имеет на это право, защищенное Законом о Детском Счастье.
– Она уже не ребенок, – буркнула старшая шпионка. – В этом возрасте женихов уж пора ловить, а не с булками баловаться.
– Значит, вы хотите толкнуть девочку на срамную жизнь?! – с истерическим надрывом осведомилась третья. – Это противоречит законам Овдабы!
Хеледика рассмотрела, что выгравировано у них на медальонах: эмблема государственной службы Надзора за Детским Счастьем.
– Как бы там по-вашему ни было, это моя дочь, – сварливо отрезала Нинодия Булонг. – И мы с ней завтра уезжаем из вашей страны домой.
– Маменька не обижает меня, сударыни, – приторно-вежливым голоском добавила Змейка, стремясь замять ненужный конфликт. – Она меня любит, хотя иногда сердится, и я ее тоже люблю. А крошить булки нехорошо, я больше так не буду.
Женщины ее как будто не услышали. Словно вдруг заговорил стоявший на столе сливочник из белого фаянса – ну и пусть себе что-то там бормочет, людям-то до этого что за дело?
– Вы ведете себя противоправно, госпожа Булонг, – предупреждающим тоном сообщила одна из дам, после чего все три удалились с продуваемой ветром веранды, шелестя длинными темными юбками.
– Ну, ровно пласохи, как есть похожи, – шепотом поделилась впечатлениями Плясунья. – Брр, я из-за них аж замерзла.
Пласохами называли представительниц лесного волшебного народца, которых они видели в алендийском виварии Светлейшей Ложи. Те походили на птиц с грязновато-серым оперением и человеческими головками величиной с кулак. Лица – будто у некрасивых восковых куколок, на макушках торчат венчиками перья. Питались пласохи свежей кровью: они ее лакали, далеко выбрасывая длинные проворные языки. Лапы у них были узловатые и мощные, со страшными когтями, позволяющими дать отпор врагу или растерзать добычу.
Хеледика согласилась с тем, что три недавние собеседницы чем-то смахивают на пласох, и вновь перевела взгляд на море, заметив:
– Какая разница, скоро будем в Аленде.
– Аленда… – мечтательно вздохнула Нинодия. – Бульвары, цветы, театры… Кавалеры, которые умеют быть кавалерами, а не мороженой рыбой. И пирожные наши вкуснее! Мы с тобой, доча, еще на Светлейшее Собрание с Выставкой успеем, на всякие чудеса насмотримся.
Они были уверены, что завтра и впрямь смогут отсюда уплыть.
«Рвущий цепи, рушащий стены» выглядел словно большая пуговица из тусклого металла, с вытравленным геометрическим узором, который, если долго его рассматривать, казался то выпуклым, то вдавленным.
Дирвен пришил «пуговицу» к подкладке форменного камзола. При работе с этим артефактом надлежало тщательно выверять и контролировать каждый мысленный приказ: он мог порвать тонюсенькую цепочку или стенки склеенной из бумаги коробочки, а мог порушить стены во всем доме, да и соседние постройки повредить.
Дирвену битый час рассказывали, что владеть таким амулетом – это великая ответственность, и сначала он должен научиться с филигранной точностью разрушать малое, а потом, когда освоится, его отвезут в опустелую деревню, где никто не живет, и там он должен будет выжать из «Рвущего – рушащего» максимальную мощность.
Рекордом прежнего первого амулетчика Ложи, почтенного Джехоно Гирвемонга, было поражение целей в окружности радиусом около ста тридцати шагов, что составляет примерно одну десятую шаба. Наставники выразили надежду, что у Дирвена показатели будут не хуже.
Дирвен решил, что сделает им не одну, а две десятых шаба, потому что он сильнее Джехоно Гирвемонга.
Впрочем, не все для него было сахаром посыпано. Он-то понадеялся, что после Журавлиного дома его полностью оправдают и перестанут стеречь, как изловленного демона. Ага, разбежался. Трех Прилежных Кроликов с ним больше не было, зато взамен появились Три Веселых Чижика.
Эти парни бесили одним своим видом. Даже если длинные волосы завязать на затылке и спрятать за воротник, а шарф из китонского шелка запихнуть в потайной карман, все равно же видно, что ты подражаешь известно кому! Когда Дирвен цедил по этому поводу полные горького сарказма колкости, потому что никто не заставит его молчать, молодые маги жизнерадостно ухмылялись и мололи в ответ что-нибудь примирительно бодренькое. Словно перед ними умалишенный, на которого не следует обижаться. Так и поубивал бы… Тем более что свое дело они знали и глаз с него не спускали.
Разговоров между Веселыми Чижиками только и было, что о женщинах. Дирвен, наслушавшись, тоже захотел женщину, и ему привезли одну из алендийского борделя, черненькую и смешливую, а потом другую, беленькую и томную. Какие бы ни были, он их всех презирал: иного отношения они не заслуживают. Еще бы ему не разочароваться в любви после Хеледики и в придачу после «Энги», которую все-таки пришлось соскоблить с тренировочного чурбана.
– Какими же нужно быть вандалами, чтобы не пощадить столь совершенное произведение искусства, – с грустью произнес Тейзург, дотронувшись кончиками пальцев до изуродованных обоев. – Восхитительный китонский стиль, но мне сдается, что рисовал человек, тем более что здесь изображены люди. Бесподобная стилизация…
Его ногти переливались перламутром с расплывчатыми узорами. По одеянию из китонского шелка ветвился серебристо-лилово-серый орнамент. Длинные темные волосы с фиолетовыми прядями сколоты на затылке филигранной серебряной пряжкой, усыпанной мелкими аметистами, глаза подведены. Древний маг-возвратник во всей красе. Выражать вслух восхищение можно, а впечатления, далекие от восторженных, лучше держать при себе. Того несчастного забияку, который брякнул у него за спиной: «Это что еще за чудо, то ли парень, то ли девка, истинный павлин у кого-то из парка сбег!», до сих пор не удалось расколдовать – так и торчат у несчастного из копчика павлиньи перья, а если их срезать, вскорости новые вырастают.
Как поведал крухутак, у которого Ложа выиграла ответ, отнюдь не все маги древней эпохи были похожи на Тейзурга: он еще тогда считался оригиналом, чтобы не сказать извращенцем, и снискал всеобщее порицание.
Однако в ту пору в Сонхи были волшебники, равные ему по силе, а сейчас такие вряд ли сыщутся. Разве что по Накопителям поискать… Но те, кого туда забрали, уже ни на что не годны.
– Я попробую что-нибудь сделать, – он явно был настроен играть роль существа кроткого, сговорчивого, безупречно вежливого – и горе тому, кто примет все это за чистую монету. – Хорошо, что вы сохранили все обрывки. Я мог бы сымпровизировать, но лучше восстановить погибшие рисунки в первоначальном виде, не правда ли?
В Южной зале подмели и отмыли от крови пол, заменили расколотую дверь. Деформированные ошметки обоев лежали кучей на лакированном подносе на столике. Устроившись на плоской сурийской подушке, гость начал перебирать их.
На стенах залы каждая из прелестно прорисованных сценок с прогуливающимися придворными дамами отличалась от других хотя бы мелкими деталями, и все вместе складывалось в дивно гармоничную картину. Впрочем, не сейчас, когда по обе стороны от двери зияли две безобразные дыры – на всякий случай решили до консультации с Тейзургом их не заделывать.
– Коллега Эдмар, я распоряжусь насчет чая, вина и шоколада, – учтиво произнес Орвехт.
– Благодарю вас, коллега Суно, – в тон ему учтиво отозвался древний маг, похожий в своем изысканном одеянии на экзотического театрального персонажа.
Глядя на него, Суно невольно подумал о своей кошке, которая вела себя до умиления примерно, если недавно сотворила либо замыслила какую-нибудь из ряда вон выходящую пакость.
Он вышел, тихо притворив за собой дверь. Угощение для почетного гостя – это само собой, но в первую очередь он хотел убедиться, что поблизости не болтается Дирвен, и если да – услать его подальше.
Надворные постройки Журавлиного дома представляли собой ухоженный желто-розовый лабиринт, крытый глазурованной черепицей. Сейчас этот ансамбль нежился в свете заходящего солнца, и оконные стекла сияли золотом.
На первого амулетчика Ложи Орвехт наткнулся за ближайшим углом. Как и предполагал. Независимо засунув руки в карманы, тот с нехорошим прищуром разглядывал лепной орнамент-оберег на карнизе двухэтажной постройки, где помещалась библиотека и собрание редкостной старинной утвари.