Прислуга принесла острый сырный суп с весенними травами и гренками.
– Пелерина у тебя просто прелесть, – оценил Эдмар. – Если подскажешь мастерицу, я бы ей манжеты заказал.
Короткую пелерину из белого кружева Зинта надела поверх голубого шелкового платья, потому что решила, что сегодняшний день у нее будет праздничный.
– Здесь купила, в Салубе, в галантерейной лавке на улице Соломенных Птиц.
– О, загляну туда. А что до битых мониторов, он сам виноват. Не я затеял драку. Я всего лишь тактично напомнил ему об одном старом долге – а он мне сразу в глаз, как будто я пришел к нему с судебными приставами и размахиваю перед носом исполнительным листом! Некрасиво это было с его стороны. Его всегдашний аргумент в наших спорах – удар кулаком. Я все равно не отступлюсь, рано или поздно я взыщу с него долг, мерзавец это понимает, оттого и бесится, – желтые глаза Тейзурга горели одержимо и мечтательно. – Он-то понадеялся, что вопрос снят, раз меня убили. А теперь я вернулся, и придется платить по счету. Самое-то главное, ему некуда деваться. Уж если Страж Мира, пусть даже отставной и считающий себя простым смертным, что-то кому-то пообещал – он должен расплатиться, иначе ему же хуже. Для таких сущностей, как он, обман – запретная территория, так что он влип. Разве что я соглашусь освободить его от обещания, но этого он не дождется, этого я за все сокровища мироздания не сделаю!
Зинта заметила на веранде «Заветной чашки» знакомые лица: за одним столиком сидела Атаманша в оборчатом красном платье с черными розами и черной кружевной пелерине, за соседним – Тимодия с матерью.
Атаманшу она видела еще и возле ограды Выставки, перед тем как привязался Троглехт. Словно та за ней следила. Задумала свести счеты? Чего доброго, поколотит… Но она же теперь знает, кто такая Зинта, и вряд ли посмеет поднять руку на лекарку под дланью Тавше, разве что подойдет и всяко обругает, а это не страшно. Впрочем, может, и случайно встретились: поглядеть хотя бы издали на Выставку тьма народу пришла, а потом все понемногу потянулись обедать, ничего удивительного.
– А что за долг?
Захочет – скажет, не захочет – не скажет, спросить не возбраняется.
– Из-за него погибло мое оборудование для добычи полезных ископаемых на дне моря, и он наотрез отказывается расплатиться, хотя обещал, лицемер несчастный.
Зинта изумленно распахнула глаза:
– Да разве можно добывать ископаемые на морском дне?
– В том мире можно, для этого используются сложно устроенные механизмы. Вот он и уничтожил мне такой механизм, который с ума сойти сколько стоил. Вернее, я сам это сделал – ради него, поверив лживым словам.
– Может, у него просто нет денег, чтобы заплатить?
– Речь не о деньгах.
– А, так он должен тебе отдать за это что-то волшебное? – догадалась Зинта.
– Можно и так сказать, – согласился Тейзург с выражением мечтательной грусти. – Волшебное… Да.
– Тогда и впрямь нехорошо, что не отдает. Правда, если дело касается каких-то магических артефактов, люди, бывает, сильнее жадничают и держатся за свое, чем из-за денег.
«Зов боли» пришел не вовремя. Если с супом она, под разговоры, расправилась до конца, то горячего чаю с привкусом корицы едва успела отхлебнуть, а пирожное так и осталось на тарелке. Эдмар, проживший с лекаркой два с лишним года, сразу понял:
– Зовут?
Зинта кивнула, торопливо допила чай, обжегши язык, и схватила висевшую на спинке стула лекарскую сумку – пусть оделась нарядно, все равно взяла ее с собой, и правильно сделала.
– Непременно приходи к нам в гости! – бросила она уже на ходу.
В «Щедрой скатерти» человеку почтенных лет проломили голову доской для игры в сандалу. Агрессор, рослый королевский гвардеец, появлению лекарки под дланью Тавше обрадовался, как мешку денег, и вслух возблагодарил Милосердную, а потом Госпожу Вероятностей: если пострадавший останется жив-здоров, будут шансы избежать трибунала.
– Соображать надо, что творите, – высказала ему Зинта, после того как зарастила трещину в черепе, соединила лопнувшие сосуды, свела на нет, насколько возможно, последствия кровоизлияния и заодно изничтожила камни в почках. – Если человека со всей дури хватить по темени увесистой деревяшкой, от этого, знаете ли, кость может треснуть. Или для вас это новость?
– Простите, сударыня, – виновато произнес гвардеец. – Не желаете ли пообедать? Вам, я слыхал, после призыва силы надобно досыта кушать, и я дерзнул заказать обед. Хозяин, прохвост, уже все приготовил.
Пообедать она желала. Ее слегка пошатывало от слабости, словно сутки не ела. Весь запас собственных сил перегорел без остатка: проще залечить несколько ран и переломов за раз, чем провести одну штопку мелких внутримозговых сосудов.
Пока она уминала обед, бравый королевский солдат, чинно сидевший на стуле напротив, рассказал, что они с побитым доской пожилым господином играли в рыночную сандалу, и тот, каналья, исподтишка передвинул две фигуры, обеспечив себе нечестное преимущество.
– Я, сударыня, изволите видеть, игрок, если мне бросили вызов, удержаться не могу, и проигрывать я никак не согласен, – объяснял он уже не покаянно, а проникновенно. – Ставка – это, сударыня, для меня пустяк, деньги пришли, деньги ушли, но ради победы я буду бороться до конца. Хотя с доской, ваша правда, погорячился, надо было метким словцом старую каналью пристыдить.
«За полдня столько разного от людей наслушалась, что иному сочинителю хватило бы на три романа, и как же я теперь в этом ворохе всячины буду подсказку Госпожи Развилок искать?» – сокрушенно подумала Зинта, допивая на десерт густой шоколад с ореховым привкусом.
Челинса, прозванная Атаманшей, ходила за лекаркой с самого утра. Улучить момент, чтобы подойти к ней, когда никого не будет рядом, до сих пор не удалось: сперва та стояла в толпе, потом была с магом, потом с другим магом, потом и вовсе куда-то умчалась – видно, свой зов услышала. Пришлось смириться с тем, что сегодня ее не поймать, разве что вечером. А пелерину Челинса признала на ней свою – из тех кружев, что сплела еще зимой для лавки на улице Соломенных Птиц.
– Мама, не продавай меня, – подавленно пробормотала девочка за соседним столиком, аккуратный невзрачный мышонок с туго заплетенными косичками.
Словно в глубине души понимала, что это не поможет, все равно ее продадут. Хотя ерунда же чворкам на смех, Ларвеза – не Суринань, в просвещенном мире, хвала богам, людьми не торгуют. Но это взрослому ясно, а дети верят, если их напугать.
– Мамочка, я хочу остаться с тобой, пожалуйста…
– Ешь, – велела мать, видная собой женщина с таким лицом, точно недавно овдовела или все нажитое потеряла.
– Сударыня, – вежливо обратилась она к Челинсе, заметив ее взгляд, – не знаете ли вы, где остановился этот господин маг?
Осторожный кивок в сторону веранды «Истинного сиянского чая», где виднелось за потемневшей деревянной решеткой яркое синее с красным пятно, обозначил, о каком маге идет речь.
– Сдается мне, где-то в центре Салубы, в резерве для почетных гостей, – Челинса старалась быть в курсе любых дел и все про всех знать. – Если там порасспросите, люди подскажут.
Господин Тейзург между тем расплатился и вышел на улицу, он выглядел точно актер перед выступлением – прямо на лице нарисована причудливая полумаска. Челинса никогда раньше не видела ничего подобного, запомнить бы узор, чтобы потом похожее кружево сплести. Его одеяние выделялось в толпе, среди мантий, камзолов, платьев и кафтанов, густой сумеречной синевой с россыпью темно-красных бутонов цветущей вишни.
– Ох, не нравится мне этот красавчик, – тоскливо вздохнула приезжая женщина, будто разговаривала сама с собой.
– Мама, мне он тоже не нравится, – прошептала девочка.
– А ты молчи да ешь, – прикрикнула мать. – Чтоб до конца все съела!
Она отвернулась к своему столику, строгая, чересчур бледная, с горьким и решительным выражением на лице. Челинсу разбирало любопытство, что у нее за дело к господину Тейзургу, о котором болтали, что он древний маг-возвратник, хотя жить в Накопителе отчего-то не захотел, и что он может по-страшному заколдовать, если его чем-нибудь рассердишь. Возможно, он заколдовал кого-то из близких этой женщины, и та пришла просить за несчастного? Не похоже было, что ее удастся разговорить, поэтому Челинса расплатилась и, скрепя сердце, отправилась выслеживать лекарку.
– Грисойм, отгадай загадку: что сделает Дирвен, если он забыл дома все амулеты, а на него напали враги?
– Убежит, наверное, – поразмыслив, отозвался Грисойм. – Спрячется, как велено по инструкции, и постарается не привлекать к себе внимание неприятеля. Или воспользуется для самообороны неволшебным оружием. Пошлет мыслевесть магам-кураторам.
– Не угадал, – с торжеством объявил спросивший. – Дирвен их забодает!
Заливистое коллективное ржание.
Придурки, кто же еще. То ли не знают, что первый амулетчик Ложи находится рядом, за полотняной стенкой, то ли, наоборот, заметили его издали, вычислили, когда он поравняется с их шатром, и нарочно это сказали. Придурки. Дирвен с независимым видом прошел мимо, Три Веселых Чижика потащились за ним.
Казармы Ложи всех не вместили, для студентов Академии и приезжих амулетчиков поставили шатры на рыночной площади Пергамона, освобожденной по такому случаю от налепившихся за пять лет дощатых прилавков. Дирвена с его охраной перевели сюда из Журавлиного дома, чтобы не посылать за ним в Салубу, если он вдруг понадобится.
Каждый шатер был украшен разноцветными волшебными фонариками и гирляндами флажков, да еще девизом, начертанным краской на длинном куске полотна, вывешенном над входом.
У Дирвена с Чижиками девиза пока не было. Надзиратели со своим подопечным не разговаривали: обиделись, что он их околдовал и подвел под неприятности. А он же не из вредности, он просто очень хотел посмотреть на куджарха и на другие диковины Выставки.
Почему всем можно, а ему нельзя? Ладно бы он был каким-нибудь последним задохликом, но ведь он лучший амулетчик Ложи, первый из первых – неужели не заслужил такой малости?