– Я убить не смогу, нет, – прошелестел второй, кажется, готовясь потерять сознание.
– Да черт с тобой, не надо убивать. Вырубить хоть силенок хватит? Потом свяжешь, кляп в рот и в уголок. Пусть все видит, свидетельница нам даже кстати. А если никто больше не придет, то мне все равно нужна лишняя пара глаз. Когда будет кончено, осмотришься внимательно: все должно выглядеть так, будто девчонка стала жертвой квартирных аферистов, которые выбивали согласие и сдуру переусердствовали.
Снова молчание, тягостное, напряженное.
– Девчонка, наверно, в ту семью ночевать отправится, зачем ей сюда тащиться? – сказал второй с плохо скрытой надеждой.
– Да неважно! Все равно утром прибежит сюда переодеться и все такое. Часов до девяти подождем, ясно?
Подавленное молчание в ответ.
– Ладно, ты давай отвлекись на что-нибудь, – через минуту снова произнес Захар уже более мягким тоном. – Не зацикливайся на своих страхах, лучше рассказывай что-нибудь.
– Что рассказать? – просипел второй.
– Ну, поведай о своих буднях сталкера. Трудная работенка? Кстати, а платят как, щедро?
– Платят, – немного встряхнувшись, желчно протянул второй. – По сравнению с вами, восприемниками, можно сказать, что вообще ничего не платят. Так, крохи.
– Ну, это понятно. Нас одаривают, чтобы мы никогда больше туда не возвращались, а вам платят, чтобы вернулись снова и снова. Не понимаю, как ты, такой трус, а сколько раз уже там побывал?
Второй даже не обиделся на «труса», ответил мирно:
– Да я сам каждый раз зарекаюсь, все-таки деньги неплохие выходят, думаю, положу в банк под процент или в бизнес какой вложусь. Только не держатся они у меня, эти деньги. После каждой ходки нужно же как-то восстановиться, развеяться, а потом вдруг и жить уже не на что, приходится начинать все заново. А работенка адова, на пятьдесят вариантов один, может, выстрелит. Не говоря уж, сколько опасностей, а с каждым годом только хуже становится…
– Ну ладно, считай, отработался, – почти ласково изрек Захар. – Сделаем дело, и ты на законной пенсии. Уж эти заказчики не поскупятся.
Второй повздыхал, потом снова спросил:
– Все-таки, Захар, почему ты своих ребят не подключил, ну, эту сладкую парочку, о которой мне рассказывал. Для них убить девчонку – раз плюнуть.
– Совсем тупой, да?! – шепотом заорал Захар. – Я тебе говорил, что убийство должно выглядеть чисто человеческими разборками! А как убивают всадники, в том мире всем отлично известно! Что непонятного-то?!
– Ладно-ладно, глупость спросил, – заскулил второй. – Я просто подумал, раз уж мы тут разговорились… Интересно, на каком крючке ты держишь этих двоих, а?
Захар надменно хмыкнул:
– Они просто любят меня, бедолаги, как родного отца, вот и весь секрет. Почитают спасителем и благодетелем.
– В отличие от твоего сына, – брякнул сталкер. Если бы в этот момент он видел глаза своего собеседника, то чрезвычайно пожалел бы о собственной неосторожности.
– Сына? – свистящим шепотом протянул Захар. – Ты называешь моим сыном смердящее чудовище, которое я вынужден был терпеть почти восемнадцать лет и не получил от этого никакой выгоды, одни проблемы! Приятно только, что отныне он мне не помешает. Ничего, я еще молод, заведу нормальную семью, довольно общаться с разными тварями.
Снова молчание. Сталкер, напуганный, кажется, еще больше, чем в начале разговора, кусал губы, потом все же проговорил:
– Такие, как ты, Захар, семей не заводят. Ты небось весь этот мир хочешь завоевать. Или, может, лучше тот, о котором мы с тобой в курсе.
И вжался в спинку, даже глаза прикрыл, испуганный, что вновь сболтнул лишнее. Если бы в этот момент довелось ему взглянуть в глаза напарника, то он четко и ясно прочитал бы в них свой приговор.
Захар помолчал в ответ, и его молчание было страшнее любой угрозы, потом ухмыльнулся и ответил:
– А может статься, и оба сразу.
Глава двадцать третьяСтранный сон
В приемном покое больницы поначалу скучать не приходилось: со мной разговаривали то врачи, то полицейский, то дознаватель. Потом я бродила по мрачному ночному холлу и ждала, когда приедет главный хирург. Он, может, тоже захочет со мой поговорить.
Хирург – худой старик желчного вида – прибыл, но промчался мимо, даже не глянув в мою сторону. А вот после стало тоскливо и тревожно. Операция шла уже третий час. Дятловский телефон молчал уже шесть часов.
Я боролась со сном – боялась, вдруг что-то произойдет, ну, о чем предупреждал Артур и о чем давно догадывалась сама. Но один раз все-таки чуть не отключилась, очнулась, когда тронули за плечо. И подскочила на ноги: передо мной стоял тот самый старик.
– Пойдемте в мой кабинет, – распорядился он, и у меня похолодела спина.
Обычно в фильмах фразу «Он будет жить» говорят сразу, а вот для трагического известия вызывают в кабинет именно с таким лицом.
По пути глянула на электронные часы – ничего себе, четыре утра!
– Садитесь, – сказал мне хирург и сам первым тяжело опустился на стул. – Ну что, вы ничего больше не вспомнили?
– Что? О чем? – ошалела я. Воспоминания для меня в последнее время были больной темой. – Скажите, Артур жив?
Почему-то в голове пронеслась мысль, что если нет, то меня одноклассники точно сожгут на костре. Хотя случившегося и так уже хватало для разговоров на год.
– Само собой, – каркнул врач, будто обидевшись. – Чего не могу сказать о себе. Пять часов в операционной не разгибаясь, плечо собирали, как пазл.
– И он… будет жить?
– Да откуда мне знать? – разозлился старик. – От организма зависит, от ухода, да много от чего. И хотел бы я все же знать, что с ним произошло.
– Я не знаю, – открестилась я. – Он просто стоял со мной рядом, никто на него не нападал, не стрелял. А потом вдруг раз – и дырка в плече. А разве вы не поняли, что с ним, пока оперировали?
– Понял, – хмыкнул хирург. – В него попали из гиперболоида инженера Гарина. Не слыхали о таком? – Это он увидел мое вытянувшееся лицо. – Тогда, значит, рубанули световым мечом. Ну не знаю я, что может причинить человеку такие повреждения, если рядом, как вы уверяете, никого не было!
Я примолкла и съежилась на стуле.
– Ладно, пусть полиция разбирается, – успокоился разом и махнул рукой старик. – А что насчет его родных, тоже ничего не припомнили?
– Я никого из них не знаю. Он новенький и совсем недавно в нашем классе. Ой, но при нем же наверняка был телефон, нужно просто кому-нибудь позвонить! – возликовала я от собственной сообразительности.
Тут старик жестом фокусника вытащил из-под бумаг уже знакомый планшет, поводил им перед моим носом:
– Думаете, не догадались? Только номер не прошел.
Я поморгала, стараясь понять, кто из нас не совсем в форме.
– Какой номер не прошел? А другие номера?
– О господи. – Врач выразительно закатил старческие бледные глаза. – Глядите.
Включил и сунул мне под нос. Там был один-единственный номер – мой. И моя фотка, мне незнакомая. И буква «Д» как контакт.
– Звонить не стали, фотография вполне соответствует оригиналу, – скупо улыбнулся хирург.
– И больше ничего нет? Исходящие?
– Нет. – Он встал и громко хрустнул суставами. – Ладно, теперь по домам, и вы, и я.
Я медлила, и он скосил на меня сердитый взгляд:
– Юная особа, у меня плановая операция в девять утра.
– А как же Артур?
– Ваш Артур в реанимации и пробудет там… не скажу сколько. Вы ведь не ждали, что он после всего приключившегося проводит вас до дома?
– Нет конечно. Но когда он станет приходить в себя, мне разве не нужно быть рядом? Я имею в виду, он ведь не разговаривает.
Старик удивленно нахмурился.
– В смысле у него какие-то проблемы с горлом. Обычно он набирает на планшете, но пока ведь не сможет, наверно?
– Хорошо, а вы тут с какого бока? Владеете языком жестов?
Я мотнула головой, злясь на собственную глупость. Не пояснять же, что со мной единственной он как раз говорит.
– Слушайте, как вас там зовут… – Кажется, хирург потерял терпение.
– Дана.
– Отправляйтесь домой, Дана. Для парня, о котором вы практически ничего не знаете, вы и так сделали предостаточно. И поверьте, голос – это сейчас его наименьшая проблема. Все, на выход!
Я с независимым видом покинула кабинет, спустилась в приемный покой, прошла мимо дремлющей на посту вахтерши. Вызывать такси не было сил, но я помнила, что стоянка совсем рядом, за шлагбаумом. На заплетающихся ногах добрела туда и забралась в первую же машину, за окнами которой угадывался шофер.
Ехали мы в полном молчании, но пару раз в зеркале я поймала на себе сочувственный взгляд немолодого водителя – конечно, я ведь ехала из больницы в четыре часа утра. К тому же мое лицо выражало неподдельное страдание – это я тайком щипала кисти рук и выкручивала пальцы, иначе заснула бы моментально. И все равно разок отключилась, но тут как раз водитель сказал:
– Приехали. Хочешь, дочка, провожу тебя до квартиры?
– Не нужно, у нас тут спокойно, и двор закрывается на ночь. – Я отдала ему деньги и с облегчением вынырнула в ночную влажную прохладу.
Пока я открывала калитку, шофер медлил, наверно, хотел убедиться, что никто подозрительный не шмыгнет за мной следом. Калитка пискнула, запираясь за мной, я помахала водителю рукой, и такси исчезло за углом. Закинув голову, посмотрела на свои окна: конечно, темные. Во всем нашем огромном доме горело не больше десяти окошек. Ну все, сейчас дойти до квартиры, потом до дивана, и крепкий сон, пусть даже в куртке и в обуви. А может, получится скинуть на ходу.
И вдруг, когда я уже поднялась на три ступеньки к двери парадного и готовилась разбудить домофон, что-то произошло. Что-то взорвалось внутри моей бедной головы, словно прорвало плотину, и меня от пальцев ног до макушки затопили волны тошнотворного ужаса. Я отдернула руку от домофона с коротким криком, как будто на его месте обнаружила отрубленную голову с выпученными мертвыми глазами. И едва не свалилась с порога, пролетев все три ступеньки в обратном порядке одним рекордным прыжком.