Он похлопал Балабана по горячей призрачной шее, давая сигнал подняться выше, и конь охотно взмыл едва ли не к самому диску луны. Отсюда уже видны были сигнальные костры, а между кострами на траве вяло шевелились чудовищные фигуры, такие черные, что казались провалами в земле. Один из них уже исхитрился встать на лапы и, пошатываясь, рычал и бешено мотал головой.
– Всадницы, приготовьтесь! – пикируя вниз, крикнул Орлик. – Но сперва убедитесь, что на поляне нет наших дозорных.
Все в дружине, особенно молодые, попавшие в этот мир еще детьми, были в восторге от новой способности превращать свою мысль в грозное оружие. Разве что самую малость опасались девушек, которых не стоило сердить: их взгляд мог в любой момент стать опаснее любого оружия на свете. Им не понять было, почему старички вроде Ждана, да и самого воеводы, грустят о каких-то прежних временах, утраченных голосах да забытых песнях. Новые дары пробуждались легко, стоило лишь раз поучаствовать в битве. А в случае с самим Орликом и битвы не понадобилось…
Варганы никак не желали разрешить странному человеку из другого мира пройти по их благополучной цветущей земле – слишком много горечи и злости было в его душе. Но они готовы были выслушать историю странника, поскольку всегда гордились своим терпением и снисхождением к суетливым и вечно страдающим из-за всяких пустяков человеческим созданиям. Вот только у Орлика совсем не было желания общаться с ними…
«Оставьте меня, засните», – подумал он в сердцах.
И тут же испытал боль, которой не знавал прежде: казалось, по каждой его вене, внутри каждой косточки возник и прошел ее насквозь камешек величиной с кошачий зрачок. Дыхание прервалось, тело выгнула судорога, и сын старейшины успел подумать, что сейчас распадется грудой этих самых камешков, даже пожелал этого – лишь бы прекратилась боль.
Но тут все закончилось, он снова смог вздохнуть. И с удивлением обнаружил, что окружившие его варганы хоть и стоят в прежних позах, но погружены в глубокий сон. Спали и человеческие дети, сидящие в густых кронах или в расселинах камней, – варганы явились в своем естественном обличье. От своей прежней наставницы Орлик знал, что варганы забирают к себе детей из соседнего неблагополучного круга Ашер, растят, заботятся и украшают ими себя. Но лишь до тех пор, когда у детей не появляются скверные помыслы, – тогда их немедленно выставляют обратно.
Одно такое живое украшение, девочку лет семи, Орлик разбудил – просто повелел ей проснуться. Она и показала ему проход из Хаваима в соседний круг Таргид. От выхода было полсуток хода до Кукушкиного Гнезда, и на ночь юноша нашел себе пристанище в селении под названием Белая радуга. Обитатели здесь появились совсем недавно, всего пара больших семейств, бежавших от войны и голода в своих землях. Их язык был похож на тот, на каком говорил его народ. Эти простые добрые люди своим гостеприимством и добротой сумели чуточку растопить застывшее от горя сердце Орлика. Увы, именно ему пришлось поведать им страшную правду о мире, в который они, ведомые древней легендой, так стремились попасть.
На следующий день, когда солнце привычно резвилось в своей лазурной купели, но уже готовилось отбыть на покой, юноша вошел в Кукушкино Гнездо. Здесь мало что изменилось за месяцы его отсутствия, задуманные богатые хоромы так и стояли брошенными. Люди вскакивали от костров и выбегали из шатров, заметив сына старейшины, но никто не осмелился взглянуть ему в глаза или подойти с дружескими объятиями. Так и замирали, провожая его глазами.
Он вошел в шатер старейшины, и его отец с коротким криком вскочил на шаткие ноги с запыленного ковра. В первый миг Владдух не мог и слова сказать, только слезинки одна за другой бежали из его выцветших глаз. Разомкнулись высохшие губы, из них вырвалось:
– Сын мой! Ты вернулся ко мне!
На миг все позабыв, Орлик шагнул вперед и стиснул отца в объятиях, ощутил, как тот иссох, – весил, наверно, не больше верного Вука, который вился тут же, радостно обнюхивая пришедшего.
Но вот схлынула первая оглушающая радость встречи, и стон вырвался из груди Орлика:
– Отец, отец! Как ты смог так поступить? За что погубил ту, которую знал с рождения и собирался однажды назвать дочерью?!
Владдух отступил на шаг назад, с тяжким вздохом опустился на ковер – ноги почти не держали его.
– Все, кто на поляне, мои дети, сынок. У меня была только одна возможность их спасти.
– Такой ценой?!
– Что еще мне оставалось? Я пошел бы на муки, на любой позор ради них, но никому не нужны мои позор и муки. Дея… она вначале отказалась, но потом сама решилась на это, я не неволил ее.
– А остальные? Неужели все поддержали такое решение? – обмирая, спросил Орлик. – Даже Ждан?
Старик покачал головой:
– Нет, Ждан с самого начала думал иначе. Он считал, что лучше всему народу разом умереть, чем принести такую жертву или ждать свершения нашей страшной участи.
– Почему же ты не послушал его, отец?! – вскричал Орлик.
– А разве для того мы спаслись из Кречета, прошли через ледяную пустошь, чтобы найти здесь смерть?
– Знаешь, теперь я жалею, что мы не разделили участь наших братьев, – тихо промолвил Орлик, опуская голову.
– Ты слишком молод, сын, и легко решаешь вопросы жизни и смерти. Но рожденное должно жить и держаться за жизнь, пока это возможно. Можно потерять любовь и пережить это, но невозможно пережить смерть своих детей. Я умирал уже дважды и не мог перенести третий!
– У Ждана тоже есть дети, – возразил Орлик.
– Есть. Но нет опыта потерь. Да и быть отцом он в полной мере еще не научился.
Повисло молчание, только повизгивал счастливый старый Вук, кружил по шатру. Потом Орлик с великим трудом проговорил:
– Я… я понимаю тебя, отец. И у меня больше нет зла на тебя.
– Но ты не останешься? – пустым от безнадежности голосом спросил Владдух.
– Нет, я не смогу тут и дня прожить. Прощай, отец!
Опустившись на колени, он снова крепко обнял отца, поцеловал белоснежный затылок. Потрепал по загривку Вука и пошел прочь из шатра.
Вышел – и замер, пораженный. В полной тишине вокруг шатра старейшины стояли юноши из его прежней дружины и девушки, подруги Деи. Почти у всех были сумы через плечо, корзины с провиантом у ног, иные пришли с отцом или матерью. Впереди всех возвышался сродник Ждан, его жена, виновато понурившись, уткнулась лицом в плечо мужа, а рядом старуха-мать крепкими жилистыми руками прижимала к каждому боку по младенцу.
– Мы в любом случае собирались уходить, – нарушил молчание Ждан. – Просто надеялись, что ты еще вернешься.
Они ушли тогда на поляну Белой радуги, поселились среди приветливых ее обитателей, их же первых и защитили, когда через пару недель туда пожаловали сукры-охотники и впервые убрались ни с чем. Сначала сил хватало лишь на защиту одного поселения, но, по мере того как подрастали мальчишки и девчонки из их народа, Орлик начал рассылать дозоры по ближайшим селениям. И стоило где объявиться сукрам, как тотчас спешил туда с отрядом, вооруженным топорами, мечами и кинжалами, полученными из пламени, но в первую очередь – с убийственными новыми талантами, пришедшими на смену прежним, бесследно сгинувшим.
…Вот еще один из черных, блестящих, словно слюдяных псов рывком вскочил на лапы, развел в стороны шипастые кожистые крылья. В тот же миг одна из всадниц с высоты метнула на него взгляд, от которого сукр кувыркнулся в воздухе и остался лежать на спине, развороченный от пасти до хвоста, словно потрошеная рыбина. Однако другому удалось под шумок скрыться среди деревьев, выжженный след за ним свидетельствовал, что кто-то из женщин промазал. Но всадники уже окружили то место, куда он нырнул, выслеживали кто на земле, кто с воздуха, мысленно оповещая друг друга о передвижении пса. А тот, обежав рощицу, упрямо рвался в селение – не смел, видно, вернуться в Брит к хозяину, не выполнив приказ. Что ж, умом сукры никогда не блистали. Вот еще двое перескочили через ворота, не сообразив, что на поляне им точно конец. Одного лихо срезала еще в прыжке совсем юная девчонка, кажется, подружка Видана.
Орлик на Балабане завис над городской стеной, внимательно изучая обстановку. Пятерых сукров женщины прикончили еще спящими, семеро застряли на поляне как в ловушке, значит, еще не меньше восьми особей прячутся в лесу. Сейчас он перебросит туда основные силы…
И вдруг снизу, с лесной опушки раздался крик, полный немыслимой боли. Мгновение спустя Орлик уже спикировал вниз. Под раскидистым дубом на земле, покрытой больше мхом, чем травой, бился один из дозорных. Тело выгибалось так, что затылок смыкался с копчиком, левая рука, практически откушенная, волочилась по земле, пачкая мох не кровью, а чем-то черным, густым, как деготь.
Орлик скатился с коня, подскочил и насквозь проткнул мечом бьющееся тело. И выдохнул, когда наконец наступила тишина. Попятился и тяжело навалился спиной на дубовый ствол. Только тут он заметил второго дозорного, совсем мальчишку, который смотрел на труп остановившимся взглядом, губы его едва шевелились.
– Зачем? – родился наконец в них звук. – Сукр откусил ему лишь руку.
Орлик едва не заорал на него, но справился с собой, сказал без всякого выражения:
– Разве ты не слушал меня, Мокша, когда я рассказывал дружине об укусе сукра? Одно касание его зубов – и человека уже не спасти. А если не добить в первую минуту, то потом придется резать его на куски, лишь бы прекратить страдания. Если же этого не сделать, муки укушенного продлятся много недель, пока он сам не станет сукром.
И пошел к своему коню, а мальчишка так и остался стоять над мертвым телом отца.
Тем временем все было кончено: дружинникам удалось силой внушения собрать сукров в одном месте, где их и прикончили женщины. Жертв больше не было, а в стены селения уже текли, приплясывая от восторга, спасенные обитатели поляны, славили победителей, разводили костры, чтобы немедленно устроить пир в их честь.