Вскоре мы уже в гостиной, пьем чай. Родители рядышком на диване, я – напротив, в любимом кресле. Путь к креслу лежал через коридор с бесчисленными фотографиями нашего детства и юности. Линда и Анна в летнем лагере, Линда и Анна на вечеринке, Линда и Анна в Рождество, Линда и Анна на Масленицу. Я старалась их не рассматривать.
Краем глаза замечаю немо мерцающий телевизор, который мать, похоже, включила от растерянности. Я попыталась объяснить им, как так получилось, что я оказалась здесь, что снова выхожу из дома, сказала, что мне стало гораздо лучше и надо сделать кое-что важное, и, к моему удивлению, они этим и удовольствовались, по крайней мере, пока. И вот мы сидим. Смущенно смотрим друг на друга, надо столько всего сказать, но будто бы что-то мешает начать разговор. На низком столике передо мной какие-то закуски, приготовленные матерью на скорую руку. Она по-прежнему чувствует, что должна меня кормить. Я как в дурмане, все мне кажется нереальным, шершавые обои, часы с кукушкой, ковер, семейные фотографии, знакомые запахи – уму непостижимо. Непостижимо уже то, что я здесь. Украдкой рассматриваю родителей. Они постарели по-разному. Мать почти не изменилась, разве что стала чуть-чуть изящней, но в остальном все та же маленькая, худенькая, скромно одетая, со слегка вышедшей из моды короткой стрижкой и недавно покрашенными темно-рыжими волосами. Отец же сильно постарел. Столько лет прошло. Уголки рта дряблые, руки трясутся. Он старается это скрывать.
Я вцепилась в свою чашку, как в спасательный круг. Обвожу глазами комнату, взгляд останавливается на книжных полках на стенке слева. Один ряд книжек привлекает мое внимание, знакомые шрифты, я их узнаю и понимаю, что на этой полке стоят мои книги. Причем по два экземпляра каждого романа, строго в хронологическом порядке. К горлу подкатывает комок. Я всегда считала, что родители не интересуются моими книгами и уж конечно не читают. Они никогда не высказывались по поводу моих сочинений, будь то подростковые рассказы или же первые романы, которые я писала лет с двадцати. Мы никогда не разговаривали о моих произведениях, ни о первых, которые никто не читал, ни о последовавших за ними бестселлерах. Они никогда не просили, чтобы я подарила им новую книжку. Поначалу я обижалась, потом привыкла. А они, оказывается, собирали мои книги, все, и даже в двух экземплярах. Может, чтобы у каждого был свой. А может, на случай, если один потеряется.
Хочу об этом спросить, но мать осторожно покашливает, явно собираясь что-то сказать.
Этот разговор начала я и сама собиралась вести его. Но не смогла подобрать слов. Да и как спросить собственных родителей, не считают ли они тебя убийцей? И где взять силы, чтобы выслушать ответ?
– Линда, – начинает было мать, но тут же умолкает от того, что к горлу подкатывает комок. – Линда, хочу тебе сказать, что я тебя понимаю.
Отец сочувственно кивает.
– И я тоже, – говорит он. – То есть, конечно, вначале мы были потрясены. Но потом мы с матерью обсудили все это и поняли, почему ты это сделала.
А я вот ничего не понимаю.
– И я хочу извиниться, – говорит мать, – зато, что положила трубку, когда ты звонила. Я себя очень плохо чувствовала. Это было как раз после того, как это произошло. Но на следующий день я тебе звонила, но никто не подходил к телефону.
Я хмурюсь, пытаюсь понять. Я всегда у телефона, я ведь в прямом смысле слова самый большой домосед в мире, всегда дома. Потом соображаю. Погром в кабинете. Разбитый ноутбук, разорванные в ярости папки, сорванный со стены и грохнутый об пол телефон. Согласна. Но о чем вообще они говорят? Что произошло?
– Разумеется, ты вольна поступать так, как хочешь, – говорит мать. – Это твоя история. В конце концов, это твой жизненный опыт. Но было бы неплохо, если бы ты все-таки нас предупредила. Особенно… – она запинается, покашливает и тихо заканчивает фразу: – Особенно если дело касается этого… этой смерти.
Удивленно смотрю на мать. Она кажется такой усталой, словно в эти несколько предложений она вложила все свои жизненные силы. Но не понимаю, о чем она.
– О чем ты говоришь, мама?
– О твоей новой книге «Кровные сестры».
Я в шоке. Книга выйдет только через две недели. Пока есть только несколько сигнальных экземпляров для прессы и книжных магазинов. О ней пока ничего не писали, а у родителей вряд ли есть связи в издательском мире. Откуда они знают о моей книге? Нехорошее предчувствие, как вязкий сироп, начинает растекаться по всему телу.
– Откуда вы знаете об этом романе? – спрашиваю я как можно спокойнее.
Конечно, они должны были бы узнать о нем от меня. Но, честно сказать, я и не думала рассказывать им о книге. Я просто забыла.
– Пришел один журналист, – говорит отец. – Приятный такой, из солидной газеты. Мать ему открыла.
Чувствую, как по телу побежали мурашки.
– Сидел вот на этом самом месте, где ты сидишь, спрашивал, как мы относимся к тому, что наша знаменитая дочь в своем очередном романе описала в подробностях смерть собственной сестры.
Бог ты мой.
– Ленцен, – с трудом выговариваю я.
– Именно! – восклицает отец так, словно все это время мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить это имя.
– Мы сначала не поверили этому человеку, – снова вступает в разговор мать. – Но потом он показал нам книгу.
У меня голова идет кругом.
– Виктор Ленцен был здесь, в этом доме?
Родители встревоженно смотрят на меня. Я, должно быть, сильно побледнела.
– С тобой все в порядке? – спрашивает мать.
– Виктор Ленцен был здесь, в этом доме, и рассказывал вам о моей книге? – спрашиваю я.
– Он сказал, что идет к тебе на интервью и хочет прежде познакомиться с твоим окружением, – говорит отец. – Мы сначала даже не хотели его впускать.
– Так ты из-за этого положила трубку, когда я звонила, – с трудом выговариваю я. – Рассердилась из-за книги?
Мать кивает. У меня гора падает с плеч, хочется броситься ей на шею, просто потому, что она есть, потому, что она моя мать, потому, что ни секунды не думала, что я могу быть убийцей, ни единой секундочки. Как я вообще могла такое подумать! Теперь, когда я сижу с ней лицом к лицу, мне кажется это абсолютным бредом. Но когда я была одна в своем огромном доме, мне это казалось вполне возможным. Я жила в мире кривых зеркал, которые искажали всю мою жизнь.
Виктор Ленцен приходил сюда выяснить, что я знаю, что знают родители. И когда он понял, что мать с отцом ничего не знают и даже толком со мной не общаются, он этим воспользовался блестяще.
От бешенства у меня перехватывает дыхание. Мне нужно успокоиться, привести мысли в порядок.
– Простите, я на минутку, – говорю я и встаю.
Выхожу из комнаты, спиной чувствуя взгляды родителей. Закрываюсь в гостевой ванной, опускаюсь на кафельный пол, закрываю лицо руками, пытаясь успокоиться. Эйфория, связанная с тем, что я смогла выйти из дома, постепенно улетучилась, и ее место занял вполне резонный вопрос: что, собственно, я собираюсь предпринять против Ленцена?
Доказательств у меня никаких. Он должен был признаться. Но он этого не сделал, даже под дулом моего пистолета.
Правда, там, в моем доме, он, должно быть, понимал, что я могу все записывать. А если я его снова найду… Смогу ли поколебать его самоуверенность?
Ненадолго задумываюсь, потом достаю смартфон и вызываю номер Юлиана. Один гудок, третий, пятый, включается автоответчик. Коротко прошу перезвонить и оставляю номер своего мобильного. Может, Юлиан на работе? Звоню в комиссариат, трубку снимает незнакомый полицейский.
– Меня зовут Линда Михаэлис. Могу я поговорить с комиссаром Шумером?
– К сожалению, нет, – отвечает полицейский. – Перезвоните завтра.
Черт! С трудом сдерживаю себя. Но я не хочу потерпеть еще одно фиаско. Мне нужна помощь.
Спускаю воду в унитазе, открываю кран, чтобы родители, которые сидят там и волнуются, услышали. Выхожу из ванной, возвращаюсь в гостиную. Лица светлеют, когда они видят меня. Понимаю, каких усилий им стоит сдерживать себя, не сверлить меня взглядами, пытаясь найти на моем лице следы пережитого за все эти годы. Снова сажусь. Беру бутербродик, чтобы порадовать маму. И как только начинаю есть, понимаю, как голодна. Собираюсь взять еще один. Как вдруг у меня звонит телефон. Номер незнакомый. Может, это перезванивает Юлиан. Быстро нажимаю кнопку.
– Алло.
– Добрый вечер. Это Линда Конраде?
Голос мужской. Но незнакомый. Это меня тревожит. Встаю, извиняющимся взглядом смотрю на родителей, выхожу в коридор, закрываю за собой дверь.
– Да, это я. А с кем я говорю?
– Добрый вечер, фрау Конраде, хорошо, что я до вас дозвонился. Меня зовут Максимилиан Хенкель. Ваш номер мне дал наш сотрудник Виктор Ленцен.
Меня покачнуло.
– Вот как? – едва выговариваю я.
Чтобы окончательно не потерять равновесие, приходится прислониться к стене.
– Надеюсь, это не слишком страшно, что беспокою вас в столь поздний час, – говорит мужчина и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Я по поводу интервью. Мы все, естественно, в восторге от вашего предложения дать нам интервью. К сожалению, с первого захода не получилось. Надеюсь, вам уже лучше?
Что, собственно, происходит?
– Да, – сдавленно выговариваю я.
– Супер, – говорит он. – Виктор сказал, что вы себя не очень хорошо чувствовали и интервью не получилось. Но нам бы очень хотелось дать ваше интервью в следующем номере нашего издания. Не будете ли вы так добры снова дать интервью в другое, любое удобное для вас время? Как можно скорее.
У меня перехватывает дыхание.
– Снова дать интервью? – недоверчиво спрашиваю я. – Опять Ленцену?
– О, простите, надо было сразу сказать. Виктор, к сожалению, не сможет, он неожиданно сегодня вечером решил срочно отправиться в длительную командировку в Сирию, ему нужно собрать материал. Но если вы любезно согласитесь встретиться со мной или с одним из моих коллег…
– Виктора Ленцена завтра не будет в стране? – с трудом выдавила из себя я.