- Вот все так, придут, нагрубят, нахамят, а еще и просят чего-то! Чай им подавай! Обойдетесь!
- Но, мадам, зачем же всех в одну кучу... - начал было Ким.
- А куда еще?! - очень просто ответила Савинская. Она была в серенькой ночной рубахе и наброшенной поверху цветастой шали. И все-таки она расщедрилась, вытащила из ящика бутылочку прохладительного. Ким глотнул, поморщился.
- Однако...
- Вы спать просились! Видите, там вон, в углу лежанка? Идите и спите!
- Два вопросика перед сном, мадам, - Ким широко улыбнулся и его узкие глаза превратились в щелки.
- Ну уж нет! Хватит!
- Я вас не задержу.
Савинская вгляделась в гостя своими непроницаемыми черными глазами, наморщила лоб.
- Что-то вы не очень-то похожи на полицейского. Наврали, небось?!
Ким посерьезнел, улыбка мигом слетела с его лица, широкоскулого и желтого.
- Вы правы, я из другого ведомства, но не менее солидного. И потому прошу отвечать на вопросы без утайки, мадам. У нас не принято дипломатничать. Итак, коротко: да - да, нет - нет!
- Я спать хочу! - зло сказала Савинская. - Чего привязались?
- Как выглядел тот, кто приходил к вам тогда, вы понимаете, о ком я говорю?
- Сколько можно трепаться об одном! У вас там тыщи чиновников сидят! Что ж теперь, каждый будет приходить сюда, и каждому все заново рассказывать?! Умники нашлись!
Ким сделал еще глоток из бутылки. Такой вредной женщины он не встречал на Земле. Видно, нет толку на нее тратить время, надо иначе.
Но Савинская вдруг ответила;
- Это был не человек, я уже сто раз объясняла всем вашим олухам! Это был...
-Кто?
Савинская молчала. Рот у нее был раскрыт. В глазах застыл ужас. Она смотрела на голые ноги Кима.
- Кто, мадам?!
- Разве ваши ходят босиком? - спросила она, еле шевеля языком.
- Какое это имеет значение, мадам. Я снял сапоги, чтоб удобнее было идти через лес, ведь я вам уже говорил об аварии.
Савинская была бледна как сама смерть. Она наконец догадалась, кто перед нею сидит.
- Тот тоже был босиком, - пролепетала она, - но у него были черные когти вместо ног.
- Так вы все-таки видели его, - утвердительно произнес Ким.
Савинская молчала. Казалось, на глазах у нее прибавляется седины в волосах.
Но Ким не был любителем дешевых эффектов. С него было достаточно того, что он узнал. Пора было закругляться.
Он встал и пристально поглядел на оцепеневшую Савинскую.
- Вы ничего не помните! - произнес он твердо, с нажимом. - Повторите!
Савинская с помертвевшим лицом и застывшими скрюченными руками, которыми за секунду до того пыталась ослабить давление ворота рубахи, синюшными губами пролепетала:
- Я ничего не помню. Я ничего не помню. Я ничего...
- И никогда не вспомните!
Губы Савинской сжались в ниточку. Она была на грани, казалось, вот-вот рухнет на пол.
- Повторите!
- И никогда не вспомню. И никогда...
Ким провел рукой перед ее лицом. Потом прислушался к анализатору - тот помалкивал, все было спокойно и тихо.
Он, мягко ступая босыми плоскими ногами, вышел с веранды. Притворил за собой дверь. Один из важнейших и опаснейших следов, оставленный Навеки-Проклятым, был заметен. Надежно заметен.
А Савинская, простоявшая в оцепенении столбом до самого рассвета, постепенно пришла в себя. Легла. И спала весь день. Впервые за все время после гибели мужа она спала спокойно. Ее не мучали кошмары, не преследовали навязчивые голоса, не мерещилась в каждом углу жуткая нечеловеческая рожа, усеянная черными пластинами, рожа с двумя круглыми переполненными безысходностью глазами.
Семь дней Пак Банга билась в жестоких судорогах, злые корчи полностью овладели ее телом и вытворяли с ним, что вздумается. И как только позвоночник выдерживал! Ее то скрючивало в комок, то выгибало дверной пружиной - казалось, хребет переломился и затылок вот-вот упрется в поясницу. Затем начинало сворачивать спиралью или вдруг распирать, будто ей запихнули во внутренности свернутую резиновую камеру, а потом принялись ее накачивать через шланг насосом. Пытка была невыносимой! Пак Банга орала, визжала, вопила, пока был голос. Потом могла лишь хрипеть, сипеть и задыхаться. Глаза вылезали из орбит, суставы выворачивало. Все тело зверски болело, словно его и снаружи и изнутри продырявливали тысячами тупых шипов. Не болела лишь голова. Но в ней была такая смертная тоска, в ней поселился такой леденящий ужас, что по сравнению с ними все физические муки были вполне терпимы. Вот уже семь дней она не могла заснуть ни на единую минуту. Явь сменялась кошмарными наваждениями, наваждения явью, все перепутывалось, смешивалось... Хреново было без ширева!
Проклятые легавые упрятали-таки ее в психушку! Опять упрятали! Хотя она давала себе слово, что лучше подохнет, лучше пустит себе пулю в лоб или перегрызет собственные вены, но только не это! И все же эти гнусные фараоны, подлые твари прихватили ее на "тропе"! После перестрелки, после того страшного видения, когда отвратительное чудовище, насквозь продырявленное и истекающее кровью, карабкалось по сосне, а потом исчезло, будто поднялось на небеса! А Хромой, спятивший прямо там, на "тропе", все продолжал палить из своего огромного ручного пулемета. И его самого трясло! А над раскаленным стволом плавился воздух, она все видела! Она и сама выпустила в мерзкую тварь обе обоймы из своей "малышки узи". Она не промахнулась ни разу. Но тварь все же смоталась! И вот тогда она поплыла - уже по-настоящему, перебралась в мир грез и видений, слишком велика была доза! Переборщила она тогда. Иначе бы живой они ее не взяли! У-у, проклятущие легавые! Они всегда являются в самое неподходящее время! Ну да ничего, Пак еще с ними посчитается, ей бы только оклематься, только бы отойти! Еще неделька - а она знала это по опыту - и она или начнет выправляться, а тогда... Тогда ей еще многое придется сделать, придется и посчитаться кое с кем! Теперь Пак подыхать не хотела! Это вот если бы сразу, тогда ништяк! Тогда в кайф! Но после всего, что она вынесла, после недели жутких мук - нет уж, фигушки, теперь она будет держаться! И этим падлам в белых халатах не удастся ее угробить своей химией! Она сама оклемается! Вот только бы продержаться!
Вчера с нее сняли смирительную рубаху. Но бинты на руках еще оставили. Эти повязки были столь крепки и туги, что она не могла их разодрать даже зубами. Она каталась по обитой мягким пластиком камере, билась головой об обшивку - да все без толку, с таким же успехом можно было биться о пенопласт или морскую пену! Трижды за эту неделю к ней являлось жуткое существо, рычало на нее, выставив острые клыки, свирепо вращало круглыми глазами, шевелило пластинами на голове, тянулось крючковатыми когтистыми лапами к горлу... И всякий раз исчезало, растворялось в воздухе. Но было очень страшно, так страшно, что судорогой перехватывало горло и она не могла даже хрипеть. Пак была уверена, что если бы этим вонючим легашам и чокнутым докторишкам вкупе с раскормленными санитарами хоть разок явилась та тварь, все бы они с благим матом разбежались из своих комнат и кабинетов, все бы помешались, и уж никогда бы они не высунули носа из собственной задницы! Эти хмыри были храбрыми лишь с ней, беззащитной и больной!
Но и помимо глазастой твари Пак навещали такие чудовища и уродцы, такие ей представлялись рожи, лапы, когти и прочее, что и не опишешь, и не перескажешь! Да еще голоса! Они ее преследовали постоянно! Одни хрипели, рычали в самые уши: тебе крышка! ты сдохнешь, сука! ты уже подыхаешь! бейся, бейся башкой! выпрыгивай отсюда! Другие нашептывали изнутри: ничего, Пак, все обойдется! ты только слушай нас! растворись в своих видениях! позабудь обо всем! не просыпайся! это будет вечный кайф! Она боялась и тех голосов, и других. Она всего боялась.
И потому, когда дверь в камеру распахнулась и на пороге застыли две обрюзгшие расплывшиеся фигуры в зелененьких халатиках, она вжалась спиной в мягкую стену, выставила вперед обмотанные руки, чтоб хоть как-то защитить себя, захрипела, зашипела, начала плеваться в видения - вон! убирайтесь! сгиньте к чертовой матери! Ее снова начало трясти.
Но видения не исчезли.
Они приблизились.
- Ну что, Банга, прочухалась? - спросил ехидным голоском врач, а может, и оборотень. - Мозги прочистились?!
Она плюнула в него. Но жирный врачеватель душевных ран ловко увернулся. И представил другого.
- Это из полиции, Банта. Ты лучше не шути с ними, ладно? Будь послушной девочкой, и через недельку мы тебя выпишем.
- Врешь, сука! - прохрипела Пак. Другой толстяк, с маленьким носиком и светленькими заплывшими глазками, представился:
- Меня зовут Грумс! Комиссар Грумс. Я хотел бы задать вам пару вопросов. Пак передернулась.
- Сгинь нечисть! Сгинь!
Врачеватель мягко улыбнулся.
А Грумс вполне серьезно разъяснил:
- Мы вам не мерещимся, Банта, мы тут на самом деле стоим! Да и вы уже почти в форме. Так что давайте займемся делом. Я не буду утомлять вас.
- Тогда пусть этот хрен вкатит мне дозу, иначе я говорить не стану! заявила Пак нетвердо.
- Исключено! - ответил "хрен".
- Все вы суки! И говорить я с вами не буду! Выматывайтесь!
- Это очень серьезное дело, Банта, - проговорил следователь мягко, - я вам советую не упорствовать.
- Я сказала, дадите ширнуться, тогда скажу! Нет, и разговору нет!
- Я тебе вкачу. Банта, вкачу! Но кое-что другое! Ты мало корчилась?! Еще хочешь?! - поинтересовался врачеватель.
- Ну, хотя бы косячок забейте, дайте шмальнуть,
- жалобно протянула она, одеваясь, - хоть затяжечку, ну-у?!
- Банга, ты же знаешь, мы тебе ничего не дадим, хоть ты лопни! Одно могу пообещать, я тебе сделаю инъекцию снотворного, и ты на сутки отключишься, лады?! Больше - ни-че-го!
Предложение было заманчивым. Пак сдалась.
- Лады! - прохрипела она. - Смотри не обмани только, душегуб чертов! Не верю я всем вам!