проблематикой.
Но есть и еще одно важное соображение, побуждающее отвергнуть замену “ляхов” на “чехов”. Дело в том, что такая замена одновременно означала бы признание необычайно широких границ Чешского княжества в 60—80-е годы X в., означала бы утверждение, что в это время в состав Чехии, помимо Малой Польши и Силе-зии, входили и значительные по территории восточнославянские области. Но такой взгляд на Чехию, как на самую крупную западнославянскую страну того времени, явно расходится с прямыми указаниями современного событиям источника — “Записки” Ибрагима ибн Якуба, который Прямо заявляет, сравнивая Древнеполь-ское государство с другими западно- и южнославяиски-ми странами, что страна Мешко “самая большая из их (т. е. славян) стран”36. Ни словом не упоминая ни о каких чешских владениях на Руси, Ибрагим ибн Якуб вместе с тем прямо свидетельствует о том, что владения Болеслава Чешского распространялись “от города Фра-ги (Праги) до города Крако (Кракова)”, куда и являлись со своими товарами купцы из русских земель37.
Не могут изменить таких представлений на размеры Древнечешского государства в 60—80-е годы X в. и ссылки “а так называемую Учредительную грамоту Пражского епископства 1086 г. Забегая несколько вперед38, следует сказать, что упомянутые в ней восточные границы по Стыри и Бугу не являлись ни политическими, ни церковными границами Чехии X в., а, как это уже неоднократно отмечалось в историографии вопроса, могут скорее всего рассматриваться лишь как предполагаемые Миссийные границы Пражского церковного
центра39. Крайняя неопределенность этих границ (реки Буг и Стырь текут почти параллельно друг другу) свидетельствует о том, что в Чехии имели довольно смутное представление о географии этого района.
Итак, чешская гипотеза отпадает. Следовательно, остается вновь вернуться к летописному тексту 981 г., чтобы еще раз попытаться на основе самих летописных данных пролить свет на его происхождение. Такая попытка и была предпринята автором настоящего исследования в 1952 г.40 Но прежде чем перейти к изложению его взглядов, уместно будет, как кажется, еще раз напомнить текст летописи: “Иде (Володимер) к ляхом и зая грады их, Перемышль, Червен и иные грады, еже суть “ до сего дне под Русью”.
В сообщения этом прежде всего настораживают последние слова: “еже суть и до сего дне под Русью”, свидетельствующие, причем совершенно явно, о факте какой-то позднейшей редакции первоначального текста заметки. Ссылка редактора на его дни определенно говорит о том, что он писал под -впечатлением каких-то событий, связанных с польско-русскими столкновениями из-за всей или части названной в заметке 981 г. территории.
Столкновения такого рода действительно были в период 1018—1031 гг. Они отмечены летописью41, следовательно, и соответствующую вставку (“еже суть и до сего дне под Русью”) в первоначальный летописный текст, по-видимому, следует отнести ко времени после 1031 г., однако ее нельзя датировать слишком поздним периодом, допустим, временем Нестора, на что указывает присутствие цитируемого летописного текста в составе Новгородской Первой летописи42. Но и освобожденное от позднейшей приписки редактора сообщение 981 г. оказывается в полном противоречии с тем, что известно в настоящий момент о составе государственной территории Польши во второй половине X в. и что исключает всякую возможность говорить о русско-польском конфликте из-за Червеня или Перемышля в то время. А это означает, что надо отбросить, как “е соответствующую реальной исторической действительности и первую часть разбираемого сообщения о том, что Владимир пошел “к ляхом и зая грады их”.
Реконструированный летописный текст 981 г. приобретает следующий вид: “Иде (Володимер.) на Пере-мышль, Червен и ины грады”.
Но здесь уместно было бы продолжить цитату из летописи. В ней далее под тем же 981 г. следует: “В сем же лете и Вятичи победи и възложи на нь дань от плуга, яко же отец его имаше”43. Разница между формой сообщения в первом и во втором случае представляется (слишком очевидной, чтобы подробно останавливаться 'на ней. В первой заметке внимание читателя акцентируется на двух городах, являвшихся, по-видимому, центрами территорий хорватов и дулебов44, во втором — вспоминается просто племенное княжество, подвергшееся нападению. Нетрудно заметить, что во втором отрывке способ наименования более древен и более соответствует, судя по другим аналогичным сообщениям, летописным известиям X в. Вот они:
Под 982 г.: “Заратишася вятичи и иде на ня Воло-димир и победи я второе”.
Под 983 г.: “Иде Володимер на явтяги, и победи яв-тяли и взя землю их”.
Под 984 г.: “Иде Володимер на радимичи”.
Под 992 г.: “Иде (Володимир) на хорваты”45.
Особенно показательным является сообщение 992 г., упоминающее о части (названной под 981 г. территории. Вместо Перемышля здесь опять появляются хорваты. Однако такая замена имени города племенным именем логически исключена. В таком случае остается только предположить, что в тексте сами названия городов — Перемышль и Червен — являются лишь позднейшей интерполяцией, заменившей соответствующие им более древние термины.
Последнее означает, что в первоначальном виде сообщение 981 г. могло иметь приблизительно такой вид:
“Иде (Володимер) на хорваты и дулебы”. Не исключено, впрочем, что в первоначальной редакции вместо имени дулебов могло стоять имя бужан или волынян, поскольку летописец начала XII в. ставит между “ими знак равенства 46.
Короче говоря, 'поход 981 г. был направлен -не против Древнепольского или Древнечешского государств, а против независимых восточнославянских племенных княжеств, лежавших на большом торговом пути, соединявшем Киев, Краков и Прагу. О крупном значении этого пути ярко свидетельствует “Записка” Ибрагима ибн Якуба47. Владимир, очевидно, очень дорожил своими западными приобретениями. В 992 г. он предпринял еще один поход на хорватов, восставших, по-видимому, против его власти.
Теперь остается лишь попытаться выяснить те непосредственные причины, которые повлекли за собой предполагаемую позднейшую редакцию летописного сообщения 981 г. Единственным возможным путем при этом, разумеется, может быть лишь анализ самой летописи. В этой связи обращает на себя 'внимание следующее обстоятельство. Помимо 981 г., Червенские города упоминаются в летописи на протяжении ближайшего отрезка времени еще два раза: под 1018 г., когда Болеслав Храбрый на обратном пути из Киева “и городы Червеньскыя зая себе”48, и под 1031 г.: “Ярослав и Мьстислав собраста вой мног, идоста 'на Ляхи и заяста грады Червеньскыя опять”49. Оба эти сообщения А. А. Шахматов помещает в свою реконструкцию Древнейшего Киевского свода 1039 г.50
Имея перед глазами сообщения 1018 и 1031 гг., позднейший редактор, естественно, мог легко представить себе только развитие событий XI в. В 1018 г. Червенские города были захвачены Болеславом, в 1031 г.— русским князьям удалось возвратить их обратно. Справедливость была восстановлена, а Киевский поход 1018 г. Болеслава Храброго был отомщен: “...и повоеваста Лядь-скую землю, и многы Ляхы приведоста, разделивша я Ярослав посади (своя) по Ръси”51. Однако неясным оставалось, когда впервые, до 1018 г., Червенские города были присоединены к Руси. В поисках этого момента летописец натолкнулся на сообщение 981 г.: “Иде (Воло-димер) на хорваты и дулебы”. Дулебы — Червень. Перед ним было первое упоминание о Червенских городах. Отсюда совершенно понятно и стремление летописца заменить устаревшие племенные термины более употребительными, чтобы акцентировать на них внимание читателя. Из-за переноса современных ему воспоминаний о многолетней борьбе за Червенские города появляется в тексте имя “ляхов”, внесенное, может быть, даже рукой уже нового последующего редактора летописи.
Таково, по мнению автора, происхождение известия 981 г.: “Иде (Володимер) к ляхом и зая грады их, Пе-ремышль, Червен и ины грады, еже суть и до сего дне под Русью”.
Само собой разумеется, что 981 год не является точной датой похода Владимира. Согласно общепринятому в литературе мнению, первое русское летописное повествование не имело еще хронологической сетки, что не исключает, конечно, возможности существования и на Руси, подобно тому как это было в Западной Европе и в соседней Польше, обычая вести краткие летописные заметки по годам, в том числе и по пасхальным таблицам52. Такой возможности не отвергал и сам А. А. Шахматов.
Но необязательность 981 г. (некоторые “старики предлагали датировать поход Владимира 979 г.) 53 ни в коей мере не может повлиять на существо вышеизложенного построения. Произошел ли поход Владимира двумя годами раньше или несколькими годами позже 981 г., все равно запись 981 г. в том виде, в каком она сохранилась в летописи, не отвечает реальной исторической обстановке 70—80-х годов X в.
Прежде чем перейти к оценке изложенной выше реконструкции летописного текста под 981 г. в литературе вопроса, следовало бы сказать еще несколько слов о летописных статьях, посвященных дулебам.
В погодных записях “Повести временных лет” имя дулебов появляется в первый раз в статье 907 г., называющей в числе участников похода Олега на Константинополь также и племена хорватов и дулебов: “Иде Олег на Грекы, Игоря остави в Киеве; поя же множество Варяг, и Словен, и Чюдь, и Словене, и Кривичи, и Мерю, и Деревляны, и Радимичи, и Поляны, и Севере, и Вятичи и Хорваты, и Дулебы, и Тиверцы, яжр суть толковины: си вси звахуться от грек Великая Скуфь”54. Нет никакого сомнения в том, что приведенный летописцем список участников -похода 907 г. не раннего, а довольно позднего происхождения. В этом полностью убеждает сравнение только что процитированного текста летописи с соответствующим местом ш летописного рассказа о расселении народов.
Вот оно: “И бяху в мире Поляне, и Деревляне, (и) Север, и Радимичь, и Вятичи и Хрвате. Дулеби живяху по Бугу, где ныне Велыняне, а Улучи, Тиверци седяху бо по Днестру, приседяху к Дунаеви, бе множьство их; седяху бо по Днестру оли до моря, (и) суть грады их и до сего дне, да то ся зваху от Грек Великая Скуфь”55.