8. В качестве гипотезы можно высказать даже мысль, -что и он попытался использовать в интересах своей политики христианско-универсалистскую идеологию Империи, выдвинув план образования пражского архиепископства как центра христианской миссионерской деятельности в Центральной и особенно Восточной Европе, хотя следует признать, что для осуществления такого плана в конце X в. не было реальных предпосылок ни внутри Чехии, ни за ее пределами.
Сохранившийся в грамоте 1086 г. текст описания границ, выданный Яромиром за привилей пражского епископства, по-видимому, и являлся скорее всего проектом границ чешского архиепископства, учредить которое предполагал Болеслав II. В проекте этом было объединено описание пражской и моравской епархии.
Исторические обстоятельства указывают на то, что такой документ мог возникнуть около 992 г., что он мог предназначаться для целей дипломатической борьбы с польским князем и что, следовательно, чешская политика конца X в. отнюдь не была пассивной, лишенной широкого кругозора.В глазах чешского князя реальность такого проекта могла особенно возрасти в связи с вспыхнувшей в Польше в 992 г. борьбой за великокняжеский стол.
В Праге последней трети XI в. не помнили, однако, уже ничего о проектах создания в Чехии архиепископства. Важный политический документ X в., свидетельствующий о большой и продуманной, хотя и неудачной, дипломатической игре Болеслава II, о его широких политических замыслах, не был понят. Случайно наткнувшись на него, епископ Яромир истолковал находку, в силу своего разумения, как отрывок из учредительной грамоты пражского епископства. Стремясь использовать его в своих целях, он снабдил его введением и заключением, вписав при этом имя Оттона I, но не исключив имени Войтеха, и сформулировал 'пресловутое ab initio.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ГНЕЗНЕНСКИЙ СЪЕЗД ПОЛЬША, ЧЕХИЯ И ПОЛЬСКО-ГЕРМАНСКИЕ ВОЙНЫ 1003-1018 гг.
f присоединением Силезии и Малой Польши к Древ-^~^непольскому государству в основном завершился процесс объединения земель, населенных польской народностью в рамках относительно единого раннефео-дального государства. Еще ранее процесс этот произошел на Руси. В свои этнографические пределы вошла и раннефеодальная чешская монархия Пшемыслидов Иными словами, образование основной государствен ней территории, как правило, совпадающей с границами расселения народностей как на Руси, так и в Польше и в Чехии в конце X в., вступило в свою заключительную стадию. Это не значит, конечно, что процесс консолидации славянских народностей развивался равномерно на всей огромной занимаемой ими территории Центральной и Восточной Европы. Относительно западнославянских стран можно вполне определенно сказать, что в Польше процесс этот проходил явно замедленными темпами в Мазовии и особенно на Поморье', что в рамках Древнечешского государства, как это будет показано ниже, нельзя не отметить сильного моравского сепаратизма. На Руси в аналогичном положении находились, например, земли вятичей2.
Неудачно развивавшийся для Древнечешского государства польско-чешский конфликт второй половины 80—90-х годов X в. привел к серьезному изменению в расстановке сил в Центральной и отчасти Восточной Европе. За 'счет резкого ослабления Древнечешского государства сильно возросло влияние и могущество монархии Пястов, а успехи процессов феодализации выдвинули в ряд сильнейших центральноевропейских держав Венгрию. В силу своего географического положения как Польша, так и Венгрия оказывались в гораздо более выгодном, чем Чехия, положении перед лицом Империи3, перед восточным натиском германских феодалов, представлявшим в тот момент наибольшую угрозу для самостоятельного развития центральноевропейских государств.
С другой стороны, присоединение Малой Польши к Древнепольскому государству и укрепление власти киевского князя в западнорусских землях привело к тому, что Киевская Русь и Польша стали соседями на очень большом отрезке своих границ. С расширением соседства, естественно, расширились и культурные и экономические контакты между двумя странами, а польско-русские отношения превращались в весьма существенный фактор, влиявший на общую международную ситуацию, на общий политический курс как Руси, так и Польши. Развитие польско-русских отношений превращалось в важный элемент общего политического развития стран Центральной и Восточной Европы.
Любопытно, что новой расстановке сил соответствовали как бы и перемены, происшедшие на польском и чешском княжеских столах.
Мешко I, скончавшемуся в 992 г., не удалось, судя по документу “Dagome iudex”, довести до конца борьбу с Древнечешским государством за Малую Польшу. Борьба за Краков завершилась только при его преемнике Болеславе Храбром — сыне чешской княгини Добравы.
Со смертью Мешко с тогдашней международной арены действительно сходил выдающийся европейский государственный деятель, человек очень трезвого ума и расчета, широкого кругозора, большого дипломатического чутья и умения. Между ним и его противниками в Польше — “племенными” династами — и, может быть, его предшественниками, дело которых он столь искусно продолжал, существовала, конечно, дистанция огромного размера. Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что этот, по всей вероятности, почти необразованный, скорее всего неграмотный, жестокий и мстительный, князь был одним из самых талантливых государей Центральной и Восточной Европы. И уж, во всяком случае, нельзясомневаться в том, что у него была тяжелая рука, что олицетворяемая им княжеская власть была суровой и сильной, ибо только такой в-ласти требовали тогдашние политические условия, только такая власть могла обеспечить коренные классовые и политические интересы господствующего класса феодалов в целом.
При Мешко I Древнепольское государство не только внушительно расширилось территориально, но и превратилось в одно из ведущих государств на Балтийском море. На севере и востоке Европы оно стало очень активным участником политической жизни тогдашней Европы. Польская дипломатия часто успешно действовала при дворе германского императора, в Чехии и Дании, а может быть, даже в Швеции и Венгрии4. Стремясь обеспечить свои государственные интересы, Мешко I завязывает связи с далеким Римом, а временами ведет даже вместе со своим чешским соседом серьезные политические интриги в Империи, поддерживая непокорных вассалов императора.
Продолжателем политики Мешко I был его старший сын Болеслав Храбрый. Вступление его на польский великокняжеский стол произошло, однако далеко не гладко.
Перед смертью Мешко I, по-видимому, разделил государство между своими сыновьями5. Источники не дают твердых оснований, чтобы судить, каким образом были распределены между ними польские земли. Особенно сложен вопрос с уделом, выделенным Болеславу Храброму. Существующее в науке предположение, что Болеславу принадлежала краковская земля, которой он правил, находясь под верховной властью чешского князя6, не подтверждается показаниями источников и плохо вяжется с общей линией развития польско-чешских отношений конца X в. Важен, впрочем, иной факт. Первые годы правления Болеслава прошли в борьбе за восстановление государственного единства. Около 995 г. борьба эта была успешно доведена им до конца. Младшие братья вместе с мачехой Болеслава — Одой бежали из страны. Поморье признало свою зависимость от польского князя7.
Успехи объединительной политики Болеслава I определялись, разумеется, в первую голову расстановкой классовых и политических сил внутри страны, заинтересованностью основной массы польской знати в сильной центральной власти, которая гарантировала бы ей “право” на эксплуатацию феодально-зависимых крестьян. Немаловажную роль должен был, однако, сыграть и внешний фактор — незавершенность польско-чешского конфликта, продолжающаяся война с полабо-при-балтийским славянством.
С вступлением на польский великокняжеский стол Болеслава Храброго в политическую жизнь Центральной и Восточной Европы входила личность незаурядная, человек больших организационных и дипломатических талантов, политический деятель с чрезвычайно широким, европейским кругозором и могучей, несгибаемой волей.
Несмотря на такие отрицательные черты характера, как любовь к рискованным и авантюрным предприятиям, вспыльчивость и жестокость, Болеслав Храбрый сохранился, судя по хронике Галла Анонима, писавшего в начале XII в., в памяти потомства как олицетворение государственного единства и величия раннефеодальной Польши8. Польский хронист именует в своем сочинении Болеслава “великим”, славным”, “королем”9. Возможно, что прозвание “великий” дали ему уже его современники, или он получил его в правление ближайших своих наследников 10. Показательно, во всяком случае, что “великим” называет Болеслава Храброго и русский летописец11, отмечающий вместе с тем его ум как политика и дипломата и отвагу как полководца 12.
Не менее показательно и другое: если русский летописец находит в себе достаточно благородства и объективности, чтобы отдать должное удачливому противнику Ярослава Мудрого, то немецкий хронист Тит-мар Мерзебургский никак не может удержаться от брани и не наградить Болеслава самыми нелестными эпитетами. Он готов обвинить польского князя и в “лисьей хитрости”, и в пренебрежении ко “всяким законам и справедливости” 13. Вместе с тем он утверждает, что Болеслав был “ниже” своего отца (в том смысле, что не дорос до него) и и постоянно упрекает его в коварстве и вероломстве 15.
Хула в устах такого отъявленного врага Польши, как мерзебургский епископ, не должна, разумеется, приниматься в расчет при оценке политической и полководческой деятельности Болеслава I Храброго. Она скорее является свидетельством бессильной ярости и злобы немецкого хрониста, свидетельством того, что польский князь умел наносить меткие и жестокие удары своим политическим противникам.
Таким образом, в лице Болеслава Храброго польские феодалы приобрели столь же выдающегося политического вождя, какими были на Руси ее собиратель Владимир Святославич и ее последний “самовластец” 16 Ярослав Мудрый, в Венгрии — король Стефан, а в Чехии — Болеслав II. Зато преемник Болеслава II — Болеслав III Рыжий был явно не подстать своим великим современникам. Это был государь недалекий, не унаследовавший от своего отца ни его ума, ни его талантов, хотя и отличавшийся, по словам Титмара, вероломством17 и жестокостью 18. Козьма Пражский, замечая, что Болеслав III “не имел отцовской удачи и счастья в делах” 19, не находит вместе с тем слов, чтобы как-нибудь отметить достоинства чешского князя как политика.