Подробный анализ этих столь характерных для русской жизни XI в. антифеодальных выступлений был дан академиком М. Н. Тихомировым70. Сопоставив эги движения на Руси с аналогичными движениями в Польше исследователь пришел к следующему выводу: “Эти движения знаменовали собой важный исторический этап: окончательное утверждение феодальных порядков на Руси и в соседних славянских странах”71. Этот вывод можно распространить и на Венгрию XI в.
Временным распадом раннефеодальной монархии Пяс-тов поспешил воспользоваться чешский инязь Бржетис-лав, совершивший опустошительный поход на Польшу. Нужно сказать, что по вопросу о характере внешней политики Чехии того времени, а в связи с этим, и по вопросу об оценке гнезненского похода Бржетислава в литературе все еще продолжается дискуссия.
Уже в старой чешской литературе было высказано мнение, что в планы Бржетислава I входило создание обширного западнославянского государства и что Брже-тислав в определенном смысле был продолжателем Болеслава Храброго. В соответствии с такой точкой зрения гнезненский поход Бржетислава толковался не как акт мести и грабежа соперника, а как хорошо продуманный и важный шаг на пути создания возглавляемой Чехией западнославянской монархии с одновременным учреждением в Праге архиепископства 72.
Используя нумизматические данные и подчеркивая значение для Чехии первой половины XI в. торговли с балтийским бассейном через Польшу, развивал, этот взгляд на политику Бржетислава Г. Скальский, полагавший, что в своей внешней политике чешский князь Бржетислав I опирался на устойчивую великоморавскую традицию и что поэтому в конце 30-х годов XI в. в планы чешских феодалов входило создание большого западнославянского государства, включающего и польские земли. В соответствии с этим в работе Г. Скальского дается оценка похода Бржетислава на Гнезно73.
Но особенно детально тезис о великоморавских традициях в политических планах Бржетислава I был развит в вышедшей в 1958 г. работе П. Радомерского “Корона моравских королей”, основанной главным образом на изучении нумизматического материала. Автор связывает тип монетной чеканки Бржетислава с византийским чеканом74.
Одновременно в ряде работ чехословацких историков подчеркивается расцвет при Бржетиславе I Сазавского монастыря (основан в 1032 г.) как центра распространения литературы и литургии на церковнославянском языке, отмечается его важная роль в развитии культурного общения Чехии с Русью75.
Трактовка, особенно в работе П. Радомерского, политической концепции Бржетислава I как концепции, основанной на усвоении и возрождении великоморавских политических и церковных традиций, встретила резкие возражения со стороны ряда чехословацких историков (3. Фиала, Д. Тржештик, Б. Кшеменьская) 76. По мнению этих исследователей, взгляды сторонников “велико-моравской” концепции не имеют под собой никакой реальной почвы и основаны на произвольной комбинации фактов. До 1034 г., с точки зрения 3. Фиалы и Д. Тржеш-тика, можно говорить о политике Бржетислава лишь как о типичной политике удельного князя.
Но и после вступления Бржетислава на пражский великокняжеский стол, по их мнению, нет оснований видеть в его деятельности попытки образования большого славянского государства с самостоятельной церковной организацией и богослужением на церковнославянском языке. Что касается целей похода Бржетислава I на Польшу, то он мог преследовать лишь обычные грабительские цели и захват Силезии77.
По-видимому, все же нужно признать справедливость точки зрения противников “великоморавской концепции”. Во всяком случае, имеющиеся в распоряжении исследователей археологические материалы ее определенно не подтверждают. Нет оснований утверждать, что в своей строительной деятельности в Моравии Бржетислав I пытался каким-либо образом воскресить старые велико-моравские центры 78.
Сложнее обстоит дело с оценкой политики Бржети-слава I в отношении Польши, судить о которой приходится главным образом на основании действий чешского князя в годы социально-политического кризиса Древне-польского государства.
Воспользовавшись обстоятельствами мощного подъема в Польше антифеодального народного движения и временного политического распада Древнепольского государства, Бржетислав I поспешил вмешаться в польские дела. Чрезвычайно показательно при этом, что в отличие от германских или русских феодалов чешские феодалы не поспешили с помощью Пястам против восставшего крестьянства, хотя, казалось, именно этого требовали их классовые интересы. Позиция Бржетислава I и поддерживавших его кругов чешских крупных землевладельцев оказалась совершенно иной, как показывает развитие событий в период гнезненского похода чешского князя.
Точная датировка похода до сих пор вызывает споры среди историков. Дело в том, что польские анналы (роч-ники) датируют его 1038 или иногда даже 1037 г.79, в то время как чешские называют 1039 г.80 Примиряя эти противоречивые показания источников, чешские историки, как правило, считают, что поход начался в 1038 г., а закончился лишь в 1039 г.81 Опорой для такого решения вопроса могут служить показания Козьмы Пражского, согласно которым вторжение в Польшу произошло на четвертом году княжения Бржетисла-ва I82, т. е. в 1038 г., а закончилось 1 сентября 1039 г., когда состоялось торжественное вступление Бржетисла-ва в Прагу83.
Но если поход продолжался столь длительное время, то естественно возникает следующий вопрос: можно ли считать гнезненский поход эпизодической военной акцией грабительского характера или речь должна идти о военных действиях более широкого масштаба? Один из последних исследователей похода Бржетислава I, Б. Кшеменьская, явно склоняется к первому решению, полагая, что поход состоялся летом 1039 г. и длился всего два месяца. Чешский князь двигался на Гнезно через Силезию (Вроцлав), не встречая на пути сопротивления84. Аналогичную оценку походу Бржетислава как походу, преследовавшему только грабительские цели, дают, как уже говорилось, 3. Фиала и Д. Тржешгик85.
Такое решение можно принять, если опираться лишь на показания одного Галла Анонима. Польский хронист действительно сообщает только о разорении чешским князем Гнезно и Познани и похищении мощей св. Войтеха
Совершенно иной окажется картина событий, если обратиться к тексту хроники Козьмы Пражского, который, по его собственным словам, начиная со второй книги своего сочинения, попытался “рассказать о том, что мы (Козьма.— В. К.) или сами видели, или достоверно установили со сло!В тех, кто сам видел (описываемое)”87. Упомянув о том трудном положении, в котором находилась в описываемое время Польша, и о стремлении Бржетислава не упустить случая отомстить своим польским противникам, Козьма рассказывает далее о совещании князя со знатью, на котором было принято решение о нападении на Польшу и о созыве народного ополчения. “...Бржетислав... немедленно оповестил всех о своем страшном решении, разослав по всей чешской стране, в знак своего приказа, петлю, сплетенную из лыка. Это означало, что, кто прибудет в лагерь позднее назначенного срока, то пусть знает, что будет без промедления повешен в такой петле на виселице”88.
Весьма тщательную подготовку вторжения подчеркивает и Б. Кшеменьская 8Э.
Далее Козьма рассказывает о вступлении Бржети-слава в “главный гброд поляков” Краков и разорении его90, о захвате и разорении чешским войском других польских городов, в том числе о выводе в Чехию из г. Ге-ча его населения и укрывшегося за его стенами окрестного крестьянского люда91. Вслед за тем целые три главы второй книги хроники Козьма посвящает повествованию о захвате Гнезно и перенесению в Прагу останков св. Войтеха, первого гнезненского архиепископа Гаудентого и пяти братьев-мучеников92.
Показание чешского хрониста о захвате и ограблении Кракова существенно расширяет круг молниеносного военного набега, преследующего цель захватить добычу и овладеть пограничной Силезией. Именно поэтому Б. Кшеменьская делает попытку отвести это сообщение Козьмы Пражского, утверждая, что оно было всего лишь плодом домыслов и произвольных комбинаций самого хрониста. По ее мнению, Козьма приплел к своему рассказу Краков лишь потому, что хотел подчеркнуть93 удачу места Бржетислава I за унижение Чехии при Болеславе III.
Такой трактовке слов Козьмы противоречат данные немецких источников, сообщающих под 1041 г. о том, что германский король Генрих III заставил силой Бржетислава I отказаться от попыток подчинить себе какие-либо другие польские провинции, кроме двух, уже находившихся под его властью94. Одной из этих провинций была Силезия, другой — скорее всего Моравия95. Обе они прежде входили в состав Древнепольского государства: первая — до 1038—1039 гг., вторая — до 1031 г. Чешский князь, однако, был неудовлетворен этими завоеваниями и претендовал еще на какие-то другие польские территории. Простого взгляда на географическую карту достаточно для того, чтобы решить, что Бржети-слав в первую голову должен был думать о Кракове и Малой Польше. А это означает, что вторжение чешского князя в Польшу преследовало значительно более широкие цели, чем полагают Б. Кшеменьская, Д. Тржештик и 3. Фиала. Об этом весьма красноречиво свидетельствует и рассказ Козьмы о захвате Гнезно.
Чешское войско, по-видимому, без боя овладело церковной столицей Польши, которую некому было защищать96. Далее, в отличие от Галла Анонима, Козьма сообщает о захвате и перенесении в Прагу не только останков св. Войтеха, но и мощей пяти братьев-мучеников и архиепископа Гаудентого97. Важно подчеркнуть при этом, что в глазах хрониста самовольное нарушение, покоя останков святого захватившими Гнезно чехами, без всякого сомнения, являлось святотатством. Потребовались три дня поста и молитвы и “чудесное” явление во сне пражскому епискому Северу св. Войтеха, потребовалось наконец, утверждение (именно в Гнезно перед гробницей св. Войтеха) так называемого Статута Бржети-слава, гарантировавшего права и привилегии церкви98, чтобы попытаться снять с гнезненской акции Бржети-слава I черное пятно святотатства. Именно так изображает дело Козьма Пражский98. По его словам, святотатственный перенос мощей чешским князем стал предметом специального разбирательства в Риме, где чешские послы, “не рассчитывая на красноречие, дары щедро давали” 10°. Если чешский князь и пражский епископ пошли на такое рискованное предприятие101, то, очевидно, потому, что они придавали этому акту особое государственное значение.