X—XI века, как уже отмечалось выше,— время, когда бурно протекали процессы становления самостоятельной феодально-христианской государственной идеологии у восточных и западных славян. Процессы эти обнаруживают не только ярко выраженный параллелизм, но и известную взаимосвязь, несмотря на свою разновременность. Канонизация на Руси Бориса и Глеба и беатиза-ция Владимира была таким же выражением этих процессов, как канонизация Вацлава — в Чехии и Войтеха-Адальберта в Польше. Вместе с тем, когда Ярослав поставил в Киеве митрополитом Илариона, он вел такую же борьбу с универсалистской внешнеполитической программой Византии, как и польские князья Мешко I и Болеслав I, добивавшиеся создания независимой польской церкви, или чешские правители Болеслав II и Бржетислав I, стремившиеся основать пражское архиепископство, боровшиеся лротив универсалистской идеологии Германской империи.
Следует особо подчеркнуть роль Чехии в формировании древнепольской и отчасти древнерусской государственной идеологии. Чехом по происхождению был первый святой — патрон Польши Войтех, а его брат Гау-дентый стал первым польским архиепископом. “Житие” Вацлава было использовано на Руси при составлении “Жития” Бориса и Глеба.
В современной западногерманской историографии любят подчеркивать “заслуги” Германской империи в распространении несомненно более прогрессивного, чем язычество, христианства на Востоке Европы. Так, один из руководителей остфоршунга Эрих Кейзер писал, прозрачно намекая на политические претензии правящих боннских кругов: “Германия не кончается на Одере, Эльбе или Висле Точно так же и Европа простирается за эти реки вглубь восточного пространства. Германия является пионером этого общеевропейского процесса. Ее заслуги, наряду с тем, что сделано в области международного сотрудничества с другими европейскими народами, состоят в распространении христианства, в подъеме культуры, в обеспечении порядка; они позволяют ей претендовать на равное представительство в политическом и экономическом объединении”5.
Разумеется, христианство широко использовалось германскими феодалами в качестве идеологического обоснования их восточной агрессии. Однако факты не свидетельствуют о больших успехах германской христианской миссии к востоку от Лабы в X—XI вв. В Киевской Руси деятельность немецко-христианских миссионеров не имела существенного значения. В христианизации Польши основную роль сыграла соседняя славянская Чехия, где как раз во второй половине Х--первой половине XI в. переживала свой подъем церков-но-славянская письменность. Что касается полабо-при-балтийского славянства, то немецкая феодальная агрессия здесь не только не способствовала, а, наоборот, прямо тормозила христианизацию бодричей и лютичей. Могучее восстание полабо-прибалтийских славян в 983 г.надолго подорвало основы немецкой церковной организации на восток от Лабы.
Связь между политическим и социальным гнетом немецких феодалов и провалом христианизации полабо-прибалтийских славян была очевидной даже для такого враждебного славянам хрониста, как мерзебургский епископ Титмар, писавшего о восстании 983 г.: “Народы, которые после принятия христианства подчинялись нашим королям и императорам, платя им дань, из-за своеволия герцога Дитриха6 испытывали огромное угнетение и ка“ один человек взялись за оружие”7. Во второй половине XI в. жадность и жестокость немецких захватчиков осудит в своей хронике Адам Бременский: “Не обращали внимания несчастные на то, что большой опасностью заплатят за свои страсти, так как христианство в Славонии сначала взволновали жадностью, потом жестокостью принудили подчиненных к восстанию”8. В XII в. слова Адама полностью повторит немецкий хронист Гельмольд, говоря о “ненасытной жадности саксов”9.
Далее следует подчеркнуть, что в X — первой половине XI в. нет никаких признаков того, что на взаимоотношения восточного славянства с западным оказывали какое-либо заметное влияние национальные или религиозные противоречия, сыгравшие столь отрицательную роль в развитии межславянских связей в последующие эпохи. Анализ имеющихся источников исключает даже саму постановку вопроса о неких двух замкнутых сферах, сложившихся под политическим и идейным воздействием Византийской и Германской империй в Центральной и Восточной Европе этой эпохи. Внешнеполитическое развитие Руси и западнославянских государств определялось реальными политическими и классовыми интересами их господствующих классов, а не какими-либо идеологическими или юридическими формулами и концепциями, имеющими своим источником римскую курию или германский императорский двор.
В отношении Руси самостоятельность ее государственного развития достаточно хорошо была уже изучена
ь Маркграф Северной марки
в советской историографии. Здесь следует только подчеркнуть тот факт, что при Ярославе Владимировиче, последнем “самовластие” Киевской Руси, конфликт с Византией сопровождался бросающимся в глаза ростом политической активности Руси на Западе, укреплением политических связей Древнерусского государства со странами Центральной, Северной и Западной Европы, в том числе и с западнославянскими странами, особенно с Польшей. Завершая настоящее исследование, очень важно подчеркнуть тезис о самостоятельности государственного развития применительно к Польше и Чехии. Аксиомой их внешней политики, особенно в периоды подъема этих стран, всегда оставалась борьба за самостоятельное государственное бытие, которому угрожали германские феодалы. Поэтому совершенно недоказуемыми являются развиваемые современными западногерманскими историками 10 тезисы об особой исторической ценности универсалистских традиций Германской империи для современности, нашедшие яркое выражение в одном иг газетных выступлений К- Гохова, заявившего, что От-тоны оставили империю, “которая может быть моделью объединения государств в Европе”11. Эта трактовка империи в сущности не далека от идеализации ее таким пангерманистом, как Генрих Србик, который приветствовал аншлюс Австрии, видя в нем этап на пути к “умиротворенной Срединной Европе, осуществление извечной немецкой мечты” 12.
В действительности Германская империя проводила на Востоке откровенно захватническую политику, а германские феодалы всегда легко отказывались от христиански-универсалистской имперской концепции, как только она оказывалась в -противоречии с их агрессивными планами. Когда это было выгодно, они отнюдь не гнушались союзом с язычниками против христиан, примером чего может служить союз Генриха II с лютичами против Болеслава Храброго. Восточные планы германских феодалов встречались с постоянным противодействием западнославянских государств. Даже в том случае, когда в силу конкретных исторических условий германским феодалам удавалось временно навязать Польше или Чехии те или иные формы зависимости, их важнейшей политической задачей оставалось достижение государственной самостоятельности
Не иначе обстояло дело с христианско-имперским универсализмом. Если можно отметить такие факты, как временная поддержка его Болеславом II в Чехии или Болеславом I в Польше, то и тогда речь шла об использовании этой концепции в целях укрепления международного положения Чехии или Польши или даже создания большой западнославянской державы.
Следует отбросить широко распространенное в старой польской и русской историографии представление о Польше второй половины X— первой половины XI в., как форпосте Римской курии, очаге латинской пропаганды на Востоке. Не говоря уже о слабости и шаткости в то время международных позиций Рима, его зависимости от Империи, надо учитывать, что тогдашняя Польша не располагала ни людскими, ни материальными ресурсами для организации латинохристианских миссий в соседних странах, а путь из Империи и Рима на Русь не лежал через Гнезно и Познань. Даже в тех случаях, когда, преследуя свои политические цели, Болеслав Храбрый попытался выступить в роли покровителя ла-тинохристианской проповеди у пруссов и в Скандинавии, ему приходилось пользоваться услугами иноземцев— чеха Войтеха-Адальберта и немца Бруно Квер-фуртского.
Говоря о реальных интересах, которыми руководились в своей внешней политике феодалы Руси, Польши или Чехии, нельзя не отметить существенной роли, которую играли в ней интересы укрепления в важнейших, узловых пунктах международной транзитной торговли, связывавшей страны Восточной Европы с Западом. При столь характерной для славянского мира X—XI вв. близости, единстве материальной культуры славянских народов вопросы широкой международной транзитной торговли естественно занимали большое место в их экономических взаимоотношениях. Широкая международная торговля являлась важным фактором, укреплявшим привилегированное положение славянской знати13. О том, как стремления овладеть международными торговыми путями сказывались на политическом развитии славянских стран, ярко свидетельствуют знаменитые слова Святослава Киевского: “Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переславци на Дунай, яко то есть середа в земли моей, яко ту вся блага сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеви розноличныя, из Чех же и из Угор — сребро и ком они, из Руси же — скора и воск, мед и челядь”14. В определенной мере вопросы транзитной торговли влияли и на конкретное содержание объединительных планов польских и чешских феодалов. Именно поэтому такую большую роль в межславянских политических отношениях того времени играли такие районы, как Западное Поморье, Силезия, Краков, Чер-венские города, мазовецко-русско-ятвяжское погра-ничье, прусские земли. Изменения в балтийской транзитной торговле в известной мере способствовали переносу центра польской политической жизни из Великой в Малую Польшу, из Познани в Краков. Это перемещение стало заметным в годы правления Болеслава Храброго и завершилось при Казимире I после антифеодального восстания 1037—1038 гг.15
Классовая обусловленность внешней политики славянских феодалов особенно ярко проявилась на примере Польши во второй половине X в., когда страх польских феодалов за свои классовые позиции, в первую очередь на Поморье, побудил их стремиться к польско-германскому союзу против языческих лютичей, и в конце 30—40-х годов XI в., когда только с помощью германских и русских феодалов феодалам Польши удалось расправиться с мощным антифеодальным движением.