Недаром до 1945 года, когда войска и техника были чрезвычайно нужны на всех фронтах, у южных границ СССР томилась в ожидании сигнала, который так и не наступил, гигантская Квантунская армия — полтора миллиона солдат, тысячи орудий, сотни танков и самолетов. Ее продолжали приоритетно снабжать и готовить. Убеждение в том, что «как только мы разделаемся с остальными врагами, мы возьмемся за Россию», никогда и никуда не пропадало.
Более того. Во всех играх с переменой мест слагаемых премьеров и министров, почти всегда Ставкой продолжали руководить выходцы из Квантунской армии, ее выдвиженцы и клевреты.
В любой армии есть плохие генералы и хорошие, со своим мнением и без такового, но даже в самые тяжелые времена им не приходит в голову отказаться выполнять приказы сверху и вместо этого вести свою дивизию куда глаза глядят. В японской армии это было обычным делом. И маршал, и генерал, и полковник мог отказать в повиновении своему командиру, потому что у него было свое мнение.
В этом отношении Япония оставалась феодальной страной и ее армия несла многие черты феодального самурайского войска.
К концу войны, когда уровень психоза в армии и обществе в целом перевалил через все мыслимые водоразделы, борьба за свое мнение резко обострилась, но палочку тем не менее муравьи продолжали тянуть в нужном направлении.
В 1945 году мысли о нападении на СССР потускнели настолько, что вряд ли можно было найти человека, который в это верил. Теперь Квантунская армия стала силой оборонительной. А как таковая сразу потеряла свое влияние. Тем не менее «квантунцы» продолжали заправлять в Токио.
Как только Квантунская армия стала оборонительной и война с СССР стала нежелательной. Ее стали ощипывать ради затыкания дырок на других фронтах.
В течение первой половины 1945 года ее численность уменьшилась на треть, а качество, наверное, втрое, так как вместо профессиональных, прошедших Китай и ЮВА частей в нее вливались маньчжурские новобранцы, корейские юноши и другая покоренная публика, которая воевать не хотела и не умела. При катастрофическом падении производства военной техники, Квантунская армия теряла танки и авиацию. Тришкин кафтан трещал по всем швам.
Но все же Квантунская армия существовала и контролировала громадную территорию, от Кореи и Курил до Внутренней Монголии.
И чем более приближалось поражение, о котором и думать и говорить было немыслимо, тем активнее росли опасения — а не вступит ли в войну СССР. Если еще вчера договор о нейтралитете с Советским Союзом считался не более чем пустой бумажкой, как и все договоры, заключенные ранее, а затем разорванные за ненадобностью, то теперь о нем говорили как о щите против северного соседа.
На Ялтинской конференции в феврале 1945 г. Сталин обещал союзникам, что СССР вступит в войну против Японии не позже чем через три месяца после капитуляции Германии. Решения конференции, вернее всего, были японцам неизвестны, но через два месяца СССР объявил, что в соответствии с договором о нейтралитете он предупреждает за двенадцать месяцев о том, что возобновлять его не намерен. Другими словами, договор потеряет силу в апреле 1946 г.
Нельзя сказать, что это заявление не встревожило японцев, впрочем, мало кто и раньше верил там в то, что СССР будет продлевать договор.
Но с другой стороны, в верхушке японского генералитета существовало заблуждение, что худшего не произойдет. И все же с весны 1945 г. началась срочная переброска войск на север.
Разведка Японии работала из рук вон плохо. Колоссальную концентрацию советских войск в Сибири и на Дальнем Востоке японцы недооценили.
В Советском Союзе было создано три фронта — Забайкальский фронт маршала Малиновского и 1-й Дальневосточный Мерецкова, и 2-й Дальневосточный генерала Пуркаева. Общее командование войной с Японией было поручено маршалу Василевскому. Так как существующие на Дальнем Востоке части, хоть и насчитывавшие около полмиллиона штыков, были в основном необстреляны и ненадежны для проведения массированной решительной операции, из Германии и Чехословакии перебрасывали обстрелянные войска, которые скрыто были переброшены в 1692 составах. За лето туда же было направлено более 500 танков и 4370 самолетов. Общая численность советских войск выросла до 1600000 человек. И если в людях советские войска превосходили Квантунскую армию в полтора раза, то в танках — втрое и более чем в два раза в самолетах. Причем японские самолеты конца войны совершенно не могли соперничать с советскими машинами, а слабо подготовленные пилоты были не чета русским асам. То же, даже в большей степени касалось танков. — японские танки по сравнению с Т-34 были спичечными коробками[11]. Советскую армию поддерживала монгольская армия, а японцев — армия Маньчжоу-Го и корейские вспомогательные части. Но это не меняло сути дела.
Советская Ставка пошла на значительные усилия для того, чтобы удар по Квантунской армии был внезапным и сокрушительным. И несмотря на соблазн начать военные действия раньше, чтобы захватить как можно большие территории в Китае, соображения осторожности взяли верх. Не должно было быть никаких ошибок и просчетов.
Квантунская армия могла противопоставить советскому наступлению лишь упорство японского солдата и выгодную для обороны местность с линиями долговременных укреплений, хотя следует признать, что при наступательной доктрине Квантунской армии вопросам обороны от советских войск не уделялось должного внимания.
Северная Маньчжурия — страна гористая, прорезанная многочисленными лесистыми речными долинами и усеянная озерами и болотами, что облегчает оборону, но размеры этого края, превышающего по площади полтора миллиона квадратных километров, сводили на нет преимущества изрезанной местности.
Командовал Квантунской армией генерал Ямала, относительно молодой и неопытный в действиях такого масштаба полководец. Его план обороны заключался в обороне пограничной полосы, а в случае его прорыва Красной Армией, контратаковать основными силами, имевшими свободу маневра в глубине территории. При неудаче этих сражений Ямада предполагал отступать к Северной Корее и закрепиться там на перевалах.
Но к тому времени, как говорилось, проблема неподчинения в японских вооруженных силах стала как никогда острой. Самураи не желали слушать разумные голоса, а в Квантунской армии — гнезде экстремистов — Ямада не пользовался авторитетом: многие генералы были и старше его и полагали себя более опытными. Среди них восторжествовала «гордая» точка зрения — все силы бросить на границы, сражаться там и умереть, либо перейти в наступление и победить Россию.
Пока шли эти споры, Василевский, не желая лишнего риска и лишних потерь, требовал строжайшей секретности... огромная советская армия затаилась, ожидая приказа...
В литературе существуют утверждения, что кабинет Койсо пал именно от того, что СССР денонсировал пакт о нейтралитете. На самом деле это лишь совпадение дат. Решение об отставке было принято ранее.
Выборы нового премьера проходили на фоне острой полемики между «партией мира» и военными. Тодзио, хоть и отставной премьер, остался вождем армии, пригрозил собравшемуся для выборов «дзюсину», что если во главе кабинета не встанет представитель милитаристов, то возмущенная гражданскими «соглашателями» армия может «отвернуться от правительства». Однако большинство членов «дзюсина» этой угрозы не испугались — за «мирной партией» стоял император, стояли японские монополии, значительная часть армии и флот. К 7 апреля кандидат на пост премьера был избран. Им оказался адмирал Кантаро Судзуки — бывший генерал-адъютант императора. Судзуки обладал определенными достоинствами в глазах «мирной партии», так как, во-первых, ничем не запятнал себя во время войны, практически не участвуя в последние годы в политической жизни страны, во-вторых, являлся особой, «приближенной к императору», в-третьих, был близок к руководителям группы Коноэ — Ионаи. Предполагалось, что Судзуки — фигура приемлемая и для врагов Японии, которые могли воспринять назначение его премьером как знак того, что Япония согласна на мирные переговоры.
Характеризуя после войны свою политику в момент прихода к власти, Судзуки утверждал, что он прислушивался к «гневному голосу народа, доносившемуся из-под земли», но полагал, «что если сразу изменить курс, то это не приведет к хорошему... Если же пренебречь этим и все-таки повернуть в сторону, то неожиданно вспыхнут беспорядки, возникнут всяческие неприятности». Говоря более понятным языком, основным направлением действий нового правительства должны были стать поиски почетного мира с максимальным удержанием позиций. Дорога к такому миру шла только через удвоение, удесятерение усилий на пути войны, на что и уходила в основном энергия Судзуки и «мирной партии». В месяцы, последовавшие за приходом к власти, правительство Судзуки пыталось наладить контакты то с Советским правительством, то (параллельно) с представителями США, старалось найти посредников в Швеции и Швейцарии. Однако при срыве подобных переговоров правительство не настаивало на их продолжении в решающий момент вера в то, что с помощью какого-то чуда Япония все же выиграет войну, брала верх даже на самом высоком уровне. И война продолжалась. Характерны в этом отношении слова императора Японии, сказанные им после войны: «Я с самого начала понимал чувства, руководившие Судзуки, и в то же время я был убежден, что Судзуки понимает и разделяет мои чувства. Соответственно я не спешил в то время высказывать ему свои желания достичь мира». В этом признании императора одновременно с желанием задним числом подчеркнуть свое миролюбие есть и подтверждение высказанной выше точки зрения: раз уж император, представитель «умеренного» крыла в японской политике, не спешил с разговорами о мире, то остальные тем более не торопились. Стремление к миру и попытки торговли с целью завершения войны с наименьшими потерями для страны, развязавшей ее, — различные вещи. Впрочем, если бы военные, которые обладали действительной властью в стране, заподозрили Судзуки в пацифизме или пораженчестве, он бы не удержался на своем посту и нескольких дней.