─ Около трёх часов.
─ Значит посмотрим половину, ─ кивает он.
─ Леонид Ильич, а как вы всех по именам помните? ─ удивляюсь я. ─ Вокруг вас же столько разных людей.
─ Не всех… ─ отвечает он. ─ Садись, рядом.
Мы заходим в зал и рассаживаемся. Крепкий круглолицый безопасник внимательно меня оглядывает и остаётся, видимо, не слишком довольным, потому что отходит на задний ряд, поджав губы.
─ Плохо, ─ качает головой Брежнев, ─ что без девушек. Я бы… Костю тогда… позвал. Он просился сегодня поговорить, а я… отказал…
Гаснет свет и возникает волшебство. Я этот фильм люблю. Начинаются титры, сделанные, на мой взгляд, просто шикарно и раздаются первые ноты темы. Эннио Морриконе, знаменитая мелодия. Просто бомба, вернее, пушка, тем более что пушка в титрах имеется.
Понять по Ильичу нравится или нет, сложно, он выглядит непроницаемо. Идёт первая сцена. Она неспешная и тягучая, но, ёлки-палки, уже даже она напряжённая. Лица крупным планом, взгляды, мимика. Есть в ней что-то от немого кино, но без гротеска.
Сцена недлинная. Она развивается медленно, медленно, медленно и тут бац! Выстрелы, бьющееся стекло и из салуна вылетает Илай Уоллак со здоровенной костью в руке и с дикой рожей. Дикой и от этого комичной. Ильич чуть вздрагивает. Появляется титр, и голос за кадром сообщает: «Злой».
Генсек легко хлопает меня тыльной стороной ладони и смеётся.
─ Злой! ─ повторяет он сквозь скрипучий смех. ─ Это же Кальвера из «Великолепной семёрки»!
─ Точно!
Ну ладно, начало положено. Комичных моментов в фильме много. Нет, не комичных, а ироничных, и деда Лёня их отлично просекает. Он ворчит, посмеивается и комментирует. Когда героев, выдающих себя за южан, заводят в лагерь северян, экран гаснет и зажигается свет.
─ Что такое? ─ тут же начинает волноваться Брежнев. ─ Почему? Что случилось?
─ Так половина фильма прошла, ─ отвечает его зять. ─ Вы сказали, сегодня полови…
─ Давай, давай, дальше! ─ перебивает его взволнованный дедушка в очках.
Кино тут же продолжается, и мы доходим до самого конца. До финала! Через катарсис, перерождение и чувство глубокого удовлетворения!
— Пошли, — встаёт Ильич и машет рукой. — Поужинаем. Юра, ты его отвезёшь? Или хочешь, здесь оставайся.
— Отвезу, Леонид Ильич.
— Ну, глядите.
— Лёня! — встречает нас Виктория Петровна. — Поздно ведь уже! Разве можно!
— Не… надо, — предостерегающе взмахивает он рукой.
Мы садимся за стол.
— Вика, давай курник.
— Это же на завтра, ты же творог…
— Распорядись, пусть несут. Что мы гостей творогом… э-э-э… кормить будем? И… «Зубровку».
Слово генсека закон, поэтому мы едим курник, а сам Ильич — творог. Разговор сначала крутится вокруг фильма.
— А почему наши взъелись? — медленно, с расстановкой, сопровождая каждое слово кивком головы, поскрипывает он. — Что в нём… такого антисоветского?
— Не знаю, Леонид Ильич. Может быть, героизация бандитов, стремление к наживе. Ведь советский человек изживает в себе все эти рудименты социальной несправедливости.
— Как-как? — переспрашивает он и наливает всем «Зубровку» — Героизация бандитов… Пей.
— Я не пью, — улыбаюсь я.
— Ты что… э-э-э… больной? Юра, ты орден… ему выдал? Не давай.
Я качаю головой и поднимаю рюмку.
— Не ради ордена, а только из уважения.
— Юра, можешь… дать… орден.
Мы все смеёмся и заливаем в себя коричневую настойку. Уххх!
— Хорошее кино, — качает головой Ильич, — но надо в положительном ключе. Верно… Привезти этого… режиссёра и… сделать. Наше кино… как «Белое солнце»… Вот ты чем занимаешься… на своей фабрике?
— А я не только на фабрике, Леонид Ильич.
— Да? А… где ещё?
— Мы несколько месяцев назад выступили с нашим первым секретарём горкома Ириной Новицкой с инициативой создать молодёжное военно-патриотическое движение «Пламя».
— Молодцы…
— Сейчас возвращаются бойцы-интернационалисты из Афганистана.
При слове «Афганистан» генсек напрягается и взгляд у него из тёплого как у дедушки, становится жёстким, как у генсека.
— Многие из них совершили подвиги и получили серьёзные ранения. Они не могут больше служить в Вооружённых Силах, но помогать воспитывать подрастающее поколение вполне в состоянии. Передавать боевые навыки, но, главное, учить Родину любить.
Ильич внимательно слушает и ничего не говорит.
— Первый секретарь горкома КПСС товарищ Захарьин нас поддержал. Создали рабочие места, сначала на базе городского Дворца пионеров, а потом и ДОСААФ подключили. Выделили нам транспорт и место. Сначала в фокус попали трудные подростки, а потом мы это дело расширили и на другие сегменты школьников. И не только школьников. Сейчас у нас занимаются и допризывники закончившие школу и ПТУ.
— И… что же… они там делают?
— Изучают боевые умения, историю Родины, проводят слёты, приглашают фронтовиков Великой Отечественной. Учатся, не болтаются по улицам, а занимаются делом. И главное, ветераны-афганцы получают возможность вернутся к полноценной жизни. Эту тему не принято поднимать в прессе и вообще на государственном уровне о ней стараются не говорить, чтобы не создавать напряжение, видимо. Но если проблему не решить то она выльется в то, что через несколько лет мы не будем знать, что делать с этими героями.
— Почему это? — удивляется генсек.
— Потому что их станет много. А если не будет заранее подготовленной государственной программы, будет возникать недовольство. Даже если сейчас говорят, что раненых много не будет, всё равно, это дело важное. Оно, в первую очередь, проблемы молодёжи решает. Патриотическое воспитание, занятость, профилактика правонарушений. Целый комплекс. У нас с Новицкой есть серьёзное предложение. Но пока мы в этом направлении больших успехов не добились.
— А чего… вы… э-э-э… предлагаете?
— Мы уже расширили опыт на всю область. И уже можем доложить о конкретных результатах. Наши бойцы работают и в детских домах, и в интернатах. Нам есть, что показать. Так вот, мы хотим применить эту идею во всесоюзном масштабе. Сейчас Ирина Новицкая работает инструктором в ЦК ВЛКСМ и она могла бы заняться этим важным делом. Нужно ещё привлечь ДОСААФ и все заинтересованные структуры и создать единое всесоюзное движение.
— А почему… в прошлый раз… не доложил, когда целовался?
— Неудобно было… — запинаюсь я. — У вас и так дел много, всё же должно в системе работать, а не в режиме ручного управления. Нельзя же на первое лицо абсолютно все проблемы вешать.
— Молодец… — резюмирует он, будто сказку рассказывает. — Государственно мыслишь. Молодой… да ранний.
— Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, — улыбаюсь я.
Мы ещё какое-то время говорим об этой идее, а потом переходим на комсомолок-ткачих, настроения среди молодёжи и прочие вопросы, занимательные с точки зрения кормчего. В конце Леонид Ильич, снова превратившийся в дедушку Лёню передаёт привет Наташке, и мы уезжаем.
— Ну, Егор, — перед прощанием качает головой Чурбанов. — Нагрузил ты Леонида Ильича. Ты прямо во всех сферах хочешь себя проявить. В генсеки не метишь, случайно?
— Нет, — смеюсь я. — Это вряд ли. Ну, и я не планировал. Разговор так повернулся. Дело-то хорошее. Если одобрит царь-батюшка, всем ведь хорошо будет.
— Ты смотри, нигде не ляпни про царя, а то будет тебе на орехи.
— Юрий Михайлович, а как так вышло, что вы учились на философа, а стали милиционером, да не простым, а золотым?
— Философия, дорогой юный друг, пронизывает всё. Это основа.
— И даже марксистско-ленинская?
— Якобинец. Всё, я поехал. Времени много.
Я тоже поехал.
Утром я просыпаюсь рано из-за разницы во времени. Решаю позвонить Наташке. Спускаюсь в переговорный пункт и заказываю разговор.
— О, Егор! — радуется она. — Привет. Как у тебя дела? Ты меня прямо на пороге поймал, я на консультацию собиралась.
— Нормально дела. Тебе привет от дедушки.
— От какого дедушки? — удивляется она.
— От Лёни. Я вчера снова его видел. Он сто раз про тебя спросил. Теперь-то я знаю, что такое ревность.
Она сначала замирает, а потом начинает смеяться.
— Ну вот, понял наконец?
— Понял. Ну ладно. Позвони как-нибудь. Давай, беги. Целую тебя.
Поднимаюсь к себе в номер и уже из коридора слышу, как разрывается телефон.
— Алло! — успеваю уже в самый последний момент.
— Брагин! — раздаётся раздосадованный голос. — Ну, ты и спать! Из пушки не разбудишь!
— Нет, Борис Маркович, я в переговорном пункте был, на родину звонил.
— Ясно. Ну ты и устроил шухер. Весь ЦК на ушах стоит. Готовят расширенное совещание, чтобы твоё предложение обсуждать. Генеральный секретарь такого нагоняя дал, что все как бешеные закрутились.
Он усмехается.
— Но смотри, не подавай виду, что я тебя уже проинформировал.
— Конечно, — обещаю я.
— В общем готовься, позвонят тебе скоро и пригласят доклад делать. Там и министерство обороны, и ДОСААФ, и ВЛКСМ — все будут. Смотрите, не провалитесь с Ириной.
— А когда, сегодня?
— Завтра, я думаю, или послезавтра, точно не знаю, но на днях. Леонид Ильич огромное ускорение придал.
— Борис Маркович, спасибо за информацию и за поддержку.
— Пожалуйста, Егор, — говорит он с лёгким сомнением в голосе. — Не забывай своих, в случае чего.
— Вот что-что, а неблагодарность среди моих грехов не замечена, — отвечаю я.
— Ну и молодец.
— Борис Маркович, я ещё раз прошу прощения, что подвёл вас вчера…
— Ничего, я всё уладил, — отвечает он. — Потом как-нибудь вернёмся к этому вопросу.
Я вешаю трубку, делаю растяжку, принимаю душ, умываюсь и собираюсь идти завтракать. Подхожу к телефону, чтобы позвонить парням, но раздаётся новый звонок.
— Алло…
— Егора Брагина, пожалуйста, — говорит строгий мужской голос.
— Я вас слушаю.
— Вам звонят из ЦК КПСС. Завтра в одиннадцать часов состоится совещание по вопросам патриотическо-воспитательной работы с молодёжью. Вы заявлены, как докладчик. Подготовьте выступление максимально на тридцать минут. Кто ещё с вами будет?