уку Урмиса в своих сухих теплых руках.
— Спасибо. Мы непременно встретимся, — и, уже направляясь к выходу, полушутя, полусерьезно прибавил:- Если не упадем с коня.
Урмис хотел было спросить имя «большого гостя», но постеснялся.
Не покормленные вовремя птенцы пищали. Севший в машину гость живо обернулся к Урмису.
— Птенцы беркута! Неужели?
Он вышел из машины, просиявший, до неузнаваемости помолодевший:
— Покажите…
Увидев птенцов, гость обрадованно ахнул, склонился над ними и рассмеялся задорно, по-мальчишески:
— Просто чудо! Барекельды! Редчайшее сокровище! Вы любите птиц, аксакал… Я тоже, они же летают!.. И эти вот со временем унесутся в небо. Можно, я покормлю их?..
«Кто же это такой? — снова задал себе все тот же вопрос Урмис. — Узнает по писку беркутов и так умело кормит».
— Который из этих двух будет с мертвой хваткой?
— Тот, что поменьше…
— Как вы узнали?
— По когтям и взгляду.
— Взгляду?
Урмис кивнул:
— Твердый взгляд и острый. Не взгляд — шило!
— О-о! А еще?
— Когда я их брал, видел у гнезда панцири больших черепах. Не всякий беркут берет их, а мать этих брала…
— Взгляд, когти… Да еще крыло с мощным суставом! Так, аксакал?
Урмис улыбнулся:
— Так.
— И клюв…
— И крутой резцовый клюв?
Теперь они рассмеялись и обнялись.
— Спасибо за радость! — сказал гость. — За большую радость. До встречи в Алма-Ате.
И только тут Урмис вспомнил его… Вспомнил неожиданно, как это нередко бывает, когда забываешь, что надо вспомнить.
«Ой-бай! Как же это я?» А гость уходил. И какой гость… Старик рванулся за ним, растерянный, смущенный:
— Я точно ослеп, — проговорил он, задыхаясь, — не обижайтесь…
Гость удивился: «Обида за доставленную радость? Разве такое бывает в степи?!»
И впервые за утро улыбнулся такой приветливой улыбкой, что у старика перехватило дыхание.
— Обычай-то народный, желанному гостю надо же что-то преподнести. Уж вы не обижайте меня, старика, Мухтар, дорогой. Дарю вам птенца. Примите… — только и выговорил он.
Гость поклонился.
— Это бесценный подарок, аксакал. И я… — Он помолчал.
— Не откажите, примите!
— Но как же мне быть… Ведь мы в дороге…
Один из гостей подсказал выход: птенца пока не брать, оставить до осени и уже окрепшим привезти к Мухтару Омархановичу.
— Да, да, так ведь надежнее, — согласился он. — А главное, вы будете моим гостем, аксакал. А потом на охоту: испытаем беркута на деле, ну и наговоримся вволю обо всем!..
Гости уехали. Воспрянувший духом Урмис не знал покоя. Он не расставался с книгой «Абай», читанной им не раз. Но теперь, открывая ее, он подолгу смотрел на портрет своего необыкновенного гостя, знающего язык музыки и птиц.
Прибыли рабочие из совхоза. Забот прибавилось. Надо было везде успеть, и Урмис успевал! Впереди ждала встреча. «Если не упадем с коня, — вспоминал он, — э-э, нет. Старый Урмис еще поскачет».
Дни сменялись днями, птенцы росли и крепли.
Но однажды Зейнеп, вошедшая зачем-то в дом, выбежала оттуда с криком:
— Ой, аксакал, быстрее! Не знаю, который… Один из беркутов мертв!
Отдыхавший в юрте старик похолодел. «Аллах, пусть это будет моя, а не его птица». Не одеваясь, побежал к «штабу»… «Нет, не Мухтара».
В тот же день Урмис сплел из тальника надежную клетку.
Двадцать восьмого июня, как всегда, за утренним чаем Зейнеп включила приемник. Кто-то пел веселую песню. Затем так же весело заговорил диктор и вдруг на полуслове умолк. Наступила пауза, долгая пауза, и тот же диктор, но уже другим, напряженным, прерывающимся голосом, как будто сдвигая тяжелые камни, прочитал: «Сегодня в Москве скончался Мухтар Ауэзов…»
Зейнеп посмотрела на Урмиса. Тот сидел ссутулясь, не замечая, что из пиалы льется чай. За открытым пологом входа виднелась пустыня. Урмис смотрел туда… В его сознании медленно, набирая силу беспощадной правды, всплывали Мухтаровы слова: «Если не упадем с коня». «И это он знал. Он знал все…»- думал Урмис. Тоскующий взгляд остановился на холмах, и старику показалось, что и они горбятся, что их давит, как и его, черная весть, прозвучавшая над степью. Глазок забытого приемника потемнел. Кому-то жаловался кобыз. Но Урмис уже ничего не слышал…
В один из солнечных осенних дней Урмис выехал в степь со своим питомцем. На том холме, где он увидел раненого сайгака, старик открыл клетку.
Беркут переступил с ноги на ногу, втянул шею и одним прыжком вылетел на волю. Бронзовея оперением, стал подниматься все выше и выше.
Аксакал следил за ним, пока он не скрылся в холодной голубизне осеннего неба, там, где стояло солнце.
ПЕРВЫЙ СНЕГ(пер. Б. Рябикина)
Трактор вышел с фермы поздно. Рванул, заскрежетав. Дорога катилась вниз. В кабине было душно. Перегар солярки подступал к горлу.
Кулипа опустила стекло, высунула голову. Теперь лучше.
Ветер бьет по лицу, рвет волосы. Все равно хорошо. Солнечные лучи, как арканы, тянутся к земле, пробивают облака. Тучи темнеют, сердятся, их все больше и больше. И вот золотом меч уже в плотном мешке. Мгла спускается на землю. Разутюженная гусеницами дорога становится серой, неприветливой. Мутные лужицы, блеклая, забрызганная грязью трава.
На потухшем небе Кулипа замечает две точки. Это утки. «Наверное, последние, — думает она, провожая их взглядом. — Торопятся».
Ей становится холодно.
Сегодня был трудный день. Встала раньше петухов, но все равно спешила, причесывалась на ходу. Еще белели звезды, а она уже успела обежать всех доярок. Сердилась, когда долго стучала в окно.
Потом — на ферму. Когда все были уже на местах, Кулипа оседлала покорную рыжую лошаденку и — в контору, к председателю. Не застав в конторе, поехала к нему домой. Не дала даже умыться.
— Пожар у тебя на ферме, да?
— Никакой не пожар, сено надо привезти на ферму. Зима уже на пороге. Сегодня не управимся — завтра поздно будет.
Председатель и сам понимал, что надо дать трактор. Но у него же не сотня машин. И все работают. Но Кулипа не отставала от председателя, пока не выпросила трактор. А затем, собрав всех доярок, целый день возила сено с дальних участков. К вечеру остался самый последний стог. Теперь уж доярок отрывать от дойки нельзя. Поехала сама, одна.
В кабине на мягко пружинящем сиденье Кулипа почувствовала, как устала. Гудело в голове, ныли плечи, глаза слипались; Голова опускалась все ниже.
Тракторист Султан, как всегда, молчит. Странный характер у Султана. Что бы ни говорила Кулипа, он сидит молча и усмехается. Это сердило девушку.
Когда выезжали с фермы, Султан долго копошился возле трактора.
— Поехали, что ли, бугай! — в сердцах крикнула Кулипа и сама устыдилась грубости. А он покраснел и молча улыбнулся. Будто похвалили.
Кулипа стала наблюдать за ним. Она любила примечать все в людях. В огромных ручищах тракториста рычаги казались игрушечными, но он легко и ловко управлялся с ними.
Тоже нашел работку. Впору деревья валить… Ишь, лапы, как у медведя, пальцы кривые, толстые. Бывает же у человека такая фигура!
Взгляд Кулипы скользнул по его лицу. Голова — дыня-дыней, как-то нелепо торчит на лице мясистый нос. Сапоги гармошкой, и, конечно, голенища завернул, а комбинезон от мазута лоснится — ну и типчик!
Молчание надоело.
— От твоего горючего голова трещит, — громко проговорила она.
Султан глянул исподлобья, ничего не ответил и потрогал зачем-то толстым пальцем свой противный нос. Кулипу это разозлило.
— От со-ляр-ки голова болит! Ты что, немой, глухой?
Улыбка появилась на лице тракториста. От еще помолчал, потом сказал негромко:
— Я не глухой и не немой. Это с непривычки. У всех так бывает в первый раз.
На этот раз промолчала Кулипа.
Его голос, самые слова действовали ей на нервы. Вот урод!..
Жених! Вот уж… Ее курносый носик презрительно сморщился, девушка отвернулась. Раньше Кулипа знала Султана только понаслышке. Он был посмешищем всех аульных девушек. О незадачливой невесте обычно говорили: «Да кто на ней женится, кроме Султана?» Последние годы родители Султана изъездили всю округу, чтобы сосватать сыну невесту. Когда в прошлом году Кулипа приехала с курсов домой на каникулы, они и ее не обошли. Что ж стариков она встретила приветливо, вежливо проводила, обещала подумать. А когда увидела!.. Поняла — потому и родителей посылает что показаться боится… И теперь с этим посмешищем она сидит рядом. Бедняга, взглянул бы на себя со стороны. Хорош, ничего не скажешь!
Тяжелые черные тучи надвинулись со всех сторон. Ни одного проблеска. Ветер все злее и злее. На западе небо, как черная бездна. Но что это? Белое пятнышко, маленькое, пушистое облачко. Оно мечется среди серых громад, превращаясь то в утку, то в барашка, то в куст можжевельника. Пробирается, словно через камни ощупью. Султан не сводит с него глаз.
«Здорово! Красота… Даже здесь природа удивительно хороша. А она не замечает. То охает, то губы поджимает».
Султан многое слышал о Кулипе. Все хвалили ее наперебой. И хороша-де и скромна, и трудолюбива.
А чего хорошего? Ну, смуглая коротышка — и всего. Только и красоты, что румянец на щеках. С утра хмурится, всем недовольна. Подумаешь, трудяга… Будто вся ферма на ее плечах. Правда, на вид ничего, но характер, характер…
Тракторист закашлялся, наверное, от солярки.
«Подумать только, а я ей записку утром написал. Хотел отдать, когда поедем… Записку… Скорей бы сено привезти и забыть обо всем».
— Ты что все смеешься?
— А что, плакать, что ли?
— Без причины не смеются…
— Почему же, если смешно?
— Знаешь, помолчал бы лучше. Жми быстрее.
«Грубиянка. Такая осчастливит! Не завидую ее будущему мужу».
Он затормозил, выскочил с ведром из кабины, налил в радиатор воду. Потом лег на живот у арыка и сам стал пить ледяную воду.
«У, пьет, как животное…»