– Значит ты – защитник алкашей и зэков?
– Нет. Мне нужна инфа, а вы мне её не даёте. Потому буду портить вам жизнь до тех пор, пока не допрёте, что со мной проще договориться.
– Угрожаешь?
– Предупреждаю.
– Мне не нравится, когда меня предупреждают всякие уроды.
Шура встал, подошёл ко мне, расслабил плечи, заиграл пальцами: то складывал в кулак, то расставлял веером. Я понял, к чему такие мансы, встал.
Шура на выдохе послал кулак на встречу с моей челюстью. Я ухватил Шуру за запястье, присел, потянул на себя. Шура потерял равновесие, начал падать. Я двинул коленом Шуре под дых, отшагнул в сторону, добавил парню ладошкой по затылку. Шура рухнул на пол. Драки не получилось. Зато Шура об пол разбил нос.
Через минуту Шура очухался, поднялся на колени, посмотрел на лужицу крови на полу, ощупал нос, задавил стон в самом зародыше, рассмотрел измазанные кровью пальцы.
Я протянул Шуре руку. Шура отмахнулся, опёрся о стол, поднялся на ноги, подошёл к зеркалу, глянул на нос, увидел кровь на рубашке, качнул головой, потрогал нос кончиком пальца, скривился, развернулся на каблуках, вперил взгляд в мою переносицу, заговорил.
– Из-за какой-то дуры разбивать себе морду?..
– Вот и я о том же.
– Где учат так драться?
– На курсах боевых шахмат.
– Это был мат?
– Шах.
– Так что вы хотели узнать?
– Может, умоетесь?
Шура прошёл в боковую дверь, пожурчал водой. Вышел без рубашки, умытый, с мокрой лысиной. Закрыл входную дверь офиса на ключ, сел на место, жестом предложил мне начинать.
Я спросил, где Шура болтался восьмого числа в одиннадцать утра.
Шура глянул в записную книжку, сказал, что в десять минут двенадцатого встречался с клиентом на Наваринской. Я уточнил, насколько место встречи с клиентом близко к Никольской. Шура посмотрел в потолок, пошевелил губами, сказал, что если ехать на машине, то до Никольской минут пять езды.
Я вкратце рассказал связь эсэмэски-убийцы со смертью мамаши. Затем я сказал, что неткафе находится на углу Никольской и Наваринской. Под конец я допустил, что эсэмэску мог заказать и Шура по просьбе Оксаны. По времени и месту сходится.
Шура нахохлился. Я взглядом показал: “мне твоя тюбетейка до лампочки”.
Квадратный лысый мужик чуть не всхлипнул: мол, “не виноватая я!”. Затем Шура принялся меня уверять, что продать квартиру зэка, который сидит – это одно, и это шурин бизнес, и деньгу он приносит немалую. Но убивать, чтобы потом продать дом… Нет, на это Шура не способен. Да ни в жисть!
И с зэками-то Шура связался только потому, что Шуре скоро уматывать в Израиль – вот-вот придут последние документы на выезд. Пока те зэки сидят, Шура зашибает деньгу, а когда выйдут – Шуры уже и след простыл. И пусть с зэками разбираются их жадные родственнички.
Когда Шура закончил, я попросил вспомнить, о чём болтал Шура с Оксаной под холодной мартовской Луной.
Шура углубился в воспоминания, причём каждую мемуаринку озвучивал, чтобы я не пропустил чего важного. Когда Шура дошёл до места, где Оксана спрашивала, сколько стоит квартирка – пусть и самая захудалая – в Болгарии, я сказал: “Стоп!”. Затем я не удержался, добавил фразу киношных сыщиков: “А вот с этого момента поподробнее!”. Шура пообещал выложить всё как на духу.
В одну из последних встреч с Шурой Оксана спросила, во сколько бы её брату обошлась квартира в Париже. Когда Шура назвал цену, Оксана сказала что-то вроде: “Интересно, какая же у Лёвы должна быть зарплата, чтобы купить квартиру в Париже?”. Шура сказал, что большая, если не очень большая.
Тогда Оксана спросила, в какую цену квартиры в Болгарии. Шура сказал: “Разумно. Париж – он в небе, а Болгария почти в руке. А променять Париж на Болгарию братишка-то захочет?”. Оксана отмахнулась, сказала, что дело не в братишке, а в Оксане. Мол, если братишка хочет жить во Франции, то почему бы Оксане не хотеть жить в Болгарии? Оксана солнце обожает, а в Болгарии, по слухам, на берегу Чёрного моря тепло и солнечно – не то, что в туманном Париже.
Шура хотел было заметить, что туманный вообще-то Лондон, но вовремя спохватился. Профессионалы клиента в невежество мордой не тычут, а Шура разглядел в Оксане задатки клиента, который – кто знает? – может решиться на переезд в Болгарию. И тогда у Оксаны есть знакомый маклер – Шура. Почему бы не заработать лишнюю копейку?
Тогда Шура разрекламировал Оксане болгарскую недвижимость. Сказал, что в Болгарии сейчас цены на жильё почти такие же, как в Андрееве. Высокие цены лишь на квартиры, что стоят на самом берегу моря. В паре километров от пляжей на ценниках такие же суммы, как на равноценное жильё в центре Андреева. Зачем платить кучу денег за квадратный метр в двух шагах от воды, когда за гораздо меньшую сумму можно купить квартиру чуть подальше от пляжа? Море то же, воздух тот же. А к пляжам ходит автобус: пять минут езды по идеально ровной дороге – и ты уже загораешь на бархатном песке, а на твоём счету на сэкономленные денежки капают проценты.
Под конец рассказа об Оксане Шура выразил крайнее сожаление, что до покупки Оксаной квартирки в Болгарии дело пока не дошло. Шура мог бы неплохо заработать.
Я спросил, за сколько можно купить сносную квартиру в паре километров от черноморско-болгарского пляжа. Шура сказал, что в межсезонье вместе с услугами Шуры я вполне уложусь в сто пятьдесят тысяч баксов. За такие деньги я получу не хоромы, но и не клоповник. В общем, останусь доволен.
С Шурой я распрощался впопыхах: мыслями стоял на пьедестале почёта, принимал переходящий красный вымпел за поимку особо циничной преступницы.
По дороге к дому я подумал, что как раз чего-то вроде Болгарии мне и не хватало. Если Лёва за убийство мамаши сядет, то Оксана с помощью ушлого Шуры мамашин дом продаст, с Лёвой не поделится, отстегнёт Шуре десять процентов гонорара, на остаток прикупит себе купальник и квартирку в солнечной Болгарии, и поминай как Оксану звали. В это время Лёва будет гнить в тюрьме, а когда выйдет на свободу, то узнает, что сто лет назад стал бездомным. При этом чего Оксане бояться?
Чтобы Лёве достать Оксану в Болгарии, надо потратить столько сил и денег, что от такой затеи проще отказаться. Ведь у Лёвы в послужном списке будет срок за умышленное убийство. С таким прошлым за визу в Европу придётся заплатить кучу денег. При том не факт, что с такой дорогущей визой пропустят пограничники. Выбрасывать деньги на ветер?
Разве что Лёва решит отомстить Оксане во что бы то ни стало, или перейдёт границу нелегально. Захочет ли рисковать? На границе, как известно, в нелегалов стреляют. Ко всему прочему Оксану в Болгарии ещё надо найти. И кто скажет Лёве, где Оксану искать? Концы в воду.
От мыслей о Болгарии меня отвлекла вывеска книжного супермаркета. Мелькнула мысль о том, как поймать Оксану. Я свернул к книжному.
В здоровенном книжном супермаркете нашлось всего три карманных словарика французского. Один из них – точно такой же, какой я видел на книжной полке в комнате Лёвы. Я купил словарик, покатил домой.
Дома я вооружился острым ножом, стальной линейкой, и куском фанеры. Полчаса колдовства – и я врезал в словарик камеру. Я поставил словарик на стол, отошёл на метр, присмотрелся, похвалил себя за золотые руки: разглядеть объектив на корешке книжицы я смог лишь потому, что знал где искать.
Я надел брюки с накладными карманами, обернул словарик фланелькой, сунул свёрток в карман, рассмотрел себя в зеркало. Накладной карман в глаза не бросался, словарик не выпирал.
Я поставил словарик на стол, нажал кнопку на врезанной камере, отошёл на три метра, помахал в объектив рукой. Затем я камеру из словарика вытащил, подключил к ноуту, запустил файл, что лежал в памяти камеры. На экране я махал зрителям рукой. Я стёр контрольную запись, вернул камеру в словарик, обернул словарик фланелькой. Зачем нужна фланелька? Чтобы объектив остался чистым. Иначе камера запишет не компромат, а пыль крупным планом.
После того, как закончил со словариком, я уселся в кресло, напряг память: не забыл ли чего. Через минуту вспомнил, что не решил проблемку оксаниного алиби.
Оксана утверждала, что в момент заказа эсэмэски сидела рядом с мамашей. Как на мой взгляд, то алиби хлипковато. Единственный возможный свидетель умер. С другой стороны, как Оксана умудрилась смотаться в неткафе, и мамаша при этом не пожаловалась Лёве, что дочурка оставила мать одну в доме? К тому же Оксана умотала сразу после сильнейшего приступа астмы, который вызвал Серый.
Я вспомнил, что Лёва, когда рассказывал предысторию эсэмэски, упомянул снотворное.
Я позвонил Кате. Спросил, где стояло снотворное, которое принимала мамаша, и насколько быстро препарат действовал. Катя сказала, что пузырёк стоял в столике, что возле мамашиной кровати. Снотворное доктор прописал мощное: мамаша засыпала через десять-пятнадцать минут. После приступа астмы мамаша засыпала ещё быстрее, минут за пять-семь, ведь приступ выматывал все мамашины силы, и мамаше помогала заснуть дикая усталость.
Я попросил Катю о нашем разговоре не говорить даже Лёве. Катя напомнила о своём праве говорить что и кому угодно. Я сказал, что если Катя хочет получить доказательства лёвиной невиновности, то… Договорить я не успел. Катя сказала, что будет молчать до победного.
После звонка Кате я счёл проблему оксаниного алиби решённой: Оксана дала мамаше снотворное, чего уж проще? Когда мамаша засыпала, Оксана сидела рядом. Проснулась – Оксана рядом. С какой стати жаловаться Лёве, мол, Оксана бросила мать в доме одну-одинёшеньку?
Если бы мамаша проснулась, когда Оксана моталась в неткафе, то могла подумать, что Оксана… да хотя бы в туалете. Мамаша дождалась бы Оксану да посетовала, что провела в одиночестве вечность. Тогда Оксана эсэмэску бы отменила, и дело с концом.
Даже если бы Оксана отменить эсэмэску не смогла, и эсэмэска таки пришла, Оксана сказала бы Лёве, что если кто-то так по-идиотски шутит, то это не значит, что надо немедленно звонить в милицию.