– Могу я занести это в дом? – спросил я.
– Я сказала: в помощи не нуждаюсь.
Она сунула пакеты куда-то за дверь, потом повернулась и начала брать у меня из рук банки. Дверь за ее спиной оставалась открыта, и откуда-то из глубины дома послышался стон. Я заметил, как недовольно сжала губы Лола, но отозвалась, лишь когда стон повторился, на сей раз громче.
– Слышу, слышу. Дай мне войти.
Стонал явно человек, не животное. Я попробовал заглянуть в дом. Там царила темнота, но я разглядел упаковку, вывалившуюся из одного пакета. Памперсы для взрослых.
– Все в порядке? – спросил я.
Лола посмотрела на меня так, словно я сморозил глупость.
– Вам-то какое дело?
Я вздохнул, простившись с мыслью успеть на собрание.
– Послушайте, почему бы мне не убрать все это, пока вы разберете покупки?
Я даже не понял, разозлилась Лола или просто удивилась. Она смотрела на меня, как на невиданную диковину. Потом выхватила у меня из рук последнюю консервную банку.
– Оставьте нас в покое!
Дверь захлопнулась у меня перед носом.
Глава 10
Первые десять минут собрания я пропустил. Хотя церковь находилась совсем недалеко от того места, где жила пожилая женщина, дорожные указатели там отсутствовали, а я опаздывал. Мне пришлось включить карту в мобильнике, и она привела меня на улицы, по которым я раньше проезжал, и уже с них свернуть на нужную. Дождя не было, если не считать нескольких редких капель, но низко клубившиеся тучи убеждали меня в том, что этот перерыв временный. Я запер автомобиль и поспешил перейти дорогу.
Церковь оказалась мрачным зданием эдвардианской эпохи с нелепой пристройкой 1970-х годов, прилепившейся к ней с одной стороны. Стоило мне перешагнуть порог, как на меня накатила волна влажного воздуха и запаха мокрой одежды. Стены украшались плакатами различных общественных мероприятий; к одной из стен прислонялся порванный, сложенный батут. Я ожидал, что непогода отпугнет участников, однако небольшой зал был забит до отказа. Свободных стульев не было, и люди стояли у задней стены и в проходах. Кто-то уже начал выступление, и искаженный дешевой электроникой голос гремел в динамиках.
За столом на сцене сидели перед микрофонами пять или шесть человек. Говорившая находилась посередине: усталого вида женщина с короткой стрижкой, вся в бусах и браслетах.
В торце стола, чуть поодаль от остальных стоял пустой стул. Смотрелся он на этой сцене как-то странно, словно его поместили сюда специально. Ближе других к нему за столом сидел мужчина – тот самый, что выступал на демонстрации перед больницей. Как и в прошлый раз, он был в черной куртке, джинсах и белоснежной рубашке. Ничего особенного, и тем не менее из всех присутствующих за столом он производил наиболее яркое впечатление, приковывая к себе внимание. Выступавшая женщина постоянно поглядывала в его сторону, будто ожидая одобрения. И когда он кивнул своей бритой, блестевшей, как бильярдный шар, головой, женщина даже покраснела.
Я заметил свободное место у стены и пробрался к нему. Хотя я изо всех сил старался делать это бесшумно, мое появление не осталось незамеченным. Повернувшись лицом к сцене, я понял, что за мной наблюдали и смотрел на меня тот самый мужчина.
Накануне я решил, что мне это показалось, но теперь в том, что он меня узнал, не осталось сомнений. Мужчина кивнул мне и снова повернулся к выступавшей.
Кто он? Озадаченный, я напрягал память в поисках ответа. Если мы и встречались, я этого не помнил, а вот мужчина явно меня узнал. Я продолжал размышлять, пока меня не тронули за рукав.
– Вот не ожидал встретить вас здесь, доктор Хантер, – раздался знакомый голос.
Даже не успев оглянуться, я по выговору узнал Уэлана. Инспектор улыбнулся женщине, которая уступила ему место рядом со мной, и поднял голову.
– Вы прямо напрашиваетесь на неприятности, – прошептал он. Если Уэлан и заметил, как кивнул мне мужчина на сцене, виду он не подал. – Каким ветром вас сюда занесло?
– Простое любопытство, – ответил я, тоже понизив голос. Не мог же я признаться, что мне просто нечего делать?
– А старший инспектор Уорд знает об этом?
– Я сам об этом не знал еще час назад. – Будь у меня такая возможность, я бы обсудил это с Уорд, но я не видел в этом необходимости: в конце концов, это открытое собрание. – А вы-то сами что здесь делаете?
– Так, поглядываю потихоньку за тем, что происходит.
– Что, Уорд ожидает неприятностей?
Она ведь говорила мне, что напряжение в округе выросло, особенно когда стало известно о найденных телах. Впрочем, ни одного полицейского в форме я в зале не заметил, да и других подчиненных Уорд тоже.
Уэлан покачал головой.
– Нет, ничего такого. Хотя присматривать за такими вещами не мешает. Никогда не знаешь, кто сюда вдруг заявится.
Или не заявится, подумал я, покосившись на незанятый стул в торце стола.
– Кто они? – спросил я.
– Руководство местного самоуправления и просто мелкие активисты. Женщина, которая говорит, член совета. А тот, что рядом с ней, руководит раздачей благотворительного продовольствия. – Уэлан пожал плечами. – Большинство вполне благонамеренные.
– А вон тот, сидящий рядом с пустым стулом?
На губах инспектора заиграла усмешка.
– Трудно сказать так, сразу. Это Адам Одуйя. Местный активист, однако по сравнению с остальными птица совсем другого полета. Одно время работал адвокатом-правозащитником, но назначил сам себя борцом за социальную справедливость. Стоит за почти всеми демонстрациями и митингами по поводу больницы, и это именно он подключил к протестам общество защиты летучих мышей, или как они там себя называют. Не будь его, больницу давно бы уже снесли.
Это так и не давало ни малейшего намека на то, откуда Одуйя мог меня знать.
– Если так, наверное, он не слишком популярен у застройщиков.
– Ну не думаю, чтобы они из-за него хуже спали. За ними большой международный конгломерат, так что для них это лишь вопрос цены. Вот бедолагам, что здесь живут, действительно не повезло: они, как всегда, крайние.
– Послушать вас, так вы на стороне протестующих.
– Не скрою, я им сочувствую. Возможно, вы по моему говору не поверите, но я вырос всего в нескольких кварталах отсюда. До восьми лет жил в Блейкенхите, пока родители не переехали в Ньюкасл. Жена моя из Лондона, потому и вернулся, а вот здесь в первый раз с тех самых пор. И, надо сказать, в ужасе от того, что вижу. То есть тут никогда богато не жили, но чтобы вот так… Кругом наркоманы, все заколочено или развалилось, а с тех пор, как закрыли Сент-Джуд, до ближайшей больницы двенадцать миль ехать. Хоть плачь.
Уэлан стал говорить громче, и женщина, уступившая ему место, недовольно покосилась на него. Он виновато кивнул ей и, придвинувшись ближе ко мне, снова понизил голос:
– Весь этот район погибает без реконструкции, но вместо доступного жилья застройщики собираются возвести еще один квартал дорогих стеклянных офисов. И ведь они пытаются наложить руки и на рощу за больницей. Эта роща чуть не старше города, а они говорят, если им отдадут эту территорию, вот тогда они построят жилье. Одуйя считает, они пудрят всем мозги, и, вероятно, он прав.
– Тогда что вас в нем настораживает?
Уэлан пожал плечами:
– Я согласен со многим из того, о чем он говорит. Мне просто не нравится этот «социальный мессия», которого он изображает. Слишком уж он себя пиарит, я такого не люблю. У него популярный блог, огромное количество подписчиков в «Твиттере», и он мастерски умеет этим пользоваться. Чертовски фотогеничен, надо признать, но почему-то мне кажется, будто у него во всем этом свой интерес. Уж больница ему дорогу никак не переходила.
Я посмотрел на красавчика за столом президиума. Тот внимательно слушал женщину.
– Какой интерес?
– Все, что поможет ему в адвокатской карьере. Скорее всего, политический. Этот тип – прирожденный политик, и на этом деле он может сорвать себе бонус… Ага, наконец-то. Главное событие, вот оно, начинается.
Выступавшая наконец выдохлась и, повернувшись к Одуйе, представила его публике. Пока она переводила дух, он энергично аплодировал ее выступлению, на что зал откликнулся, хотя и с меньшим энтузиазмом. Потом, вместо того чтобы выступать сидя, как предыдущий оратор, Одуйя снял микрофон с подставки и поднялся.
– Спасибо, Таня. И спасибо вам всем за то, что пришли. Если бы не дождь, нас было бы больше.
Одуйя улыбнулся и сделал паузу. Усиленный микрофоном голос впечатлял еще больше. По залу прокатились одобрительные смешки. Впрочем, едва он смолк, лицо его снова сделалось серьезным.
– Есть те, кто говорит, будто таких вещей, как чувство локтя, больше нет. Мол, связи, что объединяли наше общество, порваны. Всем на все наплевать. – Он снова сделал паузу для большего эффекта. – Так вот, я вижу, стоя здесь сейчас, что это не так. Я вижу людей, которым не все равно. Людей, кто беспокоится за свои семьи и за соседей, людей, желающих своим детям лучшей жизни. Людей, возмущающихся, что их не слышат!
Его окрепший голос отозвался эхом от стен церковного зала, который разразился дружными аплодисментами.
Но я заметил, как он чуть отодвинул микрофон от рта, чтобы тот не фонил. Уэлан говорил правду: Одуйя великолепно знал, что делает.
Следующие десять минут он говорил – ярко, но со сдержанной страстью. Что-то из истории больницы я уже знал; впрочем, местные – наверняка тоже. Это ничего не меняло. Одуйя завладел всеобщим вниманием, и я сомневался в том, что в зале найдется хоть один человек, не следивший за ним. Он вышел из-за стола и, медленно обойдя незанятый стул, остановился на самом краю сцены. Зал затих. Одуйя молчал, нагнетая напряжение.
– Я не говорю ничего такого, чего бы вы от меня не слышали прежде. Закрытие нашей больницы – кража, а это именно кража наших прав, нашей земли ради наживы. Во всем этом нет ничего нового. Все это мы уже проходили. Но сейчас речь идет уже не о нашей земле, не о наших домах или о чьей-то алчности. Речь идет о жизнях. Погибли люди. И что мы слышим от полиции? Ничего.