Рука сама нырнула в карман, нащупывая телефон. Экран вспыхнул, высветив зловещий текст. Серафим даже не взглянул на слова – только на номер.
– Один и тот же автор, – процедил он. – Кто-то, кто знает нас лучше, чем мы друг друга. Кто знает про Алексу. Играет нами, как пешками.
Я сжал зубы, вспоминая слова бабушки: “Бойся человека, чьи уста полны лести, ибо в сердце его – сеть лукавая”. Но вместо ответа лишь кивнул. Серафим уже не слушал – его пальцы замерли над экраном, словно он читал не сообщение, а мои мысли.
– Это пишет Алекса. Она будет нам мстить… – прошептал я, но Серафим лишь рассмеялся. Его смех звучал как скрежет ножа по стеклу – холодный, режущий.
– Милейший, ты серьёзно? – Он выгнул бровь. – Веришь в призраков?
В этот миг я едва сдержал удар. Кулаки горели, но я вспомнил: “Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу”. Вместо этого я сжал зубы и выдохнул:
– Я хочу сдаться в полицию. Возьму вину на себя. Больше не могу… Не сплю ночами. Бои превратились в пытку. Денег нет…
Серафим молча бросил мне кошелёк. Внутри лежали десятки купюр – хрустящих, пахнущих чужим страхом. Пять-семь боёв, – мелькнуло в голове. Но вместо отказа я прижал их к груди. “Лучше терпеть обиду, нежели губить душу свою” – шепнул внутренний голос, похожий на бабушкин.
– Запомни, Святослав. – Его тон стал ледяным, как рука мертвеца. – Это деньги за молчание. Дай мне месяц. Я почти нашёл убийцу – он рядом. Если сдашься – сядем все: ты, я, половина участка. “Кто копает яму другому, сам в неё упадёт”. Понял?
Я кивнул, чувствуя, как цитата из Притч впивается в мозг. Серафим усмехнулся:
– Идёт. Месяц. Если не найду – сдамся сам.
Его слова дали мне слабую надежду. Ведь именно Серафим стал причиной всего этого. Но как прожить ещё месяц в этой пустоте?..
– Идёт, – сказал я, протягивая руку. – Но помни: “Кто клянётся ложно, у того злой конец”. Обманешь – пожалеешь.
Он притворно вздохнул, а затем рассмеялся – коротко, как выстрел. Я не стал дожидаться продолжения. Развернулся и пошёл прочь, чувствуя спиной его взгляд, холодный, как у змеи. “Не оглядывайся назад, ибо прошлое – тень, а будущее – свет” – всплыли бабушкины слова.
“У меня есть цель”, – твердил я себе, стискивая кошелёк в кармане.
Серафим остался стоять у окна, наблюдая, как я растворяюсь в тумане. Его улыбка была тоньше лезвия.
***
Я смотрю вслед уходящему Святославу. Набожный, доверчивый, с его-то талантом ломать кости… Как трогательно, что его "дар от Бога" теперь защищает меня. Жаль, что вера не сделала его умнее.
Мысли о будущем скользят в голове, как лезвие в чужом боку. Если всё пойдёт по плану – а оно пойдёт, – Святослава придётся убрать. Решение созрело ещё тогда, когда мы вдвоём тащили труп через лес. Его руки дрожали не от тяжести. Он сломался в тот день. Навсегда.
Бар "Неоновая сова" мигает вывеской, обещая забытье. Редко сюда захожу: слишком много пьяных эмоций, слишком мало логики. Но сегодня нужно выжечь из памяти образ лица Алексы. Или то, как Святослав смотрел на меня после сообщений.
– Стой, ублюдок! – визгливый крик разрывает тишину.
Игнорирую. В этом квартале каждый второй орёт на кого-то.
– Стоять, дочеубийца! – пронзительный визг бьёт по ушам.
Успеваю пригнуться за долю секунды. Лезвие срезает прядь волос и царапает щёку. Кровь теплее, чем я ожидал. Нападающий теряет равновесие – мой шанс. Проскальзываю под его левую руку, хватаю пригоршню песка из урны. Песок летит в лицо, оставляя противнику пару секунд на размышление.
– Ты заплатишь за Алексу, тварь! – доносится вслед.
Бегу, не оборачиваясь. Как мило – месть от лица мёртвой. Нужно будет проверить, кто ещё знает про Алексу. Или…
– Милейший, – бросаю через плечо бармену, заскакивая в "Сову", – налей мне чего-нибудь крепкого. И вызови такси. У меня сегодня очень неприятный разговор намечается.
***
Страх – роскошь, которую я позволю себе позже. Сейчас важнее оценить ущерб: белое пальто испорчено пылью и кровью. “Жаль, – думаю, – теперь его можно смело списывать в утиль. Или выдать за арт-объект на благотворительном аукционе”.
Чудо? Нет – рефлексы. Мой мозг просчитал траекторию удара быстрее, чем я успел испугаться. Нож в череп или спину – это скучный финал. А я ещё не закончил партию.
– Дочеубийца? – бормочу, разглядывая капли крови на асфальте. – Отец Алексы, надо полагать. Предсказуемо. Как в дешёвом триллере – мститель в дождевике.
Руки дрожат? Временное недоразумение. Зато теперь у меня есть повод нанять Святослава в качестве живого щита. “Пусть его совесть защищает мою спину”.
Машина рвёт с места, шины визжат, как побитая собака. Дома ждёт бар – не для забытья, а для планирования. Выходить без телохранителя? Только если в качестве приманки.
– Итак, Маргарита, – произношу вслух, включая фары. – Первый пункт в списке. Слабое звено всегда дрожит перед финалом.
Глава 8
– Видишь ли, милейшая, этот бункер – временная игрушка. Подарили по дружбе, – я лениво крутанул бокал, наблюдая, как свет лампочки трепещет в янтарной глубине виски. Как же они любят эти дешевые драмы. Свет-тьма, страх-ненависть. Банально. – Кричи сколько влезет. Лес здесь немой. Да и кляп… – я усмехнулся, – он не только звуки глушит. Он – символ твоей беспомощности и моего превосходства.
Я откинулся на стуле, скрестив ноги. Ногти у неё обкусаны. Испортила маникюр. Как мило.
– Две истории, – продолжил я, растягивая слова. А потом… – я наклонился, почти касаясь её лица, – ты скажешь, что я за человек. Играем?
Она закивала, всхлипывая. Слюни на кляпе. Как эстетично. Поднявшись, я прошёлся мимо неё, нарочно цокая подошвами. Дрожит. Как щенок под дождём.
Она застонала, извиваясь. Бесполезно. Со мной невозможно бороться.
– Не трать силы, милейшая. Ты – не жертва. Ты – пример. Для тех, кто ещё сомневается, стоит ли со мной шутить.
***
– Ты хочешь знать, откуда во мне эта… тщательно выверенная гниль? – я медленно провёл пальцем по краю бокала, собирая капли виски. – Нет, не перебивай. Ты здесь для того, чтобы слушать, милейшая.
Детство. Слово-то какое… трогательное. Мать была юристом. О, она умела биться за чужие права! Только не за свои. Отец вышвырнул её, как ненужный договор. Смешно. Даже её смерть не стала для него уроком.
– Ты думаешь, деньги – это власть? – я хмыкнул. – Нет. Деньги – это лупа. Они увеличивают то, что ты есть. Трус станет трусливее. Ублюдок – подлее. А я? Я стал… искуснее.
Он бил её. Не кулаками – словами. Документами. Лишал всего, пока от неё не осталось ничего, кроме петли на балконе.
– Какая глупость – умирать из-за мужчины. Но знаешь, что хуже? Не то, что она бросила меня с ним. А то, что я её понимаю. Любовь – это когда прощаешь даже гибель.
Я резко встал, отшвырнув бокал. Стекло разбилось о стену. Красиво. Как её жизнь.
– Теперь у меня есть всё. Квартиры, машины, люди, которые притворяются, что мне рады. Но любовь? – смех вырвался резкий, неприятный. – Это не для таких, как я. Мы рождаемся с чёрной меткой. Её не смыть даже кровью.
Слёзы на её лице были бесполезны, как и она сама.
– Не плачь, милейшая. Ты здесь не для сочувствия. Ты – зеркало. В котором я вижу, что даже имея всё, я всё равно… пуст.
– Пять лет. Первый урок, милейшая. Няни… О, эти профессиональные улыбки! Они пели мне колыбельные, суки, даже сердце вроде бы вкладывали. А я… верил. – Я щёлкнул пальцами, вспоминая. – Пока не услышал, как одна из них шепчет в трубку: “Мерзкий он. Вечно орёт…” Забавно. Они брали деньги, чтобы терпеть меня. А я начал брать деньги, чтобы терпеть их.
Я медленно провёл рукой по столу, снимая невидимую пыль. Символично. Как тогда, в десять лет, когда отец швырнул мне пачку купюр: “Разбирайся сам”. Не “Как дела?”, не “Что ты чувствуешь?” Нет. Бюджет вместо объятий.
– Знаешь, что интересно? – мой смех звучал резко, как скрип стула по бетону. – Деньги – это вакцина от любви. Если у тебя есть деньги, то любовь тебе не светит. Хочешь, чтобы человек принадлежал тебе? Купи его. Нянечки, водители, учителя… Все куплены. Даже та, что рыдает сейчас передо мной, – тоже куплена. Только она ещё не поняла этого.
Отец. Его лицо – маска из мрамора. Ни улыбки, ни слова одобрения. Только чеки. Как будто ребёнок – налоговый вычет.
– Любовь? – я резко встал, подойдя к девушке. – Это когда мать вешается, а отец даже не приходит на похороны. Это когда тебе платят за то, чтобы ты заткнулся. – Мои пальцы дёрнули её за волосы, заставляя смотреть в глаза. – Ты думала, я монстр? Нет. Я – зеркало. В котором вы видите, во что превращаетесь, когда продаёте душу за копейки.
Отпустив её, я вернулся на место, поправляя манжеты. Идеальный порядок. Как в детской, где я сам наводил порядок, пока няни притворялись, что заботятся.
– Так что не плачь. Твои слёзы – это инвестиция в моё развлечение. А любовь… – я поднял новый бокал, словно провозглашая тост, – её нет. Есть только цена. И ты, милейшая, слишком дёшева.
– Анастасия… – я медленно выделил имя, будто пробуя его на вкус. – Единственная, кто не брала денег. И знаешь, почему? – я усмехнулся, не дожидаясь ответа. – Потому что она играла в благородство. Какая ирония: женщина, которая могла купить себе новую жизнь моими же деньгами, вместо этого тратила свои сбережения на эти… – я кивнул на витрину с миниатюрными машинками, – игрушечные трофеи.
Она думала, что исправит меня, что книги и “развитие” заменят мне любовь. Смешно. Она просто не понимала, что я коллекционировал её принципы, как эти модели.
– А дядя Гена… – я потянулся за бокалом, чувствуя, как холодный металл подставки впивается в ладонь. – Психолог, мать его. Учил меня “понимать людей”. Как будто люди – это уравнение, которое нужно решить. Но он ошибался. Люди – это рынок. Их можно купить, продать, обменять на что-то более… полезное.
Я встал, подходя к коллекции. Каждая машинка – победа. Над её гордостью, над его наивностью, над моим собственным одиночеством.