Повернувшись к пленнице, я наклонился, чтобы наши лица оказались на одном уровне:
– Вот в чём проблема всех вас, милейшая: вы верите в чистые намерения. А я? Я верю в счета. И знаешь, что я купил на эти счета? Не машинки, не учителей… – я щёлкнул пальцами перед её лицом. – Власть. Власть быть тем, кто смотрит, как вы корчите рожи, пытаясь понять, где же моя душа.
А её нет. Есть только цена. И ты… – я провёл пальцем по её щеке, – ты слишком дёшева, чтобы её узнать.
– Школа… – я медленно провёл пальцем по краю бокала, наблюдая, как свет лампы дрожит в янтарной жидкости. – Знаешь, милейшая, что самое смешное в богатых детях? Они уже родились с пустыми глазами. Ни мечтаний, ни страстей – только надоевшие игрушки. А я… Я нашёл, чем их удивить.
Моя коллекция. Эти миниатюрные автомобили, которые Анастасия покупала на свои гроши. Каждая машинка – урок: как убедить человека, что ему нужна вещь, которая ему не нужна.
– Месяц я планировал представление, – продолжил я, растягивая слова. – Подготовка почвы. Интриги. Шепот на переменах: “А ты видел, что у Серафима есть?”. Я продал всю коллекцию за сумму, которая могла бы содержать армию нянечек. Но мне были не нужны деньги. Мне нужен был… спектакль.
Отец орал, как всегда. Анастасия плакала – впервые. Её слёзы были настоящими. А Гена… Гена смотрел на меня, как на шедевр, который сам же и создал. “Он гений!” – кричал он отцу. Гений манипуляций, да. Но это слово звучало приятно.
– А потом… – я встал, подходя к пленнице, – началась война. Анастасия ненавидела отца за то, что он терпел её ради меня. Отец ненавидел Гену за то, что тот учил меня “думать”. А Гена… – я усмехнулся, – он просто пил. Всё больше. Смешно, правда? Его “психологические трюки” были лишь попыткой заполнить пустоту в себе.
Я стоял между ними, как судья в цирке. “Прекратите!” – кричал я. Но чем громче кричал, тем сильнее они расходились. Тогда я понял: чтобы победить, нужно выбрать сторону. Но я не мог. Потому что каждая сторона давала мне силу.
– Отец платил мне за лояльность. Анастасия – своими уроками. Гена – одобрением. Я брал всё. А взамен… – я щёлкнул пальцами перед лицом девушки, – давал им иллюзию, что я на их стороне.
Прошли годы. Скандалы стали ритуалом. Отец, Анастасия, Гена – трое актёров в моём театре. А я? Я был режиссёром. Пока однажды…
– Мне стало скучно, – голос стал тише, почти доверительный. – Они предсказуемы. Как шахматные фигуры. Отец – король, который боится потерять контроль. Анастасия – ладья, которая не может атаковать без разрешения. Гена – пешка, которая пьёт, чтобы не видеть, как её используют.
Я резко развернулся, ударив бокалом о стену. Стекло разлетелось, как осколки их иллюзий.
– И знаешь, что самое страшное? Я до сих пор жду, что отец обнимет меня. Скажет, что гордится. Но он… Он даже не заметил, как я перестал играть. Как стал настоящим.
Слёзы на лице пленницы. Бесполезные. Как их любовь.
– Не плачь, милейшая. Ты здесь не для сочувствия. Ты – зеркало. В котором я вижу, что даже богатство не купит того, что разрушено в детстве.
***
– Четырнадцать лет. Возраст, когда даже гормоны пахнут деньгами, – я медленно потянулся за бокалом, наблюдая, как лед звонко стукается о стекло. – Она была королевой школы. Роскошная упаковка, пустая внутри. Как мои машинки. И как все королевы, милейшая, ей не хватало одного – короны с бриллиантами.
Я дарил ей украшения, телефоны, платья. Каждый подарок – вложение в её “любовь”. А она? Считала это романтикой. Смешно.
– Но знаешь, что меня поразило? – я усмехнулся, не дожидаясь ответа. – Не её меркантильность. А то, как легко всё кончилось. “Конечно это любовь. Ведь ты платишь за неё” – её слова звучали, как приговор. И знаешь, что хуже? Она была права.
Я проверил её. Перестал платить – она исчезла. Как няни, как все, кто верил в мои “подарки”. Осталась лишь горькая истина: любовь – это торговый автомат. Бросил монету – получил эмоцию.
– В восемнадцать отец подарил мне квартиру. Жест доброй воли? Нет. Инвестиция в моё молчание. Но я предпочёл… другие инвестиции.
– Каждую ночь я выбирал новую. Не из-за желания. Из-за… эксперимента. Хотел понять, сколько стоит искренность. Угадай, что обнаружил? – я резко повернулся к пленнице. – Ничего. Искренности нет. Есть только цена, которую ты готов заплатить за иллюзию тепла.
Девочки смеялись, шептали “люблю”, цеплялись за мои деньги, как за спасательный круг. А я… Я коллекционировал их ложь, как когда-то машинки. Каждая ночь – сделка. Каждый стон – подтверждение теории.
– И вот парадокс, милейшая: чем больше я платил, тем меньше чувствовал себя живым. Как будто деньги превратили мою кожу в целлофан. Ты можешь прикасаться, но не можешь почувствовать.
Я подошёл к девушке, наклоняясь так, чтобы наши лица оказались на одном уровне:
– Ты думаешь, я монстр? Нет. Я – зеркало. В котором вы видите, что ваша любовь – это акция на бирже. И я? Я просто покупаю контрольный пакет.
– Лена… – я медленно повертел в руках бокал, наблюдая, как лёд трепещет в янтарной глубине. – Единственная, кто не продавался. Ей хватило одного взгляда, чтобы вонзить нож в мою боль. “Ты жесток, потому что отец не любил тебя”. – Я резко ударил по подлокотнику, заставляя девушку вздрогнуть. – Как будто я сам не знал.
Отец. Его лицо – маска, высеченная из гранита. Даже когда дарил мне квартиру, даже когда подписывал документы на компанию… Ни улыбки, ни слова гордости. Только чеки.
– Знаешь, что самое страшное, милейшая? – мой голос звучал почти мягко. – Не то, что он не любил. А то, что я… ждал. Ждал, как нищий у дверей ресторана, крошки его внимания. Хотя, почему ждал? Продолжаю ждать.
Лена не брала денег. Она брала мою душу. Выворачивала её наизнанку, пока я не начал задыхаться от правды. Тогда я решил: если он не может любить меня как сына…
– Я построил империю, – продолжил я, растягивая слова. – Каждая сделка, каждый контракт – крик: “Смотри, что я могу!”. А он… – я засмеялся, и смех этот был похож на стекло, разбивающееся о стену. – Он поздравил меня. Поздравил. Как будто я выиграл в гольф.
Я резко встал, подходя к пленнице. Её глаза – два осколка ужаса. Как те, что когда-то были в глазах Лены, когда я… Нет. Не думать.
– И вот ирония: я получил всё. Деньги, власть, даже тебя, – я кивнул на дрожащую девушку. – Но отцовская любовь? Её не купишь. Её не украсть. Её… – я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, – её не существует.
– Ты спрашиваешь, получил ли я уважение? – я резко наклонился, почти касаясь её лица. – Смотри. Видишь этот страх? Это и есть уважение. Единственное, что я могу купить.
***
– Ты убила их, – мои пальцы сжали её шею, но не до конца. Как тогда, с машинками: сломать – легко. Интересно – наблюдать, как трепещет. – Знаешь, что забавно, милейшая? Ты лишила меня даже иллюзии выбора. Анастасия учила меня думать. Гена – видеть людей насквозь. А ты? Ты просто… убрала их.
Я наклонил стул, заставляя её смотреть вверх, в мои глаза. Как в тот день, когда Лена сказала правду об отце. Тот же страх. Та же беспомощность.
– Ну же. Ответь: я хороший человек? – мой голос звучал почти нежно. – Ты ведь продала мне эту сказку о “доказательствах”, “сделке”… Даже номер телефона подменила. Профессионально. Но не достаточно.
– Ты больной ублюдок! – её крик эхом отдался в сыром бетоне, как только я снял кляп. – Мы же договорились! Я исполнила свою часть!
– Договорились? – я рассмеялся, усиливая хватку. – Ты хочешь знать, что меня действительно бесит? Не то, что ты убила их. А то, что ты испортила игру.
Телефон зазвонил. Её телефон. Мелодия – как пощечина.
– Смотри. Звонок с этого номера, – я кивнул на её дрожащую руку. – Тот же, с которого пришло сообщение: “Скоро умрут Анастасия и Гена”. Зачем предупреждать меня, а? Чтобы я насладился? Или… чтобы я понял, что отец не мог этого сделать?
– Это подстава! – она задыхалась. – Проверь историю вызовов! Она пуста!
– О, я проверил. Ты умна. Удалила всё. Но забыла, что я… – я наклонился к самому её уху, шепча: – …всегда смотрю на шаг вперед. Как в детстве, помнишь? Когда я продавал машинки, милейшая. Люди предсказуемы. Даже ты.
Ее глаза наполнились слезами. Бесполезно. Как слёзы Анастасии, когда я продал коллекцию.
– Ты соврала мне дважды. Первый – когда сказала, что любовь нельзя купить. Второй – когда сделала вид, что не понимаешь: я уже купил твою ложь.
– Ты убила Настю? – я медленно провёл пальцем по краю бочки, оставляя полосу в пыли. – Какая жалость. Она хоть заплатила тебе за быструю смерть? Или ты наслаждалась? – Мои пальцы сжали её подбородок, заставляя смотреть в глаза. – А Гена… Ты даже не знала его. Зато я знал. Он учил меня, что люди – это уравнения. Ошибся, видимо.
Маргарита задыхалась, её взгляд метался между мной и бочкой. Страх. Сладкий, как виски.
– Ты монстр… – прохрипела она. – Что со мной будет?!
– Вопрос века, милейшая. – Я аккуратно пнул бочку носком туфли. Бензин плеснулся, как смех. – Через шесть часов сюда придут… специалисты. Уборка. Как в детстве, помнишь? Когда няни убирали за мной игрушки.
– Н-нет… – её голос сорвался на визг. – Ты не посмеешь!
– Посмею, – я наклонился, почти касаясь её губ своими. – Ты хотела играть в моей песочнице? Вот твоё ведёрко и лопатка. – Бочка покатилась, бензин заливает пол, как её слёзы. – Знаешь, что самое смешное? Ты думала, я поверю, что отец…
Она визжала. Красиво. Как тогда, когда Лена била меня правдой.
– Твои крики… – я прикрыл глаза, наслаждаясь звуком. – Они как музыка. Финал симфонии.
– Ты… если ты убьешь меня… – её голос дрожал. – Твоя душа…
– Душа? – я рассмеялся. – Её не было даже у Анастасии. А уж она-то пыталась вложить её в меня. – Поднял бочку, наслаждаясь тем, как Маргарита дёргается в путах. – Не бойся. Это не месть. Это… баланс. Ты нарушила правила игры.
Бензин растекался к её ногам. Запах – как в гараже, где мы с отцом подписывали контракты.