– Помнишь, как ты убивала Настю? – шепнул я. – Ты думала, это сделает тебя сильнее. А получилось… предсказуемо.
Она плакала. Беспомощно. Как все они.
– Прощай, милейшая. Или нет. В аду места хватит.
– Тварь, ублюдок! Пожалуйста, я сделаю все, что угодно, только дай мне жизнь! – Молила та. Мне пришлось вновь вставить ей кляп. От ее визга уже болели уши.
– Только ты не стала давать пощаду. И не стала бы давать ее и мне, если бы я дал слабину. – Холодно произнес я, закончив обливать все здесь бензином.
– М-г-м!!! – Мычала она, но я уже перестал обращать на это внимание.
– Не я стал монстром. Меня в такого превратили… – Прошептал я ей на ухо, а затем начал выходить из бункера.
***
“Здесь никто не услышит твой вопль” – Подумал я, пока смотрел на большое серое здание перед собой и маленький тянущийся ручеек, двигающийся вовнутрь.
“Так вот, зачем ты мне нужна была все это время” – Из кармана я достал зажигалку, которую столько лет уже носил с собой. Никакого предназначения она не имела. До сегодняшнего дня.
– Чирк. – Звук кремня разорвал тишину, как последний нерв. – Как символично. Огонь всегда был честнее людей. Он не обещает, не врёт… Он просто берёт.
Я смотрел, как искра лизнула бензин. Сначала робко. Потом жадно. Пламя плясало, как те машинки в детстве – ярко, бездумно, предсказуемо.
– Знаешь, что забавно, милейшая? – прошептал я, хотя её уже не было. Только эхо криков, растворяющихся в рёве огня. – Ты хотела быть частью моей игры? Вот твой финал: не “любовь”, не “месть”… Очищение.
Лес молчал. Как Анастасия, когда я продал коллекцию. Как Гена, когда запил. Как отец, когда не пришёл на похороны.
– Никто не услышит, – добавил я, поправляя манжету. Пламя уже пожирало стены, пол, её крики. – А если и услышат… Кому нужна правда о пепле?
Я вышел, не оглядываясь. Огонь – идеальный партнёр. Он не предаст. Не продаст. Не оставит следов, кроме твоих.
***
Денег хватит, как писано: “Не заботьтесь о завтрашнем дне”. Но я всё равно оставил жене почти всё. Самому – на бытовые нужды да на чай. Ангелина написала, мол, встретиться надо. В ресторанчике дешёвом. “Слава Господня на воде, и слава Его на реках” – подумал я, глядя на её сообщение. Не свидание, нет. Просто слово Божье послушать.
Перед выходом побрился – Костюм купил – висит, как саван, но что поделать. Валя в дверях застыла, глаза – как у волчицы из притчи: “Лукаво сердце человеческое и крайне испорчено”.
– Валюшенька, – говорю, – дверь за мной прикрой.
– Катись на хуй, – буркнула, глядя на костюм. – Можешь не возвращаться.
– Да не к бабам я, – оправдываюсь. – Девушка умная, на работу устроиться поможет…
Валя перебила, как Исав, продавший право первородства за чечевичную похлёбку:
– Шлюха – и есть шлюха. А ты – тупой. Нихуя не умеешь, кроме как кулаками махать.
Вытолкнула за дверь. “И будет, как роса от Господа на волосе бритом” – подумал я, хватая куртку. Слышу: плюхнулась на кровать. Опять спит – “сонливость и лень одолевают ленивца”.
– Вот увидишь, Валюша, – шепчу в дверь. – “Кто верит в Меня, дела, какие творю Я, и он сотворит”. Люблю тебя…
И пошёл. Быстрым шагом – “как лев, рыкающий, готовый к прыжку”. В ресторан. К Ангелине.
***
Заведение – дерьмо. Столы пластиковые, стулья шатаются, как пьяные в детдомовской столовке. Ангелина сама выбрала – мол, зачем переплачивать. “Правильно, – думаю. – Деньги надо беречь, как зубы в драке”. Серафим бы тут не сел. Его бабы любят блеск, а мне сейчас нужна тишина.
Официант – пацан лет двадцати, смотрит исподлобья. Столик забронировал, салат заказал. Не знаю, что она любит. Я бы шашлык взял, но… “Делай как велено” – вспомнились бабушкины нравоучения. Ладно, пусть салат будет.
Пять минут до встречи. Достаю книгу. “Хуелог” заложен между страницами 103-й и 104-й. Читаю теперь почти без остановки. Валюшенька даже есть перестала готовить. Лежит целыми днями, как та мертвая крыса под лестницей в приюте. “Начну зарабатывать – всё наладится”, – твержу себе.
Рядом шепчет вентиляция, пахнет жареной картошкой. Никто не лезет, не шумит. “Место чистое, – думаю. – Как в церкви, только без попов”.
Застыл на второй странице. Вдруг – запах лаванды. “Как благоухание мирры и ладана пред Тобою”. Ещё до того, как её ладошки накрыли мне глаза.
– Угадай, кто? – голос Ангелины звонкий, будто “глас архангела, труба Божья”.
– Вы, – буркнул я, накрывая её руки своими. Мелкие, как у той нищей в притче, что подавала последнее.
– Угад…
– Ваш салат, – официант возник, как “вор в ночи”. Тарелка плюхнулась на стол. – Вам и супруге.
“Супруге”. Ангелина улыбнулась. “Жена да убоится мужа своего, и он восхвалит её” – вспомнились бабушкины уроки. Только Валюшенька не убоится. Валя плюёт, как Исав на право первородства.
– Совсем забыла, – она шуршит сумочкой, достаёт книги. Четыре штуки. – Помощь для вуза.
“Приобретайте мудрость, приобретайте разум” – учебники легли на стол, как камни в руку Давида.
– Спасибо, – бурчу. “Если пойдёшь к мудрой, в дом её войдёшь”.
Ангелина смотрит в упор. Не как бабы Серафима – те, как Иуда, глаза отводили. Эта – как Иоанн Креститель, прямо в душу.
– Ты вообще слышишь меня?
– Слышу, – вру. “Слово Твоё – светильник ноге моей и свет стезе моей”. Только свет этот мерцает, как лампа в детдомовском коридоре.
– С-спасибо, – буркнул я, сваливая учебники в кучу. – Приду в общагу – сразу начну. “Не откладывай на завтра, что можешь сделать сегодня” – бабушка так говорила.
Ангелина покраснела, крутя волосы на палец. “Как Далила, что погубила Самсона лаской”.
– В общем… Можешь переночевать у меня.
Я замер. “Не соблазняйся женою красивой” – всплыло в памяти. Но она… “Добрый нрав дороже золота”.
– Ангелина… Ты мне нравишься. – Слова вырвались сами. “Сердце мудрого знает время” – но время было неподходящее.
Показал кольцо на пальце:
– Но у меня жена.
– Она страшная, ленивая… Я помогу развестись! – её голос звенел, как “нож точильный”.
– Замолчи! – рявкнул я, ударив кулаком по столу. Посуда разлетелась, салат размазался по полу. – Она моя жена! “Что Бог сочетал, того человек да не разлучает”!
Ангелина вскочила, швырнула сумку:
– Придурок! – И убежала, оставив меня в громе тишины.
Оплатил счёт, вышел на улицу. Куда идти? В спортзал? Или учебники читать?
– Прости, Ангелина, – прошептал в пустоту. “Любовь долготерпит, милосердствует”. Но Валюшенька – мой крест. “Носите бремена друг друга”.
Глава 9
Я откинулся на белом кожаном диване, чувствуя, как бьёт в виски бас. Современный тренд – оглушить клиента так, чтобы он забыл, как его зовут. Охранники у входа застыли, как манекены. Умные. Знают, что взгляд в мою сторону может стать последним.
Стакан с льдинками холодит ладонь. Вспышка – ручей огня, ползущий к бункеру. Крики, растворяющиеся в пламени. Всё должно быть уже кончено. Маргарита, её визг… Искусство, милейшая. Даже смерть можно превратить в спектакль.
– Ещё, – бросил я официанту, не глядя. Алкоголь – единственный вкус, который не предаёт. Только медленно отправляет в небытие, а затем тихо убивает. Медленная, нежная, тихая смерть.
Толпа внизу корчится в такт музыке. Марионетки. Как те, кого я покупал в школе. Как Гена, как Анастасия, как отец. Мысли скребутся в череп, требуя вылезти наружу. Не время, суки. Не здесь.
Святослав. Его очередь. Слабак. Бьётся в истерике из-за жены и трупа. План прост: бой, который он не сможет отклонить. “Старый друг” из прошлого, долг, честь… Он придёт. Они всегда приходят. А потом – удары. Много ударов. Не мои. Я не пачкаю руки. Если я хочу спокойно жить, то я обязан от него избавиться.
Страшно? – спрашивает внутренний голос. Конечно. Каждый раз, когда ломаешь кость, страшно. Но боль – это цена билета в один конец.
– Милейший, – окликаю я бармена, – принеси что-нибудь… особым гостям.
Особые гости – те, кто скоро станет пеплом.
Бокал опустел. Щёки горят – не от алкоголя, от предвкушения.
– Милейшие, – киваю охране, переступая через ленту. Они знают: я покупаю не только их молчание. Я покупаю их взгляды. Их право не видеть.
Толпа хлещет в лицо, как водопад. Не музыка – вакханалия. Не танцы – судороги. Блондинка впивается в губы, её язык – как у уличной кошки, которая берёт еду из любого рукава. Вторая – в туалете. Предсказуемо. Как няни, которым платили за “любовь”.
Машина. Девка орёт в окно. Новая или старая? Не важно. Все они пахнут одинаково: страхом и надеждой.
– Иди сюда, – рву её на колени. Вес – как у манекена. Тепло – как у грелки.
Дверь открыта. Конечно. Я же не запирал её. Или запер? Память – шлюха, берущая оплату стаканами.
– Ложись, – швырнув на кровать. Знаю каждую пружину. Как знаю, что она не закричит. Не убежит. Слишком дорого заплатила за “случайное” знакомство.
Стон. Фальшивый. Как все её стоны. Духи – приторные, как варенье из детства. Сладкие, но не сытные.
– Тише, милейшая, – шепчу, вжимая в матрас. Не любовь. Торговля. Её тело – товар. Мой оргазм – чек.
Свет впивается в глаза, как нож в масло. Лена. Даже пьяным я узнаю этот силуэт. Запах цитрусовых духов. Как тогда, как сейчас, как всегда.
– Ты что здесь делаешь? – язык заплетается, но тон – сталь.
Девка на кровати верещит:
– Кто это?! Что она здесь делает…
Какая ирония. Она думала, это её звали. А я звал пустоту.
– Объясни мне, – делаю шаг, ноги ватные, но взгляд – лед. – Что ты здесь делаешь?
– Ты дал ключи! Написал ждать! – Лена дрожит. Как те няни, когда я продавал машинки. – Ужин…
– Ужин? – хрипло смеюсь.
Девка в постели пытается встать. Не дождёшься.
– Выйди, – бросаю ей, не глядя. – Или останешься на десерт.
Лена бледнеет. Она знает: я не шучу.
– Ты… пьян.
– Пьян? – хватаю её за подбородок. Цитрус смешивается с виски. – Ты пришла по моему зову. Как пёс. Как все.