“Давай быстрее”, – подумал я, глядя на часы.
– Приветствую! – Его голос прозвучал слишком бодро, будто он уже делил добычу с напарником. – Чего это вы, уважаемый, так нарушаете? Видели, сколько жмете? – Усмешка сменилась цепким взглядом. Меньший, стоявший сбоку, хихикнул.
Раздражение подкатило к горлу. Эти падальщики чувствовали запах легкой добычи.
– А в трубочку подуем? Видок у вас – мягко говоря, не очень. – Пробасил он, и второй едва сдержал смешок и положил ладонь на мой автомобиль.
– Убери руки. Или хочешь проверить, сколько лечится перелом? – Мой голос дрогнул, выдавая злость, которую я не мог скрыть. – Да, я превысил скорость, и да, нет у меня аптечки. Всё остальное – в сейфе. Так что… – Я залез в кошелек и вытащил оттуда несколько бумажек. Считать не буду – времени терять нет.
– Вот, вы, богатеи, народ интересный. Зарабатываете на нас, простых смертных, а потом эти же деньги нам и отдаете. – Он рассмеялся, будто это была его личная шутка. – Давай еще. Для человека с такой машиной это жалкие крохи. – Продолжил он, впиваясь взглядом в салон. Его лицо напоминало крысиную морду, растянутую в ухмылке. Рука, похожая на отекшую лапу, протянулась ко мне через окно.
Никогда такой наглости не было, и вновь она повторилась…
Я резко схватил его рукав и рванул на себя – его толстое тело едва удержалось на ногах. Еще бы, с такими-то габаритами. Я на миг заметил в его глазах удивление, сменившееся гневом, но мой козырь в рукаве был готов к таким, как он.
– Милейший, у меня завалялся номерок Кузнецова… – Имя “Кузнецов” сорвалось с языка, и я увидел, как его зрачки расширились. Он узнал. Ведь это он – главный там. Неделю назад я продал ему машину за ту же сумму, что и моя. К тому же, он, как мне известно, патологически не выносит разговоров с подчиненными.
– Если ты не прекратишь, то пожалеешь. И повторю: убери руки от моей машины. – Мой голос стал еще более ледяным, чем был до этого. Оттолкнув его, я отвернулся. Ненавижу таких.
– Урод, – прошипел он, потирая ушибленную руку. – Можешь ехать. Всегда так: выполняешь работу, а тебе в лицо швыряют грязные деньги. – Он отвернулся от меня, уже разговаривая с напарником. Хорошо. Лучше так.
Педаль в пол – машина срывается с места, рассекая дорогу, как нож масло. Не люблю опоздания, особенно на встречи, которые сам же назначаю.
Деньги открывают двери, где табу рушатся, как карточный замок. Ты покупаешь власть, должности, других людей… даже любовь. Я понял это еще в детстве.
Путь стал спокойным, но настроение рушилось, словно снежная крепость начинающейся весной. Лена, инспекторы – все против. Но цена встречи с отцом выше.
Последний поворот. “Поздравляю, вы прибыли на место назначения” – пропищал голос. Дверь распахнулась, и ветер впился в лицо, обжигая кожу. В машине было уютнее…
Телефон в кармане светится пропущенными. Как и думал. Отправляю сообщение – и шагаю вперед.
Люди на улице: кивки, хватки рук, презрительные взгляды. Плевать. Их лица сливаются в одно пятно – безликая толпа, которая даже не подозревает, что завтра их шепот сменится криком. Все эти фальшивые улыбки, пустые рукопожатия, притворное участие… Они сейчас обсуждают меня. Шепчутся за спиной. Пусть. Завтра они прикусят свои языки.
Когда выйдут новости, они даже не поймут, как ошибались. Их глаза округлятся от шока, пальцы задрожат, когда они станут листать ленту. Они увидят. Узнают, что я гораздо больше, чем казался.
Но главное – он увидит. Отец. Особенно он. Тот, кто годами смотрел на меня, будто я тень, недостойная его внимания. Завтра его холодные глаза впервые загорятся.
А я буду стоять в стороне. Молчать. Смотреть, как рушится их карточный домик. И впервые за долгие годы – искренне улыбаться, показывая все свое превосходство.Они все увидят.
***
Сердце колотилось безудержно, а ладони вспотели, несмотря на прохладу в кабинете. Сколько себя помню, тело всегда предательски дрожало перед встречей с ним. Вдох… выдох. Вдох… выдох…
Это не помогло. Но хотя бы отвлёкся.
Место изменилось. Через несколько месяцев после косметического ремонта всё выглядело иначе: зелёные стены теперь темно-красные, а старые стойки регистрации заменили на массивные деревянные. Мрачный стиль, как и сам отец.
Я сделал шаг вперёд, как вдруг…
– Серафим Станиславович! – Ринулась ко мне секретарша. Кто это? Люба? Света? Отец менял их, как перчатки. Её рыжие волосы и веснушки на щеках выделяли среди остальных.
– Милейшая, глубоко извиняюсь, по пути возникли некоторые проблемы. – Я коснулся груди ладонью, низко кланяясь. Девушкам нравится, когда им льстят, даже если это ложь.
– Знаю я вас, Серафим Станиславович, – фыркнула она, – сначала “милейшая”, а потом “зови меня господин”.
“Вика? Лена?” – мелькнуло в голове, но я не стал спрашивать. Их было слишком много, чтобы помнить о всех.
– Он у себя?
– Кто..? ой, да, конечно.
– Простите, а вы…
– Я?
– Невероятно красива, как же я не заметил этого раньше. – Выкрутился я, и взял ее за руку, слегка притянув к себе.
– Э-эй, Серафим Ста… – Смутилась она и отвела взгляд. Малышка. Лет двадцать-двадцать три, не больше. На её лице ещё читалась ученическая наивность.
– Мне пора, – вновь поклонился я, не дослушав. – Если понадобитесь, дам знать. – Слова повисли в воздухе. Она осталась стоять, как истукан.
Надо было её разбудить.
Ладонь резко сжалась на её ягодице.
– Вы… вы… – её голос дрогнул. Гнев смешался с обидой.
Я не слушал. Только почувствовал, как сердце перестало колотиться. Внутри – пустота.
Вдох. Выдох.
Двери в конце коридора. Деревянные, обитые золотой кожей. Как тронная комната. “Здесь – его трон”, – подумал я, глядя на вычурные узоры.
Пальцы скользнули по ладони. В голове – только гул. Зачем волноваться? Я теперь в топе Forbes.
Воспоминание: няни, их лживые улыбки, обещания любви за подарки. Смеюсь. Только он может дать настоящее признание.
Он признает меня. Любой отец признает сына, когда тот встанет выше. Я купил любовь всех, кроме отца. Значит, не хватало денег. Теперь хватит.
Коленки дрожали, но рука уже поворачивала массивную ручку.
Пора.
***
Дверь открылась. В нос ударила нота одеколона – и только потом я почувствовал, как солнце слепит глаза. Тревоги, кажется, исчезли. Или я просто их загнал глубже.
– Здравствуй, я пришел. – Слова вырвались ровно, но внутри всё дрожало, будто крылья бабочки, готовые разорвать грудную клетку изнутри.
– Здравствуй, Серафим. – Отец оторвался от отчета, его голос был так же отстранён, как всегда.
Мы замерли. Минута. Две. Его глаза – стальные, пронзительные. Такие же, как в моих детских кошмарах.
Почему я не могу произнести ни слова?
Он встал, направляясь к буфету. Дорогой напиток – виски или коньяк – стоял в стеклянном шкафу. Взял два бокала.
– Я хотел тебе кое-что сказать…
– Это стоит отметить. – Его рука сжалась на бутылке, как…
– Станислав Андреевич! – Ворвавшаяся секретарша замерла у порога. Её взгляд метнулся между нами, как испуганная лисица. Она протянула телефон, громкость которого взорвала тишину:
“Сегодня в эфире – сын Хрусталева, Серафим Станиславович. За пару месяцев он не только догнал, но и перегнал отца. Сделка на сотни миллионов вывела его из тени… и затмила его самого. Простите за каламбур. Серафим, скажите…”
– Поздравляю, – сухо произнес отец, протягивая бокал. – Евгения, спасибо. Можете идти.
Секретарша простояла у двери, как ошпаренная, изучая его лицо. Для отца, чей сын обогнал его в рейтинге Форбс, эта скудость слов – оскорбление.
– Простите, – шепотом начала она, – может, стоит… эмоциональнее? Как-то… иначе? – Голос её дрогнул, но два ледяных взгляда заставили её замолчать.
“Извините!” – выкрикнула она, выскакивая из кабинета. Дверь хлопнула, оставив нас с отцом в полной тишине.
Я швырнул документы на стол. Листы разлетелись, как птицы, спасающиеся от опасности.
– Ты молчишь. Даже не посмотрел на них.
Отец бросил взгляд на аналитику, затем вернулся к отчетам. – Ты уже всё сказал. – Его рука сжала ручку, царапая бумагу.
– Может, скажешь хоть что-то? – Мой голос сорвался на крик. Не может быть, чтобы этого не хватило. Чтобы его сердце не дрогнуло.
Он не оторвался от бумаг.
– Ты сделал всё, что мог. – Слова были финальными, как приговор.
Я шагнул к нему, так что бокалы зазвенели о столешницу.
Он взглянул мне в глаза, но это был взгляд чужого человека.
– Уходи. Мне нужно подписать контракт.
– Сука… – прошипел я, разбивая бокал о его монитор. Осколки рассыпались, как зеркало, в котором отражались наши разбитые жизни. – Контракт? – Я засмеялся, хватая его за руку. – Скажи хоть “хорошая работа”!
– Хорошая работа. – Его голос не дрогнул.
Что произошло? Он…
– То есть как “Ты сделал всё, что мог”? Может, ты неправильно услышал новость? – Спросил я, дрожа от отчаяния.
– Нет. – Он провел пальцем по цифрам на отчете. – Двухсот двадцать три миллиона триста пятнадцать тысяч. Автопарк с лотусами, мерседесами, даже бугати…
– Я знаю, что я продал! – Кулак врезался в стол, и стекло бокала задрожало. – Я думал ты хоть раз улыбнешься!
– Что ты хочешь? – Глаза отца сузились, как лезвие ножа.
Он встал, словно рос в размерах, – громадный, как гора. Таким я видел его только в редкие моменты, когда он гневался.
– Папа, почему ты такой холодны? – Слова вырвались, как рвота. – Почему ты не можешь просто сказать “хорошая работа”? Ты даже не приходил на мой день рождения, кроме восемнадцатилетия, когда подарил эту… эту клетку!
– Ты голодал? – Его рука сжала перо. – Ты ел бриоши, пока другие дети жрали хлеб. Ты бездомным был? У тебя есть дом, машины, деньги. – Он отвернулся, как будто я стал прозрачен.
– Забирай всё это! – Я швырнул документы на пол. – Дай мне то, что я заслуживаю! Даже каплю твоей любви!