Я вышел на улицу. Холодный ветер хлестал по лицу, как бич. „Свобода… или ад?“ – спросил я себя. Но ответа не было. Только вой сирен где-то вдали – будто ангелы трубили Страшный суд.
***
Шёл, вжав голову в плечи. Улица – как после бомбёжки: ни души, только ветер гоняет пакеты. В кармане – телефон да несколько конфет. „Бог не допустит падения…“ – всплыли бабушкины слова. Ха. А если допустит? Если я уже лежу в грязи, как побитый пёс?
Вокзал маячил вдали, будто кость в горле. „Там хоть крыша над головой,“ – думал я. – „Как в Псалме: „Уповаю на Тебя в крови“…_ Только кровь давно не смывает грязь.
Телефон заверещал. Сердце ёкнуло. „Не дай мне пасть, Господи…“ – прошипел сквозь зубы.
Экран высветил: “Неизвестный”. Рука дрогнула. Взял трубку.
– Святослав… – выдохнул я, сжав телефон так, что ногти впились в ладонь.
– Святослав, солнышко, узнал? – её смех резанул, как нож по старому шраму. Голос… Тот самый, что преследовал меня в кошмарах. „Как в Откровении: „И умерщвленный будет ходить“…
– Алекса… – прошипел я, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.
– Парадокс, да? – её тон стал ледяным. – Ты же сам… Меня… Впрочем не важно. А теперь дрожишь, как пёс на привязи. Хочешь загладить вину? „Как Каин, который несметно каялся“… Только поздно, Святослав.
– Заткнись! – рука с телефоном дёрнулась, будто я снова держал её за горло. – Ты… ты не она. Она мертва.
– Уверен? – шепот стал глуше, зловещей. – А кто тогда шепчет в твоих кошмарах? Кто видит, как ты гниёшь заживо? „Бог видит всё“, – добавила она с издёвкой.
„Господи, зачем Ты молчишь?“ – мысленно взмолился я, вспоминая Псалом: „От глубины зову Тебя“… Но ответом было только её дыхание в трубке.
– Этот грех… – горло сдавило, будто дедовский ремень снова впился в шею. – Его не отмолить. „Как в Исайе: „Хотя вы умножите молитвы ваши – не услышу“…
– Помнишь бой в заброшенном цеху? – её смех звякнул, как цепь по черепу. – Ты думал, это случайность? Серафим заказал тебя. Хотел, чтобы ты сдох, как пёс.
– Врёшь! – рявкнул я, сжимая кулаки до хруста. – Мы… Мы же… – „Как Иуда, который целовал Христа“, – мелькнуло в голове.
– Она жива, Святослав. И если выполнишь задание… – голос стал вкрадчивым, как змеиный шёпот. – Увидишь её. Исповедуешься.
– Ты… – дыхание сорвалось. – Мы же её… – „Погребли в лесу, как Каин Авеля“, – вспомнил я, и желудок свело.
– Смотри направо, – вдруг скомандовала она.
Я обернулся. На стене дома – граффити: „Покайся“. Красная краска стекала, будто кровь.
– Это знак, – прошипела Алекса. – Или „знамение“, как в Книге Притчей. Выбирай: месть или ад. А теперь иди к аллее.
Я пришел в аллею: скамейка под дубом пахла плесенью и старостью. Солнце жгло затылок, как раскалённая монета, а в голове крутилось: „Как в Псалме: „Ибо тень смертная окружает меня“…
– Вижу, на месте, – прошипел голос. – Иди к скамейке.
Я шёл, будто по лезвию. Каждый шаг – удар пульса в висках. Людей нет, только вороны каркают, как чёрные судьи. Сел, чувствуя, как пот струится под рубаху. „Как в тот день, когда мы её…“ – мысль оборвалась.
– Посмотри на дерево, – голос Алексы звучал, будто из-под земли.
Дупло зияло, как рана. Рука нырнула в темноту – пальцы наткнулись на что-то скользкое. Вытащил пакет. Потом второй. Третий. Чёрные мешки, перевязанные скотчем, пахли новыми купюрами и смертью.
– Это аванс, – голос стал механическим, как у робота из старых боевиков. – Сделаешь дело – получишь вдвое.
Распорол ногтем скотч. Банкноты хлынули на колени – зелёные, плотные, будто листья с Древа Жизни. „Как в Евангелии: „Продай всё и раздай нищим“ … Только эти деньги пахли не милостыней.
– Что за дело? – спросил, сжимая купюру до боли в пальцах.
В трубке засмеялись. Смех был холодный, как сталь ножа.
– Ты же помнишь Серафима? Твоего „друга“?
– Помню, – горло сдавило. „Как Иуда помнил серебренники“.
– Завтра ночью. Там будет только он.
– И… что делать? – я уже знал ответ.
– То, что ты умеешь лучше всего, Святослав. Убить.
Ветер швырнул в лицо лист – жёлтый, как пергамент. На нём чёрной краской: „Кровь за кровь“.
– Но… почему я? – выдавил я.
– Потому что ты – пёс, который грызёт собственную цепь. Потому что хочешь увидеть Алексу. И потому что… – пауза, – ты уже мёртв внутри.
Трубка замолчала. Я сидел, глядя на деньги. Они шептали: „Предательство“.
– Завтра в полночь, – прошелестел ветер голосом Алексы. – Не опаздывай.
***
Дом, милый дом…
Евгения высадила меня у подъезда, сунув в руки визитку. „Милейшая, да вы заботливы, как медсестра у психа“, – подумал я, но вслух сказал: – Благодарю. Обязательно позвоню… если вдруг решу покончить с собой.
Она фыркнула, будто я предложил ей заняться благотворительностью. „Папиной секретарше виднее, что мне нужно“, – хмыкнул я, захлопывая дверь.
Дом встретил тишиной. Тот же диван, тот же стол… Даже пыль, кажется, лежит в той же позе, что и год назад. „Мавзолей папиных ожиданий“, – усмехнулся я, пнув стул. – Скучал по мне? Небось, дрожал, пока я „исправлял ошибки“ в клинике.
В баре обнаружилась нетронутая бутылка виски. „Как трогательно. Папа запасся на поминки?“ – мысль скользнула, как лезвие. Евгения запретила пить. „Риски рецидива“, – сказала она.
Но пальцы уже срывали пробку. „Исправить то, что сделал…“ – мысль застряла в голове..
Стоп. Не думать о нём. Не думать о „послании“. „Умрёт самый близкий“… Ха. Ближе, чем этот диван, только бутылка.
– Ну что, старый приятель? – поднял я стакан, глядя на пустой стул напротив. – За тех, кого мы потеряли? Или за тех, кто ещё сдохнет?
Виски обжёг горло. „Горький, как правда о моей жизни“, – усмехнулся я. Евгения бы оценила. Если, конечно, её не слишком занял мой отчёт для папы.
Крышка буквально слетает с горловины, а на поиски бокала времени не было – сделал глоток прямо из горла. Сделаю еще пару и хватит.
Ещё глоток – и мысли стали острее, – подумал я, чувствуя, как алкоголь разливается по жилам. Смерть отца? Бред. Угрозы? Смешно. Кому я нужен, кроме кредиторов да психоаналитиков?
Компания? „Шедевр, созданный для папиного портрета в Forbes“, – хмыкнул я, разглядывая бутылку. Деньги плюс наследство – вечный отпуск на Мальдивах.
Но рука сама отодвинула стакан. „Ещё глоток – и снова в дурку. Евгения будет в восторге“. Представил её лицо: „Серафим Станиславович, нельзя!“ – „Милейшая, ваши советы хуже папиных подачек“.
Телефон вибрировал на столе. Номер – не тот. Следователь.
– Серафим Станиславович, Евгения помогла нам связаться с вами, – следователь кашлянул, будто пытаясь скрыть волнение. – Ваш отец… убит. На месте нашли отпечатки. Не профессионал, но…
– Милейший, вы сейчас восхищаетесь убийцей? – перебил я, разглядывая трещину на экране телефона. – Говорите, что нас круто поимели?
– Простите. Отпечатки принадлежат Ковалеву. Сергею Викторовичу. Он же…
– Отец Алексы, – бросил я, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу. „Папин убийца – папаша моей бывшей. Ирония, достойная пьесы“.
– Да. Но странность в другом. Он… исчез. Не уехал, не убит – растворился. И…
– И? – Мне никогда не нравились эти игры. Если есть что говорить, то лучше это сказать, пока я окончательно не вышел из себя.
– Его пальчики есть в базе. Он работал… в системе.
„Как папа. Как я. Как все мы, крысы в костюмах“, – подумал я, сдерживая смех.
– Значит, папа убил папу? – фыркнул я. – Милейший, вы уверены, что ваши „специалисты“ не перепутали следы с моими?
– Серафим Викторович, это не шутки…
– Почему ты замолчал? Говори! – Я был на взводе, поэтому хотелось поторопить, однако следователь не спешил рассказывать все тайны. Словно фокусник, показывал и рассказывал только то, что я должен был знать.
– Я думаю тебе лучше самому все узнать, Серафим. Ты должен приехать к нам в офис, потому что так просто это не объяснить. – Сказал следователь, а затем отключился, даже не спрашивая моего согласия.
Нет, он бы не стал дергать меня по пустякам. Он знает, чем это может закончится. В этот раз я подыграю ему. В первый и последний раз.
Машина рванула с места, будто пытаясь убежать от моих мыслей. Улицы расстилались передо мной, как чёрно-серое полотно, пропитанное неоновой ядовитостью вывесок. „Красота ночного города – для тех, у кого есть время её разглядывать“, – подумал я, лавируя между редкими такси. Воздух пах гарью и дешёвым дезодорантом из кондиционера.
Участок вырос из темноты, как гнилой зуб в ряду офисных коробок. Жёлтые окна таращились, как глаза идиота, а вывеска „Полиция“ облупилась, будто стыдясь своих хозяев. Следователь маячил у входа – живой памятник бюрократии в помятом костюме. „Его галстук даже не пытается скрыть, что он куплен на сэконд-хенде“.
– Спасибо, что приехали, Серафим, – он пожал руку, будто я подарил ему акции Газпрома. Он был рад меня видеть. Чересчур рад, и это выглядело очень странно.
– Милейший, вы так рады, будто я привёз вам ключи от рая, – бросил я, разглядывая его дрожащие пальцы. „Не человек – тряпка на ветру“.
Быстро припарковавшись, вместе с ним мы пошли к нему в кабинет, где стоял огромный сенсорный телевизор, или лучше назвать его доской. На нем был выведен следующий текст:
“Серафим должен прочитать это сообщение в течении двенадцати часов, либо общий доступ может быть утечка не просто твоих личных данных, а самых настоящих секретов, которые ты так прячешь от людей” – Прочитал он сразу же, как только мы вошли. По его бледному лицу было понятно, что это не шутка. А затем я сравнил номера. Одинаковы.
Затем к моему удивлению следователь написал ему ответное сообщение: “Серафим здесь”. Следующее сообщение не заставило себя ждать, придя фактически сразу же: “Серафим, милейший, прошло не так много времени, но мне удалось найти твоего самого дорого человека. Наверное ты долгое время думал, что мне уже некого забрать у тебя, однако… ты глубоко заблуждаешься. А ведь она последняя, кто бросила тебя на произвол судьбы. Она последняя, кто приезжал к тебе по первой же просьбе, в любое время дня и ночи. Я тебе гарантирую – она станет моей следующей жертвой, а ты будеш