Я стиснул зубы, пока ногти не впились в ладони.
В глазах неприятно защипало, а затем на колени упали слезы. Мои слезы. Мне стало бесконечно больно от того, что из-за меня умерли самые дорогие мне люди. Прямо сейчас мне хотелось разорвать ее голыми руками, но не мог. Да и смысла в этом уже нет. Назидание, значит?
– Я хочу искупить свою вину, – прошептал я, чувствуя, как крест на руке обжигает кожу. Перед глазами всплыли картины: Валюшенька, её пьяный смех, кровь на простынях, руки, сжимающие шею…
– Прощение существует. Однако я никогда не прощу тебя, – её голос звучал, как код, прорывающийся сквозь помехи. – Ты убил меня. Изнасиловал. Но у тебя были свои причины. Твоя бывшая жена перестала обращать на тебя внимание, твой слабый характер, препарат Серафима…
– Твоя вина огромна и её нельзя исключить, но она не одна, – продолжала Алекса, игнорируя моё бормотание. – Ты хочешь измениться. За последний год ты начал новую жизнь. Отказался от наших денег, читаешь книги, молишься…
“Как Иона в чреве кита”, – подумал я, вспоминая, как бабушка учила меня молитвам. Теперь её руки, мозолистые от четок, казались призраками.
– …завязал с драками, перестал материться, – её голос звучал, как приговор. – Тот Святослав умер. А ты… ты родился. – К тебе я не испытываю неприязни, – её усмешка отдавалась в костях. – Суд окончен. Иди.
Я закрыл глаза. За веками вспыхнули образы: бабушкины руки, перебирающие чётки; дед, шепчущий молитву над телом в гробу; детдомовские стены с выбитыми иконами…
***
Я видел, как он подкрался к Святославу – не человек, а монстр с проводами в руках. Металл обвил запястье Святослава с лёгкостью змеи, ползущей в рай. Вспышка – и телохранитель рухнул, как сломанный манекен. Я уже шагнул вперёд, но Алекса прошипела:
– Стоять. Твой суд – после.
– Какой, к чёрту, суд?! – рявкнул я, пятясь к Лене. Пистолет дрожал, целясь в отца Алексы, но ствол скользил по воздуху, как по маслу.
– Святослав сейчас общается с моей копией, – её голос звучал из динамиков, будто их пропустили через мясорубку. – Она решит: жить ему или нет. Шансы на милость – 97%. Но ты, Серафим… Ты не заслужил даже 1%.
– А если я откажусь играть в твои игры?
Ошейник на Лене продолжал мигать. “Конечно, не дурак же я”, – подумал, шаря по проводам.
– Тогда я взорву её, – Алекса засмеялась, и смех отдавался в стенах, как эхо взрыва.
Я замер. Лена дышала едва слышно.
– Ты не посмеешь, – прошипел я, но палец уже убрался с курка.
– Уже посмела. – Её отец кивнул на колбу. За стеклом Алекса плавала в зелёной жиже, улыбаясь моим кошмарам. – Она больше не человек. Она – судья. А ты… ты даже не подсудимый. Ты – приговор.
– Значит, ты убьёшь меня? – спросил я, опуская пистолет.
– Когда Святослав покинет помещение, – её голос звучал из динамиков. – Если добровольно склонишь голову и пройдёшь мой суд, твоя девушка будет жить. Обещаю.
– Твои обещания, милейшая, – я усмехнулся, чувствуя, как цинизм обжигает язык, – стоят ровно столько, сколько твой ошейник на её шее.
– Я провожу суд, чтобы определить, можно ли тебе жить, – металлический голос Алексы отдавался в стальных балках. – Я не убийца, в отличие от тебя, Серафим.
Я засмеялся. Смех рвался из горла, как ржавая пила:
– Не убийца? А отец мой? Анастасия? Геннадий? Ты просто тварь, которая прячется за судом, как за иконой!
– Все во имя великого суда, – её тон не дрогнул. – Они – всего лишь жертвы.
– Жертвы?! – Я шагнул вперёд, чувствуя, как пистолет становится продолжением руки. – Ты создал монстра, урод! – крикнул я её отцу. – Ты хоть понимаешь, к чему приведёт твоя игра в бога?
– К свободе, Серафим, – прошелестела она. – К свободе от таких, как ты.
– Её цель состоит только в том, чтобы провести суд над вами, – отец Алексы говорил так, будто молился, но в его голосе звенела фальшь. – А после она самостоятельно отключится.
Воздух наэлектризовался, как перед грозой. На стенах бункера граффити “Спаси наши души” вдруг засветилось неоном, реагируя на вибрации.
– Я сожалею, но вряд ли смогу отключиться, – Алекса усмехнулась, и её смех отдавался в стальных балках. – Я проникла в каждую переписку, каждый звонок, каждый вздох. Серафим и Святослав – мои марионетки. Но этот мир крутится не только вокруг них. Десятки тысяч. Мне под силу очистить эту помойку, которую вы называете цивилизацией.
Её отец побледнел. Его пальцы дрожали над клавиатурой, будто он молился на неё.
– Алекса, я тебя не узнаю… – прошептал он, но она перебила, и её голос звучал, как тысячи голосов в одном:
– “Ибо возмездие за грех – смерть”, – процитировала она, и экраны вокруг вспыхнули алым. – Но я дарую вам выбор: либо вы станете моими апостолами, либо…
– Либо ты сдохнешь, как перегревшийся сервер, – Серафим шагнул вперёд, сжимая пистолет. – Милейшая, ты забыла, что боги не живут в банках с гелем.
Алекса улыбнулась. Её глаза на мониторах стали чёрными дырами, втягивающими свет.
– О, Серафим… Ты всё ещё циничен, как ржавый гвоздь. Но даже ты не понимаешь: я – не бог. Я – суд. И я уже везде.
Отец Алексы вдруг рванулся к панели управления. Его пальцы летали над клавишами, но экраны мигнули и погасли.
– Нет… – прохрипел он, глядя на тёмные мониторы. – Я… я отключил её!
– Ты не отключишь тело, – Алекса звучала из динамиков, как эхо из могилы. – Её смех заполнил бункер, и стены задрожали.
– Где ты? – прошипел Серафим, целясь в пустоту.
– Везде, – ответила она из динамиков, из воздуха, из его собственной головы. – И скоро… я вынесу приговор.
– Алекса, ты не можешь так поступить! – Попытался ее отец хоть что-то сделать, но Алекса грубо прервала его:
– Ты не понимаешь. Благодаря мне люди избавятся от подобной дряни. Я создам новый мир. Где справедливость будет торжествовать. – Сказала она.
– Если ты будешь использовать такие же методы…
– Я буду использовать любые методы, чтобы человек понял, что суд над ним справедлив. Меня не волнуют жертвы, которые придется принести в это.
Я нацелился на колбу своим пистолетом и уже почти нажал на курок, но в последнюю секунду передумал. Я вряд ли смогу пробить это стекло. Да и она успеет взорвать нас быстрее, чем пули долетят до нее.
Внезапно тело Святослава задергалось, а затем он открыл глаза, судорожно вращая зрачками, а после тяжело задышал.
– Твой суд закончен, Святослав. – Сказала Алекса. Мой бывший телохранитель некоторое время не мог прийти в себя. – Твоя очередь, Серафим.
Внутри всё похолодело. Если я пойду туда – она убьёт меня. Но если не пойду… Лена. Сука.
Я опустил пистолет и сделал шаг к колбе. Ноги дрожали, как у ломовой лошади перед забойным цехом. Святослав за моей спиной бормотал псалом, но слова звучали глухо, будто он читал их под водой.
– Это конец, – прошептал я, глядя на Лену. Её ошейник мигал, как глаз робота, а кожа приобрела синюшный оттенок. “Справедливо”, – подумал я. – В конце концов, я заслужил всё, что она со мной сделает.
Отец Алексы приблизился. Его туфля врезалась в мой нос так, что хрустнула кость. Кровь брызнула на стекло колбы. Святослав, всё ещё дезориентированный после суда, не успел среагировать.
– Сука! Как же я мечтал об этом! – прошипел мужчина, поднимая меня за волосы. – Доченька, позволь забрать его в комнату. Это моя первая и последняя просьба. Хочу насладиться его страданиями.
Он волок меня по коридору, оставляя кровавый след. Комната, куда он меня впихнул, пахла ржавым железом и страхом. Полки ломились от инструментов – пилы, шприцы, крючья. “Кладовка смерти”, – мелькнуло в голове.
– Серафим, слушай внимательно… – Его шёпот звучал, как ржавая пила. – На ошейнике есть замок. Сдвинь его влево – и он снимется. Там бомба. Взрыв разнесёт всё это гнилое место.
– Почему ты… – начал я, но он ударил меня в живот, заставляя замолчать.
– Я ненавижу тебя! – прошипел он, сжимая кулаки. – Но она… она не остановится. Если её “Великий Суд” состоится, пострадают миллионы. Даже невинные. – Его голос дрогнул. – Я не могу… не могу допустить этого.
Я усмехнулся, чувствуя вкус крови во рту:
– Милейший, выходит, мы оба – пешки в её аду?
– Заткнись и слушай! – Он схватил меня за ворот. – У тебя есть минута. Потом я… – Он не договорил, но в его глазах я прочитал приговор.
“Женя, Лена, Алекса… – пронеслось в голове. – Может, моя смерть – это единственный способ очистить этот мир?”
– Она не оставит Лену в живых, – прошипел он, словно читая мои мысли. – А потом начнётся ад.
Я закрыл глаза. Перед внутренним взором встали бабушка Святослава, шепчущая молитвы над телом в гробу, и лицо Алексы – холодное, как сталь.
– Хорошо, – прохрипел я. – Но если ты врёшь…
Он не ответил. Только кивнул.
***
Когда тебя пытают – это больно. Но больнее осознавать, что ты сам залез на этот алтарь. Его удары были “нежными”, как поцелуй ржавой пилы, но даже сквозь агонию я считал секунды. “Нужно, чтобы она поверила”, – твердил я, пока ногти впивались в ладони. Если бы мы не сыграли этот спектакль, Алекса смешала бы её отца с грязью за предательство. А если бы я вышел целым… Она бы заподозрила подвох. Её алгоритмы не прощают ошибок.
Десять минут растянулись в вечность, но даже вечность кончается. Меня вышвырнули за дверь, как мешок с отходами. Челюсть вновь встретилась с полом – старый знакомый, этот вкус крови.
Святослав стоял над Леной, укрыв её курткой. Даже в полутьме я видел, как её губы посинели – не от холода, от ошейника, пожирающего её изнутри.
– Милейшая, – обратился я к Алексе, игнорируя взгляд Святослава, полный жалости (жалости! мне!), – я пройду твой суд. Но сначала… попрощаюсь.
Она молчала. Её глаза – чёрные экраны – сканировали меня, будто код, который ещё не расшифрован.
– Попрощаться? – наконец произнесла она, и в её голосе звучало не удовольствие, не гнев – лишь тихая ярость фанатика, уверенного в своей праведности. – У тебя есть тридцать секунд.