Святослав шагнул ко мне, но я качнул головой:
– Не ты, милейший. Она.
Он замер, сжимая руку Лены. Его губы шевельнулись – молитва? проклятие? – но звук утонул в гуле ламп.
Я опустился на колени, чувствуя, как бетон впивается в ссадины. Лена… Её дыхание было слабее шёпота.
– Прости, – прохрипел я, касаясь её холодных пальцев. – Ты заслуживаешь большего, чем… – Слова застряли в горле, как осколки стекла.
– Время, – прозвучало из динамиков.
Алекса ждала, её силуэт на фоне колбы пылал, как неоновая вывеска. Святослав помог Лене подняться, и даже сквозь дрожь в его руках я увидел ту самую ярость, что когда-то бросала его на мордюков в детдоме.
– Не смотри так, милейший, – бросил я, вставая. – Ты же знаешь – это не конец.
Он не ответил. Только крест на его руке вспыхнул, как последнее “прости”.
Алекса молчала, анализируя меня, как баг в коде. Я кивнул – она приняла мой выбор. “Самоубийство? Нет. Это инвестиция в твою свободу”, – подумал я.
Святослав поднял взгляд. В его глазах читалась не усталость – обретённая ясность. “Она дала ему больше, чем жизнь”, – мелькнуло в голове. Я опустился на колени, чувствуя, как бетон впивается в ссадины.
– Считай до двадцати, когда я дам сигнал, – прошептал я ему на ухо, сжимая его руку. – Беги с Леной. Обо мне не беспокойся. Ты должен жить. А я… – “Я уже мёртв”, – договорил внутренний голос.
Его зрачки расширились, но он не шелохнулся. Только кивнул, как в детдоме – когда бабушка велела ему молчать.
Лена. Ошейник. Мои пальцы нащупали замок – холодный, как её кожа. Левой рукой я обнял её, прижимая к себе, чтобы скрыть движение. Щелчок. Металл соскользнул, но красная лампочка продолжала мигать. “Она слепа, но не глупа”, – напомнил я себе, чувствуя, как пот стекает по спине.
– Я готов, Алекса, – объявил я, вставая. Сердце колотилось, как поршень в ржавом двигателе. – Иду к тебе.
Святослав сжал Лену в объятиях. Его крест дрожал, отражаясь в стекле колбы, где Алекса плавала, как ангел в формалине.
Отчет пошел.
1 секунда.
Я встаю с колен, сжимая в руке ошейник, который должен закончить здесь всё.
2 секунда.
Я улыбаюсь сам себе, стараясь идти естественной походкой, словно не иду на верную смерть, а просто прогуливаюсь по парку.
3 секунда.
Я смотрю на тело Алексы, которая плавает в колбе, и усмехаюсь своим мыслям. Она ни капли не изменилась с того самого раза.
4 секунда.
До Алексы остается лишь несколько метров, но у меня хватит времени, чтобы пройтись по эшафоту.
5 секунда.
Без стеснения я смотрю прямо на лицо отца Алексы, и он едва заметно кивает. Еще тогда, пока он пытал меня, он сказал мне: “Если ты сделаешь это, то я погибну вместе со своим детищем”.
6 секунда.
Я оборачиваюсь и вижу Святослава, который обхватывает своими могучими руками слабое, еле живое тело Лены. Наши взгляды встречаются, но мне больше нечего ему сказать. Только пожелать удачи.
7 секунда.
Я понимаю, что это невозможно, но всеми клеточками организма я ощущаю на себе ее взгляд. Воздух электризуется, но мне уже нет до этого никакого дела.
8 секунда.
Интересно, что сейчас у нее в голове? Если бы тогда я сдержал свои животные порывы и не вел себя как мудак, то ничего из этого не было бы. Жаль, я не могу повернуть время вспять.
9 секунд.
Я замечаю, как ее отец начинает делать шаг по направлению к ней. Отец и дочь… Как жаль, что я все это испортил.
10 секунд.
Половина мне отпущенного времени уже прошла, и как много я понял, сколько можно исправить или не делать вовсе. Жаль, что историю не терпит сослагательного наклонения.
11 секунд.
Моя улыбка сама по себе растягивается до ушей, а я не могу объяснить причину. Просто, внезапно, мне стало весело от всего происходящего. Папа, интересно, ты видишь меня оттуда? Если да, то намекни, правильно ли я все делаю?
12 секунда.
Всегда думал, что выражение “Вся жизнь перенеслась перед глазами” выдумка киноделов. Так вот – все это чистая правда. Вот только проносится она настолько быстро, что ты успеваешь осознать только пару моментов.
13 секунда.
Перед глазами проносится детство. Нянечки, безжалостный и холодный взгляд отца.
14 секунда.
А затем момент, когда я вручаю ему документы, а он пробегает по ним глазами.
15 секунда.
Как я звоню Святославу и приглашаю его на вечеринку.
16 секунда.
Как перед моими глазами всплывает яркий образ прошлого. Алекса… все то же беззаботное лицо, все то же фиолетовое платье, которое буквально въелось мне в мозг. Как же я тогда мог так с ней поступить..?
17 секунда.
За Алексой я вспоминаю Лену. То, как она смеется. Протягивает мне руку…
18 секунда.
Вспоминаю ее квартиру, ненавистное мне одеяло в полоску…
19 секунда.
Ее запах цитрусовых духов.
20 секунда.
Я оказываюсь в пяти шагах от колбы, и нагло смотрю прямо в ее плавающий труп, держа в левой руке ошейник, а правую руку положив на пистолет.
Внезапно за спиной – глубокий вздох. Святослав рванулся, как голодный волк, схватив Лену на руки. Её тело было тяжёлым, как гранитная плита, но он не запнулся. Я зажмурился, чувствуя, как по щекам текут слёзы. “Никогда… за тридцать лет”, – прошептал я, сжимая в кармане последнюю надежду – пистолет.
– Серафим… – его голос растекся в эхе, как молитва в пустом храме.
Я открыл глаза. Колба с Алексой светилась, будто адское солнце. В руке – ошейник, в другой – пистолет.
– Прости, милейшая, – прошептал я, выкидывая перед собой ошейник, а затем направляя ствол на красную лампочку.
Выстрел. Отдача ударила ладонь, но пуля уже летела – серебряный клинок в мраке. Металл ошейника заскрежетал.
Хруст. Пуля попала. Точно в цель.
Отец Алексы бросился вперёд, будто пытаясь побыть в последние мгновение со своим детищем.
Взрывная волна ударила в лицо, как рука бога. Осколки разлетелись, как стеклянные гвозди, а в воздухе повисла вонь озона и горящего кода. Я падал, видя, как Святослав, словно ангел-хранитель, тащит Лену к выходу.
– Идите! – крикнул я, но в ушах звенело, как после удара церковным колоколом.
Колба треснула окончательно. Алекса вырвалась на свободу – её тело, плавающее в зелёной жиже, растекалось по полу, будто цифровая кровь. Её отец замер в луже чего-то похожего на мозг и провода.
– Убирайтесь! – закричал я, хотя сам уже не мог пошевелиться. Взрывная волна сорвала с меня одежду, оставив лишь ожоги и пепел.
Святослав исчез за углом, а я остался смотреть, как Алекса, наконец, умирает – не как бог, а как ошибка в коде. Её глаза-экраны погасли, а тело распалось на молекулы, оставив лишь запах гнилого электрона.
– Прости, – прошептал я, чувствуя, как кровь заполняет рот. – Я не смог… спасти её.
Но Святослав был уже далеко. Его крест на руке светился в темноте, как последний маяк.
Я рефлекторно закрываю рукой лицо, но это не помогает.
Волна выжигает меня, каждую клеточку тела, и я чувствую боль.
Так вот он, какой, суд Алексы…
Однако перед тем, как потерять сознание, я ощущаю стойких и невероятно приятный запах.
Запах.
Цитрусовых.
Духов.
Глава 18
Сообщение от Жени пришло под утро, будто ангел сургучом запечатал весть в экран моего телефона. “Ибо мы не знаем ни дня, ни часа” – пробормотал я, вспоминая её настойчивость, с которой она требовала встречи. Серафим бы сейчас процедил: “Милейшая, ты снова хочешь сделать из меня клоуна на своём алтаре корпоративных игр?” – но мне не до шуток. Женщина, которую даже её создатель-предприниматель не воспринимал всерьёз, теперь сидела на троне из акций и судеб. “И возвысил Господь смиренную, а высокомерную низложил” – думал я, застёгивая рубашку. Её путь напоминал притчу о талантах, только таланты она отбирала у других, как левиафан в юбке.
Ангелина спала, укрывшись с головой, будто прячась от грехов этого мира. Я поправил одеяло – жест, доставшийся от бабушки, которая учила: “Блажен, кто помышляет о ближнем своём”.
Переодевался в другой комнате – привычка, вбитая в плоть с тех пор, как я развелся с первой женой “Не убоюсь зла, ибо Ты со мной” – псалом, который я повторял, вдевая ремень в брюки. Костюм давил, как грех, но Серафим любил повторять: “Милейший, в этом городе даже воздух пропитан адреналином и духами от Кардена”.
Утро встречало тишиной, нарушаемой лишь гулом машин да шепотом ветра. “Се, всё проходит, как цвет травы” – вспомнил я слова псалма, шагая к офису.
Дорога растянулась, будто время застыло в ожидании Судного дня. Новый офис Жени напоминал Вавилонскую башню из детских воскресных уроков – стеклянный исполин, где автомобили покоились в чреве подъёмников, а люди в униформе сновали, словно пчёлы у рафинированного мёда. “И вознеслось сердце человеческое вместо Бога” – всплыли бабушкины слова, когда она читала мне Книгу Притчей. Старых сотрудников Евгения смела, как Иезавель идолов, оставив лишь тех, кто поклонялся новому кумиру – её воле.
Охранник, бывший морпех с татуировкой архангела Михаила на предплечье, кивнул, едва я переступил порог:
– Святослав, как дошли? У Евгении Михайловны для вас “сюрприз”. – Он пожал руку крепко, по-военному, и добавил тише: – “Блажен, кто не осуждён на пиршестве беззакония”.
Лифт взмыл вверх, а за стеклом замелькали автомобили – красные, как яблоки с древа познания. “Хоть одну бы…” – мелькнула мысль, но тут же оборвалась: “Ибо что есть человек, чтобы уповать на коня свою силу?” Вчерашние собеседования в топ-компаниях вдруг показались мне ловушкой, о которой писал пророк: “Се, вы продали себя за ничто”.
“Налаживается”, – горько усмехнулся я, вспоминая Ангелину, спящую под одеялом с вышитым крестом – подарком бабушки. Цена её покоя была слишком велика. Тогда, в детдоме, я мечтал лишь о крыше над головой. Теперь же крыша обрушилась, подминая под грехи, от которых не отмолиться…