Святослав за спиной вдруг всхрапнул, перекрестился во сне и снова затих. Даже в отключке молится, как его дед-фанатик. Алекса тоже дремала, устроившись на шубке, будто на троне. А я всё ехал. И ехал не туда.
Часы показывали два ночи, когда я свернул на просёлок. Никаких указателей, только тени деревьев, нависающих над дорогой, как судьи. Сначала кусты царапали днище, потом начались сосны – молчаливые, с занесёнными снегом ветвями. Идеальное место.
Ещё не лес, но уже и не цивилизация. Святослав и Алекса даже не заметили, как мы свернули с трассы. Спят, как младенцы. Удобно.
Сердце колотилось так, будто хотело выскочить через горло. В голове – адский микс из желания и… Чего? Совести? Я хрипло рассмеялся. Совесть – это для тех, у кого есть что терять. А мой план… Он созревал, как яд в железах паука. Сегодня всё будет иначе. Сегодня я не уйду с пустыми руками.
Алекса спала, прижавшись щекой к стеклу. Её губы слегка приоткрылись, будто она во сне всё ещё шептала комплименты. Какая ирония – ангельское лицо, а внутри расчётливая змея.
– Приехали, – бросил я и резко нажал на тормоз. Святослав сзади стукнулся лбом о стекло, Алекса ахнула, хватаясь за ручку.
– Что случилось? – её голос дрожал, как струна. Ищи ответ в лесу, детка.
– Свят, на выход, – рявкнул я, не оборачиваясь. – Поможешь с… С машиной.
Мы вышли. Святослав, шатаясь, потёр ушибленный лоб. Его пальцы машинально нащупали чётки под курткой. Да, молись, пока есть время. Алекса осталась внутри, прижав ладони к стеклу. Её взгляд метался между мной, лесом и дорогой – той, что мы уже не увидим.
– Че? Шина? – Святослав вышел, поёжился, выругался на мороз, а уже потом спросил. Я молчал, глядя на машину. Как будто прощаюсь с ней. Или с собой.
– Ну? – Он тронул моё плечо, и я вздрогнул. Задумал – делай. Делаешь – не думай. Сердце застучало так, будто хотело пробить грудную клетку. Руки онемели, но не от холода – от страха. Или от возбуждения.
– Хочешь развлечься? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Тот же холодок в позвоночнике.
– О-о-о, это мы всегда! Виски-кола? – Святослав оживился, но тут же нахмурился, заметив пакетик в моей руке. Красная таблетка, похожая на вырванное из груди сердце, мерцала в лунном свете.
– Кое-что круче, – я протянул ему дозу. – Глотай.
– Серафим, нах! – он отшатнулся, перекрестившись. – Я не по этой части. Водка, закуска… – его голос дрогнул. – Это же дьявольщина?
– Дьявольщина? – я рассмеялся. – Свят, ты в детдоме молитвы зубрил, а я – химию. Догадайся, у кого знаний больше?
Он замер, глядя на таблетку. В его глазах вспыхнула тень прошлого – бабушка с чётками, дедовы проповеди… А потом он схватил пакетик.
– Только… это в последний раз, – прошептал он. – И чтобы Алекса не узнала.
Слишком поздно, Свят. Она уже не узнает ничего.
– Я сошел с ума. Нет! – Святослав отшатнулся, но пальцы уже тянулись к пакетику, будто он был зачарован. – Это же дрянь какая-то!
– Просто придаст энергии, – я пожал плечами, наблюдая, как его рука дрожит. Врать? Не вру. Почти. – Как допинг.
Его лицо превратилось в маску театра: борьба, страх, жадное любопытство. Он смотрел на таблетку, как на яблоко в Эдеме – ядовитое, но сладкое.
– Уснёшь под утро. Без глюков. – Зато с кошмарами, которые я тебе устрою. – Давай, Свят. Или ты боишься, что кто-то с того света увидит?
Он вздрогнул. Чётки под курткой щёлкнули, как счётчик Гейгера.
– Че это вообще такое? – пробурчал он, вертя таблетку. Красное сердце мерцало в его ладони, будто живое.
– Аф-ро-ди-зи-ак, – повторил я, растягивая слоги. Пусть думает, что это любовь. А там…
Он закинул таблетку в рот, запил водой. Глотай. Глотай мою ложь. Глотай свою судьбу.
– Вот и умница, – усмехнулся я. Теперь отступать некуда. Ни ему, ни мне.
Лес вокруг шумел, как тысяча шепчущих голосов. Скоро здесь станет ещё теснее от криков.
Мы втроём втиснулись в салон. Алекса металась взглядом между мной и Святославом, сжимая телефон так, что ногти впились в экран. Глупышка. Здесь даже волки не ловят сигнал.
– Дай телефон, милейшая, – процедил я, не отводя глаз. На мгновение в её взгляде вспыхнул страх – чистый, как стекло. Наконец-то. Долго же ты притворялась, что не чувствуешь подвоха.
– З-зачем? – она попыталась улыбнуться, но получилось это слабо.
– Позвонить. Мой сломался, – а твой скоро станет бесполезным куском пластика.
Она протянула аппарат, следя, как я разблокирую его.
– Что происходит? Где мы?! – её голос сорвался на визг. Бабочка чует липкую нить.
Я молча опустил рычаг её кресла. Оно откинулось почти горизонтально, заставив её голову запрокинуться. Вот так. Теперь ты – бабочка под стеклом.
Святослав сзади вдруг завозился, бормоча что-то о “грехах плоти”. Началось. Его пальцы судорожно сжали чётки. Скоро они понадобятся тебе больше, чем мне – телефон.
– Серафим, что происходит?! – Алекса почти кричала, но голос сорвался на фальцет. Её пальцы вцепились в подголовник, как в спасательный круг.
Я усмехнулся и швырнул телефон в темноту за окном. Прощай, связь. Прощай, Алекса.
– Раздевайся, блять! – Святослав рявкнул так, что затрещали стекла. Его глаза, обычно холодные, теперь пылали, как угли в костре. Алекса сжалась в комок, прикрывая грудь руками.
– Мальчики, если это шутка… – её голос дрожал, но она ещё пыталась улыбаться. Держится за иллюзии, как за соломинку.
Святослав, словно одержимый, вцепился в её плечи. Его пальцы, украшенные татуировками из детдома, впились в кожу. Он больше не боится греха. Таблетка сделала своё дело.
– Отпустите! Я вас засужу! – завизжала она. Лес ответил эхом, будто смеялся над её наивностью.
Я медленно провёл ладонью по её ноге.
– Милейшая, здесь даже волки не слышат криков. – А ты думала, я шучу про душевный оргазм?
Святослав вдруг зарычал, рванув платье. Кнопки посыпались, как сломанные четки. Твои молитвы не спасут тебя. Алекса билась в истерике, но он уже не человек – зверь, которого я сам выпустил из клетки.
– Свят… – попытался я, но он рычал, как зверь. Игра началась. Теперь её не остановить.
Лес шумел, снег засыпал следы, а в салоне пахло страхом и адреналином. Вот она – моя месть за все её игры.
Моя ладонь легла на её грудь – не грубо, но с уверенностью владельца. Алекса билась в руках Святослава, как пойманная птица, но его хватка была железной. Смешно.
Я провёл рукой от ключицы до бёдер, чувствуя, как её тело дрожит. Идеально. Как фарфоровая статуэтка… которую сейчас разобьют.
– Пожалуйста! – взвизгнула она, когда платье треснуло, обнажая сиреневый бюстгальтер. – Я скажу, что сама порвала его в туалете! Честно! – слёзы лились по щекам, но её ложь звучала жалко. Поздно, милая. Ты уже не в том положении, чтобы торговаться.
Святослав вдруг застонал, сжимая чётки под курткой. Его лицо покрылось потом, а в глазах боролись ярость и мольба. Держись, Свят. Ещё чуть-чуть.
– Милейшая, – прошептал я, прижимаясь губами к её уху, – здесь нет туалета. Только лес. И мы. – И твои крики, которые скоро станут музыкой.
Она замерла, поняв, что договориться не получится. В её глазах вспыхнула ярость – настоящая, не та, что она изображала в ресторанах. Вот теперь ты настоящая. Живая. Моя.
Святослав вдруг зарычал, рванув последнюю ткань. Да. Пусть знает, что такое ад.
Прости Алекса, но у меня есть план, и я буду его придерживаться.
– Закрой ей рот, – бросил я. Святослав прижал ладонь к её губам, заглушая крик. Как в детдоме затыкали рот подушкой.
Платье треснуло, обнажив тело, которое я раньше ласкал бы с разрешения, как только она позволила бы это. Теперь это не имело значения. Она больше не хозяйка своей кожи.
Внутри всё замерло. Страх сменился холодным расчётом. Хочу. Значит, возьму.
Слёзы Алексы смазали макияж, превратив лицо в маску трагедии. Как в театре, только без аплодисментов.
– Милейшая, – прошептал я, срывая остатки ткани, – ты сама выбрала этот спектакль.
Святослав вдруг замер, его пальцы судорожно сжали чётки. Молится или проклинает? Но таблетка уже сделала своё дело – он отпустил руки Алексы, будто они обожгли его.
И тогда я вошёл в неё. Не грубо. Холодно. Как нож в масло.
Лес за окном зашумел громче. Даже сосны отворачиваются.
***
Туман облепил машину, как саван. Казалось, даже время застыло в этой белой пелене.
– Серафим… – голос Святослава дрожал, будто его рвало словами. Я молчал. Внутри всё онемело – не от страха, а от пустоты.
– Серафим… – повторил он, коснувшись её лица.
– Заткнись, дай подумать! – рявкнул я, но мысли скользили, как рыба в руках.
– Она не дышит, – выдохнул он, отдернув руку, будто обжёгся. – Пульса нет. Блять, мы её убили!
Я ударил его по щеке – не сильно, но чтобы прервать истерику. Слабак. Раньше надо было думать.
– У неё пульса нет! – в его голосе звучала мольба, будто я мог вернуть её обратно.
Да. План был – использовать и отпустить. Но теперь… Я смотрел на её лицо – белое, как снег за окном, с размазанной тушью. Кукла с разбитым механизмом.
– Сука… Всё пошло к херам! – прошипел я, сжимая кулаки. Внутри клокотала ярость. Не на неё. На себя. На эту долбанную таблетку. На его слабость.
Святослав вдруг начал креститься, шепча что-то на церковнославянском.
– Прекрати! – рявкнул я, но он уже не слышал. Его взгляд был прикован к её руке – той самой, что лежала на моём плече во время танца. Теперь она безжизненно свисала, как ветка, сломленная бурей.
– Что значит “не по плану”?! – Святослав навис надо мной, его крестик впился в грудь, как клык. – Ты втянул меня в это дерьмо! – Как в детдоме, когда старшие заставляли воровать.
– Тихо, – процедил я, впиваясь взглядом в его перекошенное лицо. – Придумаем. Сейчас.
Он метался по салону, бормоча молитвы и матерщину вперемешку. Бабушка вертелась бы в гробу, слыша его “божьи кары”.