– Ну что за глупости, мсье Форель! Вчера у Мими как раз зашла об этом беседа, и к нам присоединился доктор Бертран – вы должны его знать. И, конечно же, он развеял все эти слухи как совершенную нелепость. У гипнотистов нет такой власти над человеком, мсье Форель, – и слава Богу! Все эти сплетни распускают неблагодарные, бессовестные люди – да еще и со скверной памятью на долги. Если б со мной или моими приятельницами приключилось нечто в этом духе, мы бы ни за что не забыли!
– Так, может, вам именно что подчистили память, моя дорогая?
– Ах, мсье Форель, вам лишь бы шутить!..
А жаль все-таки. Многое бы отдал, чтобы забыть про этот обед…
И вновь инспектор восседал у себя в экипаже и смотрел из окна на серые парижские дома – но совсем в другом настроении и другом районе.
Вдоль улицы Летелье выстроились в ряд убогие строения, в которых селилась рабочая беднота. Казалось, фасады тонут в грязи; если б не их привычный облик, Рише без труда бы представил себя во многих десятках лье от Парижа. О мостовых здесь и не слышали. Да, левый берег Сены жил по собственным законам, и даже полицейскому появляться тут было небезопасно… Но где лучше всего спрятать грязь, как не в грязи?
Сгущались сумерки. Кое-где из окон уже пробивался чахлый желтый свет. Рише бесстрастно наблюдал, как увальни из отдела нравов высаживаются из подоспевшего экипажа и шлепают по лужам к указанному дому. Сегодня здесь разыграется драма в нескольких действиях; инспектор был достаточно скромен, чтобы не стремиться на сцену в самом ее начале. В конце концов, это не его работа: подчиненные мсье Дижона занимались подобным изо дня в день и лучше Рише знали механику подпольных борделей. С этим согласился и префект, без вопросов выдав ему разрешение на облаву (а заодно и рекомендации для доктора Вуазена: нет глины мягче, чем довольное начальство). Теперь оставалось только ждать.
Детина-сержант принялся колотить кулаком в ничем не примечательную дверь. Вскоре послышался хриплый голос:
– Сегодня не принимаем. Приходите через неделю, мсье.
– Это полиция! А ну-ка открывай!
Вместо ответа – бойкий топот.
Дверь выломали быстро: для заведения, хранящего столь чудовищные тайны, она оказалась на удивление уступчивой. Фигуры в мундирах одна за другой исчезли внутри. Вскоре донесся сдавленный вскрик. Выждав еще несколько минут, Рише покинул экипаж и пустился в тяжкий путь по раскисшей глине.
На входе его встретил сержант – вопреки ожиданиям, ничуть не взволнованный. Неужели мадам Эрбон ошиблась?
– В доме один только слуга, господин инспектор. Хотел сбежать через дворовое окно, но Дюплен успел прихватить его за ворот. Пока мы от него ничего не добились. Тут много закрытых дверей, но у этого мошенника были ключи…
Вместе они поднялись по скрипучей лестнице – не слишком запущенной, но и не особенно чистой. Пахло сыростью. По бесцветным обоям расползались пятна плесени, странно подвижные в свете фонаря.
Перешагнув последнюю ступеньку, инспектор оказался в тесном помещении, от которого отходил длинный коридор. На полу между стульев сердито всхлипывал коротышка в коричневых штанах и жилетке. Из носа у него текла кровь. Рядом переминались с ноги на ногу двое полицейских. Вид у них был неспокойный.
И Рише мог их понять. Для борделя здесь было слишком тихо и пусто. Вместо привычных запахов вина и духов – одна плесень. И – он принюхался – капустный суп.
И еще – что-то все-таки нарушало тишину. Как будто бы мяуканье… или скуление голодного щенка… детский плач…
Рише вгляделся в полумрак коридора, разреженный тут и там коптящими свечами. Высокие крепкие двери, выкрашенные серой краской, наводили на мысль о тюрьме или лечебнице для умалишенных. Не хватало только решеток. Номера, однако, имелись.
– Так ключи у вас, сержант? Давайте сюда. Потолкуйте пока со слугой. Меня интересует, где сейчас его хозяйка. Остальные – за мной.
С каждым шагом жалобные звуки делались громче. Когда инспектор остановился перед первой дверью, коридор уже походил на преддверие ада: со всех сторон что-то поскуливало, повизгивало, рыдало – но приглушенно, словно бы с расстояния.
Он выудил из связки ключ с единицей, вставил в замок и повернул.
В каморке стояла тьма. Слева фонарь Рише высветил обыкновенный стул и жестяное ведро. Напротив двери – узкое окно, задернутое плотными занавесками. Справа – кровать, с которой блеснули четыре узких глаза.
– Сиамские близнецы! – выдохнул полицейский за его плечом.
Девочки молча сидели на кровати и разглядывали гостей. На них были лишь тонкие хлопковые платьица, когда-то белые. У изголовья – пустая миска с двумя ложками. Рише не знал, что им сказать, – да они, похоже, ничего от него и не ждали. Если «Кифера» была храмом иллюзий, то в доме Робар брала свое жестокая, неприкрытая действительность.
Инспектор без слов развернулся и шагнул ко второй двери, из-за которой доносился безостановочный, протяжный, жуткий вой. Комната за ней ничем не отличалась от предыдущей – кроме очевидного зловония. На кровати корчилось и скулило существо без рук и ног, неопределенного возраста, но явно мужского пола; Рише как будто даже различил усы, но проверять свою зоркость не стал.
За другие двери он уже не заглядывал: достаточно было замереть и прислушаться. Девочки из первой оказались исключением; возможно, у них одних хватало ума – или отчаяния – понять, что от криков толку нет. В еще одной тихой комнате обнаружилась убогая кухонька.
Крайняя дверь слева, однако, была не заперта. Рише осторожно заглянул внутрь – и едва устоял на ногах. Запах… тот самый запах, только в разы сильнее. Он бил в ноздри, выворачивал разум наизнанку, отдавался в конечностях сладкой дрожью… Инспектор почувствовал, как напряглось его мужское естество, но стыда не было: никто не смог бы противостоять этой силе. Перед его помутневшим взором уже маячил образ Маргариты – близкий, манящий… Нет, она тут ни при чем… сгинь… сгинь.
Придя наконец в чувство, он неуверенно оглянулся и сразу же понял, что беспокоится напрасно: у парочки из отдела нравов вид был точь-в-точь как у мальчишек из католической школы, которых священник застал за гадким делом. У одного на брюках расплывалось пятно, чего он, похоже, не замечал. Рише взмахом руки отослал их к сержанту; распоряжение было исполнено с такой откровенной радостью, что при иных обстоятельствах за нее полагался бы выговор.
Инспектор собрался с силами, сделал глубокий вдох – и толкнул дверь.
Узкая клетушка, не больше уборной. Всей обстановки – стул и низенький столик. И еще одна незапертая дверь. Из-за нее и просачивался запах.
За дверью – пусто. Ни мебели, ни посуды, ни даже окон. Только запах – и слизь, много слизи. На голых досках пола, на обоях, на дверной панели. Местами – темные кляксы. Вероятнее всего – кровь Дюбуа, но ручаться инспектор не стал бы. На осмотр комнаты ушло не более минуты: несвойственная для него беглость. Однако сейчас важнее было покинуть комнату на своих ногах, как положено офицеру полиции… и без пятен на брюках.
Застоявшийся капустный дух в коридоре казался теперь слаще апрельского ветерка. Рише привалился к стене, тяжело дыша. Перед глазами все плыло, мысли блуждали. Наконец его взгляд сфокусировался на двери напротив – последней из непроверенных. В отличие от остальных, она носила на себе некоторые следы отделки и в лечебнице выглядела бы неуместно. Номер отсутствовал. Кабинет мадам Робар? В связке подходящего ключа не нашлось, и Рише направился за помощью к своим спутникам.
Коротышка-слуга все так же сидел на полу и сопел, но крови на его одежде прибавилось, а поза потеряла остатки естественности. Сержант мог быть доволен собой.
– Его зовут Жак Пуато, господин инспектор. Он мало что знает. Уж я с ним хорошо поработал, будьте покойны… у меня не больно-то соврешь. Говорит, что бывает здесь только днем – прибирается, ходит на рынок, кормит уродов. Утром он обычно получал указания от хозяйки, но сегодня ее вроде как не было. Он ждал весь день, только мы пришли первыми.
Инспектор в задумчивости погладил усы – и скривился. От пальцев пахло слизью… одуряюще… нахально. Почему? Неужели он к чему-то прикоснулся в комнате, сам не замечая того?
– Поднимите его, у меня тоже есть несколько вопросов.
Жак Пуато был в сознании, но и только; на ногах его держали отнюдь не собственные силы.
– Что за дверью в конце коридора? Запертой, справа?
Сглотнув, слуга выдавил:
– Кабинет… мадам.
– У тебя есть ключ?
– Нет… она никогда не давала… мне.
– Зачем ты лжешь мне?
– Это правда, Богом клянусь!.. Не бейте меня, господин комиссар, я не стал бы вам лгать!
– Хорошо, оставим это. И не называй меня комиссаром, я инспектор. Скажи тогда вот что: кого мадам держала в комнате напротив кабинета? Еще одного уродца?
– Не знаю… та дверь всегда была закрыта. Мадам запрещала мне даже подходить к ней.
– Но ты наверняка слышал какие-нибудь звуки…
– Да, господин комиссар… только вы же сами видели, сколько их тут всяких пищит и воет, даже войлок на дверях не помогает… я как-то даже и привык…
– А кто же тогда кормил его?
– Кого, господин комиссар?
– Зови меня инспектором, дубина! Уродца, кого же еще!
– Не знаю… господин инспектор. Наверное, сама мадам. Она иногда посылала меня на рынок, даже когда у нас всего хватало.
– И давно ли мадам стала запирать эту дверь?
– Недели две как… может, полторы.
Задав еще с полдюжины уместных вопросов, инспектор велел сержанту усадить Пуато на стул и дать ему глоток чего-нибудь покрепче. Двоим другим полицейским выпала честь ломать дверь в кабинет. Та оказалась не столь сговорчивой, как входная, но в конце концов уступила напору.
Открывшееся их глазам помещение не поражало уютом, но все же больше походило на человеческое жилище, чем каморки уродцев. Два кресла, не слишком удобных на вид; секретер, стул, письменный стол. Проход слева соединял кабинет с небольшой спальней, обставленной с той же простотой. В ней Рише ничего существенного