Я киваю и задумываюсь о том, кому могла принадлежать эта комбинация и что случилось с той женщиной. Может, это была проститутка со Второй авеню? В детстве они казались нам не живыми людьми, а частью городского пейзажа. Маленькие тихие девочки, читающие книжки с картинками, оставались в библиотеке на Первой авеню, а проститутки и пьяницы — на Второй, как в застывшем на экране фильме, где все на своих местах.
Теперь, сидя на ступеньках церкви, я это прекрасно понимаю. Если нарушить правила хотя бы один-единственный раз, могут произойти наводнения, землетрясения или что похуже.
— А мне эта комбинация виделась такой элегантной, — говорит Дамплинг. — Я показала ее папе, и он расплылся в улыбке. «Твоя мама в ней будет похожа на огромного лосося», — сказал он. — Папа обожает эту рыбу.
Она улыбается, будто воспоминания — это мятный леденец, который она медленно с наслаждением облизывает.
— Папа высадил нас у школы и пошел назад к лодке, чтобы вернуться за мамой. Офицер Национальной гвардии сказал ему не возвращаться, потому что течение усилилось и это опасно. Папа его не послушал.
— Но твоя мама была в безопасности. Ее кто-то уже спас, правда? — Я знаю, что с ней все было в порядке, потому что она и сейчас жива, но, слушая историю Дамплинг, я чувствую, что мое сердце начинает биться чаще.
Она качает головой. Ее глаза из карих стали черными, как бассейны с мутной водой, и кажется, что она прямо сейчас видит, как ее мама снова и снова погружается под воду.
— Она не могла выбраться из подвала, и папе пришлось плыть, чтобы вытащить ее оттуда. Она была без сознания, и он все давил ей на грудь и вдувал ей в нос воздух. Он рассказывал, что в конце концов у нее изо рта брызнула вода, и он был так рад, что хотел снова утопить ее, но уже в поцелуях.
— Он правда так сильно ее любит? — спрашиваю я, не успев подумать.
— Ага, — коротко отвечает Дамплинг. Потом она продолжает рассказ: — На обратном пути папа показал маме красную шелковую комбинацию, которую стащил с изгороди еще когда вез нас к школе, но мама пришла в ужас, увидев ее.
Я присматриваюсь к ленте в волосах Дамплинг. Честно признаться, я не могу представить ее маму — кругленькую и пышную, как буханка хлеба, — одетой в нечто, напоминающее ту комбинацию. Но вслух я этого не говорю.
— Мне это запомнилось. Из-за того, как папа сказал, что мама в этой комбинации будет похожа на огромного лосося. Я раньше никому об этом не рассказывала, — говорит Дамплинг.
— Ты ее порезала? — спрашиваю я, борясь с желанием протянуть руку и потрогать ее ленту.
— Получилась целая связка маленьких ленточек. У меня ими забита коробка из-под сигар. Мне кажется, они приносят удачу. Знаешь, это напоминание о том, на что способна любовь.
— А если бы он погиб? — спрашиваю я. — Или она?
— Я бы все равно их сохранила, — отвечает Дамплинг. — Потому что иногда нужно уцепиться хоть за что-нибудь.
Дамплинг развязывает ленточку в косе и протягивает ее мне.
— Это тебе, Люси, — со смехом говорит она, показывая на имя, вышитое на моей толстовке. — Лента очень длинная, так что ты можешь разрезать ее пополам и отдать одну часть своему ребенку.
Я держу в руках затасканную ленточку и молчу, потому что очень боюсь расплакаться.
— Это поможет, — говорит Дамплинг. — Обещаю.
А потом она встает и уходит, легонько махнув рукой.
И как это должно помочь? — хочу я знать. Но когда я вновь поднимаю глаза, Дамплинг вдалеке уже превратилась в крошечное пятно, похожее на планету за миллион миль от меня.
Глава шестая. Рыболовецкий лагерь. Дора
Победа в The Ice Classic — это одновременно и лучшее, и худшее, что могло случиться с такой девушкой, как я. Пока я мечтала обо всем, что смогу купить на выигранные деньги, — о новых ботинках, толстых шерстяных носках и рожках с вишневым вкусом, меня не покидал страх, что теперь мной могут заинтересоваться родители и их друзья.
Ситуация напоминала мне стихотворение «Если разрезать мое тело», которое мы читали на уроке английского. В нем говорилось о том, что можно было бы найти внутри поэтессы, если кто-нибудь решился бы сотворить с ней такое. В стихотворении были всякие глупости вроде серебристого внедорожника, мотор которого все еще работает на холостом ходу в ее грудной клетке. Но учительница сказала, что это метафора, и я, кажется, поняла, потому что в одной из строк было сказано, что в разрезанном теле поэтессы можно найти маленькую девочку в пурпурном переднике, которая без конца повторяет: «Я устала идти». Я не знала, что такое передник, видимо, это то же самое, что и фартук.
Еще в одной строчке говорилось, что, если разрезать тело поэтессы, можно обнаружить, что все это время в ней была женщина в бирюзовых бусах и в роскошном черном платье, которую зовут Рита и которая танцует ча-ча-ча. В своих кошмарах я видела, как кто-то вскрывает мое тело, находит в нем деньги и тратит их на выпивку. Это уже было похоже не на метафору, а на реальность.
Кто-то постоянно звонил из газеты и просил, чтобы я дала интервью. «Никаких интервью», — отвечал папа Дамплинг в своей жесткой, но вежливой манере. Мама со своими подружками стала заходить к нам чаще; отец Дамплинг садился на крыльцо и болтал с ними, а когда мама спрашивала про меня, он говорил только: «У Доры все отлично».
Пола и Аннет — да и мама, раз уж на то пошло, — совсем не страшные, если, конечно, не знать, как сильно они любят выпить и что они закрывают глаза на ужасные вещи, которые происходят в их домах. Я отдала бы им все выигранные деньги, если бы верила, что это что-то изменит, но я не такая тупая.
Кстати, в The Ice Classic все устроено так, что деньги отправляют прямиком в банк, поэтому никто другой их получить не может. Я даже не знаю, как мне самой их забрать.
— Ты знаешь, как работает банковский счет? — спрашиваю я Дамплинг.
— Думаю, тебе просто нужно прийти в банк с номером твоего счета и с ученическим билетом и сказать им, чего ты хочешь, — отвечает она, но я знаю, что ей тоже ничего об этом не известно. Ее мама заворачивает купюры в фольгу и хранит их в морозилке на случай, если дом сгорит.
Я представляю себе, как хорошенькая кассирша из банка, у которой в прическе виднеются капельки лака для волос, смотрит на мою фотографию, улыбается и спрашивает: «Какую сумму вы бы хотели получить, Дора Петерс?» Кажется, что это так просто, будто дело происходит в фильме, во сне или в чьей-то чужой жизни. Папа Дамплинг сказал, что пойдет в банк вместе со мной и что можно положить деньги на такой счет, с которого их нельзя будет снять, пока мне не исполнится восемнадцать.
Я думаю об этом, но какая-то часть меня считает, что неплохо бы получить немного денег сейчас. Пока что это кажется безопасным.
Примерно через месяц газета оставила меня в покое, а потом и мама с подружками перестали у нас бывать, я решила, что все, наверное, забыли о моей победе, а это значит, что в такой семье, как у Дамплинг, человек может жить спокойно.
Когда я увидела, как Руфь Лоуренс совсем одна ночью входит в автобус, то не знала, что и думать. Стоя у окна в комнате Дамплинг, я смотрела, как Руфь в потрепанной красной куртке и с коричневым чемоданчиком в руках ждет автобус, сидя на карусели. Но меня поразило не то, что Руфь была с чемоданом и совершенно точно выглядела как человек, который уезжает навсегда или даже сбегает, а то, что рядом с ней сидела Дамплинг. И когда это они успели сдружиться?
Когда я смотрела на них, у меня кружилась голова, как будто это я верчусь на карусели, ведь именно так и должно было быть. У нас в Берч-Парке есть правила, и в эти правила не вписываются посиделки Руфи с Дамплинг, которые разговаривают, как подруги, и что-то от меня скрывают. И что это за клочок голубой бумаги, который Руфь дала Дамплинг? Признаюсь, что мне было очень радостно видеть, как Руфь садится в автобус с номерным знаком Юкона[18] и с визгливыми тормозами, которые издавали такой громкий скрежет, что его, должно быть, было слышно в доме у Лоуренсов, откуда хоть кто-то мог бы выйти посмотреть или попрощаться. В окне их кухни чуть шевельнулась занавеска — и все. Неужели даже Лилия не придет?
Сев в кресло, Руфь уставилась в окно перед собой, будто больше всего на свете она хотела, чтобы автобус тронулся и увез ее отсюда.
Когда автобус отъехал, на улицу вышел папа Дамплинг и присел на карусель рядом с дочерью; он с трудом помещался на сиденье, где обычно можно увидеть только нас. Мне хотелось знать, о чем они говорят, и как Дамплинг вообще могла подружиться с Руфью, и почему она ничего мне об этом не рассказала. Отец приобнял ее, будто отъезд Руфи Лоуренс не просто имел к ним отношение, но еще и огорчил их.
Меня вдруг как громом поразило; я не полноправный член этой семьи, как бы хорошо они ко мне ни относились. Вполне возможно, что однажды они отправят меня обратно.
Наутро я смотрела, как Дамплинг заплетает косу. Я ждала, что она расскажет мне, что они с Руфью делали на карусели и что та дала ей, — это могло бы многое объяснить. Дамплинг достала ленточку из своей коробки из-под сигар, и я заметила, что под ворохом шелковых полосок спрятана та голубая записка, которую как будто охраняет стая потрепанных красных змеек. Но Дамплинг захлопнула крышку, не сказав ни слова.
— Что-то Руфь Лоуренс располнела, — сказала я.
Дамплинг молча завязала бантик на конце косы.
Обычно я совершенно невозмутима, как стоячая вода в пруду, не тронутая даже рябью. Я вырабатывала этот навык годами. Но, как я уже сказала, живя с семьей Дамплинг, стала менее осмотрительной. Я начала расслабляться и перестала готовиться к тому, что кто-то изобьет меня до полусмерти. Теперь меня может вывести из себя не что-то серьезное, а всякие пустяки, вроде какого-то глупого секрета, который хранят Дамплинг и Руфь Лоуренс. Мне кажется, будто моя лучшая подруга только что запустила камушек и теперь он скачет блинчиком по зеркально гладкой поверхности моей души.