Действительно, его соединили быстро. Но долго — как ему казалось, бесконечно долго — он сжимал телефонную трубку, ожидая ответа… Вот сейчас она встает, бежит к телефону, сейчас ответит незнакомым, измененным расстоянием, голосом…
Голос ответил: «Алло!» — чужой, совсем чужой, незнакомый, испуганный голос.
— Товарищ Старов?.. Я вам вчера письмо послала… Вы не беспокойтесь. она в больнице. Никакой опасности для жизни. Увечья тоже не будет. Да, да, я сама отвозила. Осколок снаряда на улице… Правда, ничего опасного. Она сама дала ваш адрес, чтобы я написала. Вы к ней приедете?
Он вставлял в разговор только хриплые короткие вопросы. Механически повторил название больницы и сказал, что непременно приедет сегодня же, первым катером, непременно! Подчиняясь овладевшей им горячке, он побежал к командиру соединения. Дверь кабинета была закрыта. Спит? Командир работал всю ночь… Да и что сказать ему? Операция, возможно, не закончена. Возможно, придется всё начинать сначала. А личное несчастье… разве у него одного?
— Я слушаю, кто там бегает, спать не может?.. Погоды не дождался, не терпится в море рыбку ловить? — раздался рядом веселый голос с грузинским акцентом.
В дверях соседней комнаты стоял начальник штаба.
— Да нет, я к командиру…
— В море ушел командир, с третьим дивизионом. Ну, душа, придется начинать сначала. Не меньше шести мин спустили фашисты, зараза их порази! У флаг-штурмана заберите разведданные. В колене у Морского канала пошуруйте. Вдоль и поперек исходите, но чтобы завтра к вечеру никакой пакости не осталось. И тогда, товарищ Старов, с орденом тебя, и выпьем, тамадой буду.
— Есть, — с трудом выдохнул Николай Ильич.
«Не меньше шести мин», — сказал начальник штаба. Но в этот день боты, с трудом волоча против свежей волны тяжелые тралбаржи, отыскали только две мины. Николай Ильич угрюмо смотрел на мутные озерца, долго не расходившиеся на месте взрывов. Озерца были на середине главного фарватера. Где-то здесь еще четыре мины. А он надеялся сегодня окончить задание!..
Несмотря на ветер, Старов не увел свой отряд в гавань и поставил корабли на якорях у дамбы, чтобы выиграть несколько рабочих часов. Немцы всю ночь шарили прожекторами, а на рассвете открыли шквальный огонь по району канала. Снаряды ложились как раз в том колене, где начальник штаба приказал особенно тщательно протралить. Если бы Николай Ильич не знал, что его работа должна обеспечить к ночи проход кораблей, он пожалел бы людей и оружие. Но теперь надо было рисковать, и он снялся со стоянки.
Мглистая пелена дыма тянулась по воде в стороне Петергофа. Блестел купол Кронштадтского собора. Близкий город лежал в тумане. В городе сутки ждала его Таня, ждала, быть может, на последнее свидание. Незнакомая женщина, конечно, лгала из жалости… Люди часто думают, что горе переносится легче, если его принимают малыми дозами… Уговаривал же уехать, а она не хотела… Нет, зачем лицемерить перед самим собою; радовался тому, что Таня остается, никогда не был настойчив до конца… И вот она ранена на улице, и чужие люди снесли ее в больницу, а он даже не может навестить ее…
В середине дня снаряд упал между ботом и баржей, перебив кабель. Несколько буйков уплыли по течению, скользя на гривастых волнах, как маленькие дельфины.
Николай Ильич приказал старшине возвращаться на базу и ремонтироваться и перешел со штурманом на другой бот.
Немцы начали бить шрапнельными. Осколки порвали флаг на гафеле[20], пробили в нескольких местах надстройку. Уже в сумерки был убит боцман и ранен электрик.
Николай Ильич приказал людям не показываться без дела на палубе. Л сам он ходил между штурвальным и электриком, наклоняя голову при близких разрывах, и говорил:
— Поднатужьтесь, ребята… Такой уж денек выдался…
— Понятно, товарищ капитан-лейтенант, — сказал раненый электрик. — В обмотке постоянное силовое напряжение поддерживаем, а мы ж, люди, крепче машин. Сколько дней понадобится, настолько и хватит нашего силового напряжения. Вы за людей не беспокойтесь.
Николай Ильич сжал локоть электрика и отошел. Определение было точно. Не потому ли он ничего не сказал в штабе о своем личном несчастье?.. Не этим ли живет Таня?.. Силовое напряжение! Почти весело сказал он штурману:
— Последний контрольный галс, лейтенант, и можете задать храп на дьа дня. Но в этот раз штурман не поддержал веселого разговора: — Ну да, с вами поспишь…
Сойдя на берег, Николай Ильич поколебался один миг, — его тянула узнать, когда будет катер в город. Вздохнув, он сделал то, что должен был сделать: отправился докладывать об окончании траления главного фарватера.
— Отлично, душа! — нараспев затянул начальник штаба. — Ах, молодец, как раз во-время кончил!.. Мы, душа, с рассвета новое траление начнем, а? Запасный фарватер, глядите сюда. Хорошо? Кстати, между фортами дорожки почистите. Скучать не даем, а?
«Сказать сейчас про Таню?.. Сказать сейчас про Таню?..» — с тоской думал Николай Ильич, принимая новый приказ, но сказалось сухое, обычное:
— Разрешите идти?
Ему стало легче только на рейде, когда бот потащил баржу между пришедшими ночью эскадренными, тральщиками, сторожевиками и миноносцами. Его тихоходный зеленый рабочий бот выглядел неказисто рядом со стройными стальными корпусами боевых кораблей. Но капитан-лейтенант Старов знал не видимую глазами красоту своих работящих суденышек. Боевые корабли были здесь потому, что тральщики выполнили труднейшую задачу, И они пойдут на боевые дела потому, что на маленьких суденышках не ослабевает великое силовое напряжение…
Штурман скосил на командира насмешливый взгляд: — Отсыпаться будем с осени, товарищ капитан-лейтенант?
Николай Ильич неожиданно для штурмана подхватил:
— Ясно. Кто же летом спит?
Было еще много ночей, когда немцы снова и снова сбрасывали мины; мпого дней упорной, кропотливой, исполненной мужественной терпеливости, работы. А в промежутках был еще телефон, и в телефонной трубке чужой голос, который уверял, что рапа заживает и больная поправляется, просит сказать, чтобы он не волновался… Он благодарил, стесняясь доверять чужому человеку нежные слова, и возвращался на борт тральщика, чтобы снова идти в море. Как эго он раньше совершенно не ценил счастья слышать родной голос Тани, пусть измененный расстоянием, но всё-таки ее, милый, неповторимый голос!.. Дождется ли он этого счастья снова?
Они обнаруживали и взрывали мины. Они перестали прислушиваться к свисту снарядов, зато внимательно присматривались, не несет ли волна оглушенную рыбу, и коки соревновались между собою в изготовлении рыбных блюд. Напряжение стало постоянным и перестало ощущаться.
Однажды телефон сообщил чужим голосом, что больной стало лучше: у нее начали шевелиться пальцы. Теперь Николай Ильич понял, что Таня была ранена тяжело и от него, действительно, скрывали правду, и захотелось помчаться к ней и поцеловать оживающие пальцы… Но вместо этого он снова вышел в море на три дня.
А потом он вернулся, и его позвали к телефону, и ее голос донесся через все шумы:
— Это я, Коленька! Это я… ты узнаёшь?
Как будто можно было не узнать ее голос среди тысячи голосов!
Он растерялся и выкрикивал вопросы о здоровье, а она, плохо разбирая его слова, тоже выкрикивала вопросы:
— Как ты себя чувствуешь, Коленька? Ты здоров?
— Я-то? — кричал он. — Я — лучше всех!
Счастье было так мощно и так неожиданно, и ее голос так мало изменялся расстоянием, что он твердил:
— Ты говори, я хорошо слышу, ты говори!
Но она настаивала:
— Ты расскажи о себе, Коля. Мне нечего рассказывать.
— У нас силовое напряжение, знаешь? — кричал он. — Один мой краснофлотец сказал, что человек выдержит любое силовое напряжение. Понимаешь? Чудесный парень, раненный продолжал работать…
— Чудесно сказал, — вдруг очень отчетливо прозвучал голос Тани. — Коля, я завтра выписываюсь на работу.
В трубке что-то шумело и пищало, но Таня продолжала:
— На заводе ждут, доктор сказал, что если не напрягать руку…
Он слышал сквозь скрежет и гул только неповторимые звуки ее голоса, но знал без слов, что может говорить этот упрямый, гордый, нежный голос. Он знал: всё, что говорит Таня, это как раз то, что должно быть и иначе быть не может.
И он сказал в ответ:
— Хорошо, родная, хорошо, только, пожалуйста, не напрягай руку!
Владимир ДубровскийРАССКАЗЫ О МИНЕРАХ
1. Четыре минуты
С выщербленной причальной стенки свисали клочья ржавой колючей проволоки. У самой воды оседали раскрошенные обломки дота. Портальный кран с перебитыми коленями уткнулся головой в изрытую землю. Ни один корабль не решился войти в изуродованный, разбитый порт. Но вскоре после изгнания немцев в гавани появились катера-тральщики. Матросы расчистили причалы, а черный обгоревший дот приспособили под береговую базу.
Каждый день, чуть поднималось солнце, тральщики выходили в море. С наступлением рассвета вместе со всеми кораблями начал готовиться к походу и тральщик мичмана Морозова.
Мичман Морозов был удачливый командир, так считали на дивизионе. Но последнюю неделю ему не везло. Неожиданно вышел из строя мотор, и тральщик два дня простоял в базе. На третий день, когда корабль был готов отдать швартовы, заболел старшина минеров Осипов. «Приступ аппендицита», — определил врач.
Морозов пошел к командиру дивизиона.
— Вот что, Морозов, — выслушав мичмана, ответил командир. — Единственный минер есть у нас в резерве — старший матрос Егоров, он работает сейчас у мичмана Рябца. Поговори с ним, может, отпустит.
— Товарищ комдив! Да зачем мне этот Егоров, — взмолился Морозов. — Я как-нибудь обойдусь. — Морозов знал: за старшим матросом Егоровым ходила слава неуживчивого, дерзкого матроса.
— Так не обойдетесь! — твердо ответил командир. — Без старшины-минера в море идти нельзя.