А он грузно и сипло дышал. Его не было видно в темноте подвала, но отвратительный запах похитителя вызывал у девочки тошноту и страх. Она чувствовала, что на нее смотрят, и ей хотелось превратиться в такую же горячую, обжигающую ноги трубу. Лишь бы ее не было видно.
Девочка не помнила, как случилось, что она оказалась здесь. Все произошло настолько быстро, что она не успела даже испугаться в первый момент. В магазине тетенька-продавец дала ей сдачу, девочка прошла через соседний двор, успела махнуть Пашке-однокласснику, оказалась в подъезде… И вот тут что-то произошло. Кто-то грубый, плохо пахнущий, но страшно сильный зажал ей рот сухой холодной ладонью и оторвал от земли. Перед ее округленными от ужаса глазами проносились ступени, уходящие вниз, становилось все темнее и холоднее.
Потом кто-то посадил ее на горячую трубу и привязал руки к какому-то металлическому вентилю. Она могла закричать в любой момент, чтобы позвать на помощь, но страх сковал ее руки и ноги, лишил голоса.
Девочке хотелось увидеть хотя бы полоску солнечного света. Тогда бы ей было легче. Но ее окружала темнота. Недалеко, всего в двух метрах от себя, она слышала чье-то прерывистое дыхание.
Ей было так страшно, что хотелось умереть, хотя она и не представляла, что это такое. Сейчас ей думалось, что она просто не будет тогда слышать отвратительный, пугающий свист, исходящий из чьих-то легких, попадет на залитую солнцем поляну из этого ужасного подвала и увидит папу.
— Папа, — прошептали губы девочки, и по ее щеке пробежала испуганная, маленькая слезинка.
— Не реви, Таня, — утешал бывшую жену начальника Черников. — Я найду ее. У тебя ничего из обезболивающего нет дома? — Черников держал перевязанную ладонь в другой руке, и лишь по дергающемуся веку можно было догадаться, что его мучит боль.
Он доехал на такси до Никитиных и, выходя из машины, задел за дверцу пальцем, изуродованным Беней. Повязка тут же набухла от крови, и рана возмущенно напомнила о себе. Еще жутко болела голова. Чтобы посмотреть по сторонам, приходилось ее поворачивать, а глаза отказывались двигаться самостоятельно. Боль током пронзала мозг от одной только попытки посмотреть вправо или влево.
— Есть, Сережа. — Таня, размазывая по лицу слезы, не перестающие бежать, встала и распахнула дверцу холодильника. — Кетанол в таблетках, пенталгин в ампулах.
— Шприцы есть? — Черников сгреб здоровой рукой ампулы с одноразовыми шприцами и встал со стула. — Где ключи от вашей машины? — Уже выходя из квартиры, он обернулся и проговорил: — Таня, не переживай. Хотя глупо, конечно, я сказал. Возьми себя в руки. И Сашку пока не тревожь звонками. Он далеко, а я — рядом. Еще ничего не случилось. Дай Машкину фотографию!
— Ты разве не знаешь, как она выглядит? — посматривая на Черникова как сумасшедшая, произнесла Таня.
Сергей почувствовал, как по его душе какой-то безумец полоснул тупым ножом. Ему стало до боли в сердце жаль эту женщину, в одно мгновение из симпатичной и приветливой превратившейся в обессиленную и уязвимую.
— Это не для меня, Танюша, — как можно мягче сказал он. — Я прекрасно знаю, как выглядит Маша.
Спускаясь по лестнице, Черников, продолжающий морщиться от боли, прошептал:
— Какое счастье, что у меня нет детей.
Бак был полный, и Черников облегченно вздохнул. Кое-как, помогая себе ногой и локтем левой руки, он закрыл гараж и сел за руль. Опер еще плохо представлял, как будет управлять машиной одной рукой, но точно знал, что сумеет это сделать.
До магазина, который назвала Таня, было не более двухсот метров.
«Обед», — гласила табличка. Через стекло было видно, как три продавщицы и двое мужиков, очевидно, грузчиков, сидели за большим столом и возлагали на себя тяжкое бремя обеденного перерыва. Звукоизоляция была отменной, но лица работников магазина не оставляли сомнения в том, что они очень весело проводили это волшебное время посреди рабочего дня. Черников постучал в стекло. На него посмотрели как на собаку, пробегающую мимо, и продолжили разговор.
Черников постучал сильнее, чувствуя, что теряет драгоценные секунды.
Грузчики посмотрели на него, и по движению губ одного из них Черников понял, что его послали очень далеко. Обед!..
Черников врезал по толстому стеклу ладонью и сорвался на крик:
— Быстро дверь открой, волк фанерный!
Один из грузчиков встал и решительно направился к двери. Туда же подошел и Черников. На лицах у обоих светились одни и те же мысли.
Грузчик пинком распахнул дверь и завопил:
— Ты чего, сука, долбишься?! Обед, блин! Читать не умеешь, дятел раненый?!
Читать Черников умел, как и снимать порчу с персон, пораженных гневом. Здоровая правая рука опера со свистом рассекла воздух, и работники торговли, сидящие за обеденным столом, услышали неприятный чавкающий звук. В проеме коридора они увидели промелькнувшее тело коллеги. Оно, беспорядочно болтая руками и ногами, влетело в подсобку. Там раздался грохот металла, в коридор выкатились два пустых пивных кега, и наконец все стихло.
В торговый зал вошел суровый мужик с подвязанной на груди левой рукой и коротко спросил:
— Кто до обеда стоял в хлебном отделе и кто сидел за кассой?
Судя по всему, дважды повторять он не любил. Сальто-мортале, исполненное первым грузчиком, произвело на участников трапезы должное впечатление. Если что не так — улетишь в подсобку. Будешь молчать — окажешься там же. Выбора нет.
Черников вынул из кармана удостоверение.
— Я из полиции. Пропала девочка. Вот она. — Он положил на стол, между нарезанной колбасой, огурцами и селедкой, фотографию Маши Никитиной.
Она держала на руках котенка и весело улыбалась.
— Кто ее видел?
— Я помню, — ответила одна из продавщиц.
Слово «полиция» произвело на всех анестезирующее действие, коллектив магазина расслабился. — Она в хлебный отдел выбила тридцать девять семьдесят. Батон и три булочки.
— Верно, — добавила вторая. — А я ей подала.
— С ней кто-нибудь был?
— Нет, она одна пришла. В магазине ни с кем не разговаривала.
— Откуда такие точные воспоминания? — Черников подозрительно прищурился, чувствуя, что его решили прокатить.
— На ней джинсовый комбинезончик был, как на моей дочери. «Глория Джинс». На лямочках.
Черников на секунду задумался.
— А до ее появления в магазине ничего странного не было? Может, приходил кто-нибудь, скандал какой-нибудь учинил?
— До вашего прихода в магазине никаких происшествий не случилось, — сразу ответила одна из продавщиц.
— Нет, было дело, — неожиданно выдавил явно через силу второй грузчик. — Шатался тут один урод.
— Какой урод? — Черников молниеносно развернулся в его сторону. — Где он шатался? Как выглядел? Чем интересовался?
Вопросы сыпались как горох. Черников находился не в служебном кабинете, разыгрывать спектакли и комбинации времени не было. Он сейчас думал только о Маше Никитиной.
— А он ничем не интересовался. — Грузчик вытянул из кармана «Приму» и прикурил.
Черников молча вынул из его кармана вторую сигарету и тоже приложился к огоньку.
— Чмо такое!.. В плаще каком-то сером, глаза дикие.
Черников выронил изо рта сигарету и услышал:
— Походил по магазину, на прилавки посмотрел. Я думаю, — не иначе бомж пришел чего утащить. Цыкнул на него, а он так посмотрел на меня, что похмелье прошло.
— Вспомнила я его! — воскликнула продавщица из хлебного отдела. — Урод страшный. Глаза желтые, руки грязные, плащ уже колом стоит. Смотрел на хлеб так, что аж слюни потекли, как у собаки. Меня чуть не вырвало.
— Достаточно, — прервал воспоминания Черников.
То, что он сейчас узнал, оказалось самым худшим из всего, что можно было ожидать.
— Этот человек точно до девочки приходил в магазин?
— Точно! — решительно заявила продавщица. — Минут за пять. Он как отвалил, так я девочку и увидела. Сразу на комбинезончик внимание обратила, а про урода и забыла совсем.
— Куда пошла девочка после магазина, конечно, никто не видел?
Так оно и было.
Сергей оставил машину Никитиных у магазина и пошел пешком к их дому.
«Где же ты шла, Маша? По асфальтовой дорожке идти дальше. Через двор — быстрее. Мама наверняка тебе сказала, что дома нет хлеба и булочек к чаю. Дело было перед завтраком, значит, разгуливать у тебя времени не имелось — мама стала бы ругаться. Попробуем пройти через двор».
Черников пошел по протоптанной тропинке, не подозревая, что след в след повторяет путь девочки.
Во дворе, около стандартной полукруглой лестницы, раскрашенной в самые дикие цвета работниками ЖЭУ, рубилась на деревянных шпагах ребятня. Черников вспомнил, что по телевизору уже второй день демонстрируют фильм про мушкетеров. Он не забыл, как на его со сверстниками игры двадцать лет назад влияло телевидение. Характер детских увечий, зарегистрированных в поликлиниках города, зависел от показываемых фильмов. После проката «Пиратов XX века» в лечебные учреждения поступали пацаны с расквашенными носами, после «Трех мушкетеров» — с колотыми ранами. Все мальчишки у лестницы были одного возраста, такого же, как и Маша.
— Здорово, пацаны! — по-свойски приветствовал их Черников.
— Курить есть? — поинтересовался один из сражающихся, выйдя из боя.
— А ты видел, чтобы мушкетеры курили?
— А ты видел, чтобы мушкетеры курили? — Сергей с усмешкой подумал, что за подобный вопрос двадцать лет назад его запросто могли бы за ухо отволочь в детскую комнату милиции или на растерзание родителям.
— А я уже не дерусь. Боярский тоже курит, когда не в фильме.
— А ты откуда знаешь?
— По телику показывали.
Черников, придерживая руку, присел перед пацаном.
— На мороженое дам. — Он протянул мальчишке десятку. — Ты Машу Никитину знаешь?
— Машку-то? Как не знать, если в одном классе учимся!
— Ты видел ее сегодня?
— Утром видел. — «Мушкетер» ковырялся пальцем в носу и поглядывал в сторону б