– Простите, мастер! – сказала вдова. – Просто не знаю, как вас благодарить, – она всхлипнула.
– Вам ничто не грозило. В Алитании отнять дом можно только по суду. Там бы выяснилось.
– Вы не знаете тросканцев, мастер! – покачала головой Иллинн. – Они страшные люди. Медник Пепин прошлым летом подал на них в суд. Жаловался, что его обманули. Еще до суда он исчез, и более никто его не видел. Тросканцы забрали его дом с кузницей, выгнав семью на улицу. Его дети просили милостыню, пока съёрд Оливер не пристроил их в обители. После Пепина пропал горшечник Андин – не хотел возвращать долг.
«Однако!» – подумал я.
– Я боюсь за детей. Тросканцы отомстят.
– Не посмеют! – заверил я. – Не беспокойтесь, Иллинн! Тибби, проводи меня!
На прощание меня облили слезами. К Иллинн присоединились дети. Мирке прощание понравилось: она прыгала с головы на голову, радостно при этом стрекоча.
– Расскажи мне о тросканцах! – попросил я Тибби, когда мы вышли.
– Они появились в Иорвике при новом короле, – вздохнул мальчик. – Купили дом на берегу реки, стали давать деньги в рост. Многие обрадовались: пятая часть в год – это не слишком много, а деньги ссужали сразу и без поручителей. Потом пошел слух, что тросканцы жульничают. Переправляют цифры в письмах или вписывают другие условия, как нам. Но к ним все равно шли: когда случится беда, деньги найти трудно… – Тибби помолчал. – Мастер Айвен, вы в самом деле думаете, что нас не тронут?
– Побоятся, – ответил я. – Жирный тросканец – трус. Мигом сдулся. А вот слуга у него странный.
– Он немой, – сказал Тибби. – Язык отрезан. Когда на рынке торгуется, мычит и показывает пальцем.
«Идеальный охранник и убийца, – сообразил я. – Дело сделает и не проболтается. Интересно, как он объяснил толстяку, что я в доме? Жестами?»
– Вот что, Тибби! Береженого бог бережет. Держи! – я протянул мальчику пистолеты. – Умеешь стрелять?
– Конечно! – сказал Тибби, хватая оружие.
– Закройтесь на ночь и не открывайте. Днем не отходите далеко. Ночью кто-то один пусть не спит.
– Сделаем! – кивнул Тибби. – А вы, мастер?
– У меня сотня пистолетов, а еще она, – я указал на Мирку. Горностайка довольно тявкнула. – Отобьемся.
– Хорошо! – кивнул мальчик. – Но если не получится, бегите к нам. Мы их вместе!.. – Он шмыгнул носом.
Я засмеялся и потрепал его по вихрастой голове.
День я провел в хлопотах. Салли не было: я сказал Тибби, чтоб не приходила. Не нужно ей знать, к чему я готовлюсь. В том, что по мою душу придут, сомнений не было. Случай с Иллинн ломал тросканцам бизнес. Узнают о нем люди, и жульничеству конец. Возмутителя спокойствия следовало убрать. Тогда все испугаются, в том числе Илллинн. Дом у нее отожмут, вдову с детьми выбросят на улицу…
Днем я нападения не ждал, поэтому вел себя внешне беспечно. Ходил, посвистывая, по двору, играл с Миркой и вообще, с точки зрения стороннего наблюдателя, валял дурака. А наблюдатель был. Время от времени я чувствовал затылком чужой взгляд. За мной следили, и я даже знал откуда. Забор не позволял заглянуть во двор с улицы, но неподалеку на берегу росли деревья.
Пули я не боялся. Из гладкоствольного ружья попасть в цель на таком расстоянии трудно, к тому же выстрел привлечет внимание. Тросканцы не любят шум: их предыдущие жертвы исчезли бесследно. Однако чувствовал я себя тревожно. Это не открытый бой, где расклад ясен. Меня придут убивать ночью. Хорошо, если немой слуга – с ним я справлюсь. А если наймут убийц? Придется стрелять. А это шум, следствие, которое обрушится на чужака. Неизвестно, чем все завершится.
Однако не заступиться за Иллинн я не мог. Мы сдружились. Девочки проводили в мастерской дни напролет, вечером подтягивался Тибби, заглядывала и Иллинн. Вместе нам было весело и интересно. Мы жарили рыбу или мясо, варили уху, ужинали и беседовали. Из этих разговоров я узнал о Запасном мире гораздо больше, чем из книг…
К вечеру небо затянуло. Ночь спустилась на Иорвик темная и непроглядная. «Злодейская», как писали некогда. Скользнув в дом, я надел заранее извалянную в углях рубаху, после чего вымазал сажей лицо и сапоги. Мирке велел остаться. Она обиженно тявкнула и надулась. А что делать? Ее шкурка – как светлячок в темноте, сразу выдаст. Сажей мазать нельзя. Мирка станет ее вылизывать и отравится. Сам справлюсь…
Тупичок между ледником и сараем я выбрал заранее. Самое подходящее место. За спиной – забор, справа и слева – строения. Напасть можно спереди, а в этом случае козыри в моих руках. Присев на чурбачок, я обратился в слух. Время текло медленно, и я погрузился в воспоминания.
…Эту девочку так и не нашли, хотя искали долго. Адвокаты не обнаружили ее следов. Она прибежала к посту к полудню – полностью голая и вся в крови.
– Хаарам! – залепетала, указывая за спину рукой. – Хайберда!
Она говорила на хауса, а приданные нам полицейские хауса не знали: в Нигерии свыше пятисот языков. Однако без того было понятно. Значение слова «Хаарам» знали далеко за пределами Африки. Поручив девочку полицейским, я скомандовал: «В ружье!» Парни стали запрыгивать в бронемашины. Спустя пять минут мы пылили по проселку по направлению к Хайберде. По пути я вызвал спутник, и тот сбросил на ком картинку. Вооруженных людей и техники в деревне не наблюдалось. Поначалу я предположил, что сигнал – ложный, затем – что бандиты испугались нас и ушли. Хайберда лежит на дне долины, дорога сюда переваливает через гребень склона, колонну можно видеть издалека. Но оказалось, что мы опоздали…
Машины, влетев в Хайберду, встали у крайних хижин. Парни, спрыгнув с брони, стали забегать в двери. С соблюдением правил предосторожности, естественно. Не раз бывало, что бандиты ждали миротворцев внутри. Однако их не было, и жителей – тоже. Парни прочесывали дом за домом, следом катили бронемашины. Наводчики настороженно водили по сторонам стволами пушек. Стрелять было не в кого. Мы выехали на площадь и встали у школы – об этом свидетельствовала вывеска на английском. Виктор с Пашей забежали внутрь…
Когда они вышли, лица парней были белыми. Оба согнулись и стали блевать. Я соскочил с брони и побежал в школу…
Племенная рознь в Африке существует испокон веков. Причем выражается она в зверских формах. В свое время в США снимали фильмы о страдании чернокожих рабов. Отчасти правдивые: плантаторы – сволочь еще та. Но в сравнении с неграми, вырезавшими соплеменников в самой Африке, плантаторов можно считать святыми. Цивилизованному человеку невозможно постигнуть смысл зверства в Африке. Зачем резать людей, сжигать их дома, если не собираешься захватывать землю? Зачем оставлять после себя выжженную пустыню? У плантаторов и колонизаторов хотя бы имелась цель, пусть даже поганая – прибыль. Ради нее они защищали и кормили своих рабов. Негры просто убивали, причем с садистской жестокостью. После ухода колонизаторов племена в Африке стали уничтожать друг друга эффективно и страстно, чему способствовало современное оружие. К племенной розни добавилась религиозная. Государства, погрязшие в коррупции, справиться с этим не могли. Тогда ООН направила в Африку войска. Империи и демократии, поделив континент, перебросили миротворцев. Из-за соперничества стран зоны влияния перемешались. Нередко они представляли собой слоеный пирог: блокпост имперский, блокпост российский, блокпост американский. Девочка выбежала на российский…
То, что я увидел внутри школы, впоследствии назвали «бойней». Но это было не так. В сравнении с тем, что устроили хаарамовцы, бойня – образец гуманизма. Там животное глушат, а уж потом режут. Хаарамовцы выкалывали живым людям глаза, отрубали руки и ноги, резали уши и вспарывали животы. Классы были завалены обрубками и частями тел, кровь окрашивала стены на высоту человеческого роста, внизу в красной жиже плавали кишки. Тошнотворно пахло внутренностями и дерьмом. Над всем этим омерзительно гудели сине-зеленые, жирные мухи Африки.
Проблевавшись, я приказал осмотреть классы. Кто-нибудь мог уцелеть, забившись под трупы. Но мы только перепачкались в крови. Бандиты убили всех. Получив доклад, я приказал группе умыться и сесть в бронемашины. По моему запросу спутник нашел банду. Прячась от беспилотников, она забилась в лес и теперь медленно двигалась на северо-запад. Спутнику лес не мешал. Я разглядел внедорожник и два грузовика. Для наших бронемашин – один укус.
Дроны вызывать я не стал. Они базировались далеко, и в подлетное время банда могла уйти. Так я объяснял потом. На самом деле причина была в другом.
Мы успели. Банда выскочила на дорогу и увидела бронемашины с повернутыми в ее сторону стволами. Внедорожник и грузовики разом встали. Бежать было бессмысленно: от пуль? Они это поняли. Из внедорожника выскочил негр и, помахивая белой тряпкой, пошел к нам. Подумав, я выбрался из машины и двинулся навстречу.
Негр приблизился, и я узнал его. Эта рожа была кошмаром правительства Нигерии. Восемь лет Муса держал в ужасе север страны. Его банды нападали на миссии и полицейские участки, убивали священников и учителей, тысячами резали «неверных». Говорили, что Муса окончил университет в Лондоне, и там его запомнили милым и добродушным парнем. Почему он превратился в зверя, в Европе не понимали. В Африке знали. Образование и внешняя цивилизованность – оболочка, которая слетает, стоит включить инстинкты. Муса любил убивать. В Африке для этого был простор, чем он и пользовался…
За поимку Мусы сулили награду, ее даже выплатили. В первый раз – французским наемникам, во второй – имперским парашютистам. Но Муса сбегал из тюрьмы – кто-то ему здорово помогал. Из-за безнаказанности бандит наглел и не слишком прятался. Он даже выезжал на расправы сам, как сегодня в Хайберду. Любил потрошить…
– Я сдаюсь, офицер! – сказал Муса, подойдя. – Мои люди – тоже. Рассчитываем на гуманное отношение и справедливый суд.
– А как же Хайберда? – спросил я.
– Это надо доказать! – ухмыльнулся он. – Вы остановили нас далеко от деревни. Мы не оказали сопротивления и сложили оружие. В чем дело, офицер? За мою поимку тебя наградят. Повысят в звании и дадут орден.