– Я звонила вовсе не директору, – ровно ответила она. – Но это значения не имеет. Он отрицает, что кто-то мог ко мне зайти. Я выслушала уже известные мне сведения о том, где хранятся ключи. И все.
– Но сами-то вы в это не верите? – воскликнула я. – Не может быть, чтобы вы положили трубку мимо аппарата!
Она кивнула, и тонкая струйка дыма вытекла из угла ее ненакрашенных губ. Я видела, как дым струится по лацкану пиджака, слабо цепляясь за твидовые ворсинки. Я стояла так близко к ней, что слышала ее учащенное дыхание. Она волновалась. Да, она очень волновалась.
– Я положила трубку на место, и раньше этих пятен не было, – сказала Елена Викторовна.
И я не выдержала:
– Вы на моей стороне или на их?
Резкое движение пальца – столбик пепла полетел в пепельницу.
– Я на своей стороне, прежде всего, – ответила она. – Я знаю то, что знаю. И если кто-то хочет сказать, что я впала в маразм и стала промахиваться, опуская трубку, мне это не нравится.
Внезапно она раздавила едва начатую сигарету – яростно и нетерпеливо. И подняла на меня глаза:
– Что вы там рассказывали про парня, которого убили? Давайте-ка еще раз. И все, все, что знаете.
Я поколебалась. Сейчас она еще соблюдает нейтралитет, потому что ее самолюбие уязвили. Я поняла, что педантичность – ее конек, и она никому не даст над этим издеваться. Ей нужно доказать, что в кабинет заходили… А мне нужно знать, кто это был и что здесь произошло. Но все же… Она работает на эту фирму, и в любой момент ее взгляды могут перемениться. Иван ей безразличен так же, как и я.
– Я рассказала все, что знала, – ответила я, наконец. – Дело сфабриковано, вот и все. А почему – другой вопрос.
– Тот же самый, – возразила она. – Надя, обманывать меня не имеет смысла.
– Я вас не обманываю, но я больше ничего не знаю. Правда.
Мы смотрели друг на друга. Я чувствовала что-то странное, как будто на меня нажимают – сперва легко, а потом все сильнее, как будто пытаются продавить во мне дыру и увидеть то, что происходит внутри. Ее взгляд был неподвижен, и особого дружелюбия я в нем не ощутила. Она опустила руку в карман и там что-то звякнуло. Ключи.
– Давайте уйдем отсюда, – неожиданно сказала она. – Если у вас есть время, съездим ко мне домой и там поговорим. Я живу недалеко.
И прежде чем я успела что-то ответить, она стала собираться. Да, теперь я поняла, почему Елена Викторовна так яростно защищала свое мнение насчет порядка на столе. Я видела, как она подравняла ручки, сложила все бумаги в папку, завязала тесемки и заперла ее в сейф. В том же сейфе я успела увидеть несколько таких папок. Ни денег, ни других ценностей я там не заметила. Зато увидела несколько коробок, похоже, с кассетами. Пепельница была вытряхнута в мусорное ведро и заперта в стол – вместе с сигаретами. Напоследок она прижала пальцем телефонную трубку, будто проверяла – плотно ли та лежит на месте. Это движение было автоматическим – я была уверена в этом. Елена Викторовна проделала его, не глядя на телефон, машинально.
– Ваш директор… То есть Роман… – решилась я спросить, когда она стала надевать шубу. – Он был здесь в тот вечер, когда шел набор группы? Двадцать девятого?
– Разумеется, – ответила она. – Без него у нас и гром не грянет, и солнце не взойдет.
– А как он выглядит?
– Маленький блондин, – ответила она, глядя на себя в небольшое зеркало, висевшее у двери. – В очках.
– Полный, говорит шепеляво?
Ее отражение кивнуло. Я подошла и встала у нее за спиной. Наши взгляды в зеркале встретились.
– Кто он? – спросила я. – Продюсер?
– Да.
– Он занимается раскруткой Жени?
– Именно так.
Что-то нарушилось – я ощутила это. Она отвела взгляд и застегнула пуговицу на шубе. Хотя нужды в этом не было – в комнате было очень тепло, даже жарко.
– Постойте, – я ощутила нехорошую дрожь. Такое у меня бывает, когда я перестаю владеть собой, именно тогда я делаю страшные глупости. Но остановиться не могу. – Я слышала о нем, что он гомосексуалист.
Она отрывисто засмеялась и повернулась ко мне. Мы стояли лицом к лицу.
– Разве это преступление? – спросила она. – Это в самом деле так, но ничего криминального в этом нет. Все, что я о нем знаю, – он очень толковый мужик и на него можно положиться, когда речь идет о новом имени. У него есть нюх.
У меня горело лицо. Я чувствовала себя дурочкой, дурочкой с длинным языком, которая зашла посплетничать и получила по носу.
– Я понимаю, – она смотрела на меня с легкой, отстраненной жалостью. – Теперь я понимаю, почему вы сюда пришли. Узнали, кто именно занялся вашим женихом, и забеспокоились. Верно?
– Нет, я пришла…
– Из-за того несчастного парня?
– Конечно, из-за него! – Господи, как же мне перестать краснеть, я выгляжу лгуньей. – Мне и в голову не приходило, что Женя мог… Ну, вы понимаете…
Говорить было трудно. Она смотрела на меня так, будто не верила ни единому слову.
– Я в самом деле понимаю, – мягко сказала она. – Ваш парень перестал с вами встречаться, живет неизвестно где, у вас даже нет его телефона. А тут еще эта новость… Понимаю, что вы могли подумать. Так вот. Если вас интересует именно это, тут я ничем помочь не могу.
– То есть?
– Я не знаю, возникли у них какие-либо отношения, кроме деловых, – отчеканила она. – Я в это никогда не вмешиваюсь. Но все-таки я могла бы вас успокоить, потому что причин для беспокойства нет. Роман – не тот человек, который будет кого-то заставлять или добиваться своего силой. Ему достаточно простого «нет» – я слишком давно его знаю.
– А если он услышит «нет», он тоже может сказать «нет» ? – с вызовом спросила я. – Когда дело касается раскрутки нового певца, например?
Она вздохнула с таким видом, будто ей надоело возиться с трехлетней сопливой девочкой. Достала из сумки ключи.
– Я выхожу из кабинета и запираю его, – раздельно произнесла Елена Викторовна. – Вы хотите тут заночевать?
Я вышла вслед за ней. Только на улице, когда Елена Викторовна отпирала свою машину (очень эффектную, кстати, серебристо-серую иномарку), она снова обратила на меня внимание.
– Так вы найдете время заехать ко мне? – спросила она, уже открыв дверцу. – Если вас правда волнует судьба того парня. Потому что насчет вашего Жени я рассказала абсолютно все.
Я молча уселась в машину рядом с ней. Под ногами у меня оказалась небольшая, плотно набитая сумка – очень тяжелая на вид. Елена Викторовна заметила, что мне неудобно сидеть, и объяснила:
– Обычно я езжу одна, так что… Переставьте назад. Только на пол, пожалуйста.
Я так и сделала. Сумка оказалась просто невероятно тяжелой. Впрочем, я не привыкла поднимать тяжести и могла ошибиться, но думаю, там было нечто весом килограммов десять. Я едва справилась, и после этого у меня неприятно заныли плечи.
– Там афишки, – пояснила она, хотя я не задавала никаких вопросов. – Маленькие глянцевые афишки – для музыкальных магазинов. Мы их рассылаем.
– Знаю, у Жени висели такие, – вырвалось у меня.
– Ну пока это не его афишки, о нем писать нечего. Это еще впереди!
Она вела машину уверенно, как будто не замечая этого. Мы углублялись в центр, петляя по пустынным кривым переулкам. Мимо промелькнула свежевыкрашенная оранжевая церковь, блеснули купола. Над садиком в конце улицы кружились вороны – я видела их силуэты в снежно-голубом небе. Но будто сквозь мутное стекло – в этот момент я вдруг поняла, что начинаю засыпать. Ничего удивительного – прошлой ночью я не уснула ни на минуту. Это было так недавно, а мне казалось, что с тех пор прошла неделя. А сколько времени прошло с того момента, как исчез Женя? По моим внутренним часам, конечно? Год, не меньше.
– Расскажите мне про Ивана, – сказала она. – Вы сказали, что он занимался музыкой? Профессионально?
Свой короткий рассказ о рок-группе, так и не добившейся успеха, я закончила к тому времени, как машина остановилась перед старинным особняком. Это было так близко от студии, что я удивилась – к чему ехать на машине, если можно с удовольствием прогуляться? Но Елена Викторовна, видимо, была не из тех, кто тратит хотя бы полчаса на бессмысленные действия. Если есть деньги на машину, нужно ее купить. Если машина появилась – на ней необходимо ездить. Так, наверное, она рассуждала.
– Я в жизни не слышала об этой группе, – сказала она, поворачивая ключ в замке зажигания и извлекая его. – А это говорит о многом. Впрочем, за всем не уследишь. Группы создаются, распадаются, это происходит каждый день. Ладно, пошли.
В ее голосе зазвучало что-то новое. Я бы сказала, расслабленное.
– Я умираю от голода, – призналась она, набирая код на двери подъезда. Дверь, кстати, была единственная на весь фасад, да и сам особняк невелик – в четыре окна в длину, в три этажа в высоту.
Подъезд очень отличался от всех виденных мною прежде. Изумительно гладкие, выкрашенные в пастельные тона стены, автоматически включившийся свет, цветы на окне площадки. Мы поднялись на второй этаж. Лифта не было. Елена Викторовна достала из сумки связку ключей и долго отпирала сложные замки на высокой, обитой серой кожей двери. Потом пригласила меня войти.
– Берите тапочки, – сказала она, указывая на подставку для обуви.
Я переобулась, продолжая разглядывать просторный холл. Квартира явно была перепланирована. Да и от всего особняка, я думаю, остались в неприкосновенности только внешние стены. Внутри все выглядело новеньким, свежим, с иголочки. И казалось, что еще пахнет краской и лаком.
– Удобства дальше по коридору, – сообщила мне хозяйка. – А я разогрею ужин.
Я вымыла руки в изумительной ванной – здесь было так здорово, что не хотелось уходить. Все было похоже на внутренность космического корабля. Серебристые стены и потолок, длинная, похожая на торпеду ванна под металл. Сантехника сверкала, краны были похожи на рукоятки пульта управления полетом. У меня возникло нечто вроде шока – я никак не могла себе представить, как Елена Викторовна, в своем добротном скучном костюме, заказывает дизайнеру подобный интерьер. Меня бы не удивил какой-нибудь дорогой кафель или зеркальный потолок, но подобный модерн… В одном я не ошиблась – на полочках возле зеркала не было никаких кремов. И никаких признаков косметики. Только мыло и шампунь.