Я оделась, заперла кабинет и сдала ключ на вахту. Попрощалась с милиционером у входа. Теперь У меня появился постоянный пропуск. Меня будут знать в лицо, здороваться, я буду обедать в буфете в подвальном этаже, заведу новых подруг. Новых Друзей. Пусть мне придется целый месяц читать эти проклятые письма – это ведь моя работа. И мне за это заплатят, пусть немного. А главное…
Главное я вспомнила, выйдя на крыльцо и достав сигарету. Вспомнила в тот самый миг, когда бросила взгляд на ресторанчик напротив. Со стоянки как раз отъезжала машина.
Юля просила у меня телефон Жени. И не один раз. Телефон был ей очень нужен. Что ее зацепило – бог знает… Теперь она получила его адрес и телефон. У нее было почти пять минут, чтобы покопаться в моей сумке. Ей повезло – наверняка она сразу открыла боковой карман, увидела записную книжку. Листок торчал из нее. Когда я возвращалась к машине, я видела, что Юля что-то разглядывает у себя на коленях. Она тоже увидела мен успела закрыть сумку. Но не успела переписать телефон. Она просто украла его.
– Ну и идите вы все к черту! – вслух произнесла я. – А у меня в пакете пятьдесят писем радиослушателей, и все хотят выиграть приз!
«Ну вот и наступил двадцать первый век! С работы меня уволили еще в двадцатом. Жена изменила в девятнадцатом. Зуб заболел еще в эпоху Возрождения, а машину я разбил в позднее средневековье. Когда варвары громили Рим, я за шумом не услышал будильника и не встретил тещу на вокзале. Если мне когда и жилось неплохо, то это было еще при первобытно-общинном строе. Жаль, что я почти ничего не помню…»
Я пришпилила письмо скрепкой к конверту и отложила его в сторону. Надо сказать, я немного сомневалась – те ли письма отбираю. Естественно, я ориентировалась только на свой вкус. Куча разорванных писем на полу, рядом с диваном, росла. Мне было немного совестно вот так расправляться с ними" люди все-таки старались как могли… И я делала что могла – каждое письмо дочитывала до конца. К одиннадцати вечера почти все были прочитаны. Это помогало, кстати, забыть о голоде.
Что все же есть в холодильнике? Парочка яиц, остатки масла и, как ни смешно, – пачка мороженого в морозилке! Когда я его покупала, почему не съела – это было уже за гранью понимания. Хотя, скорее всего, мороженое купил Женя. Он же у нас главный сластена.
Я достала каменной твердости пачку и положила на тарелку. Пальцы слегка прилипали к заиндевевшей тусклой фольге. Это был мой ужин. А на завтрак съем яичницу. Что будет потом, думать не хотелось. А те деньги были. По-прежнему лежали в серванте. Я пересчитала их сегодня, вернувшись с работы. Их хватило бы с головой, чтобы уплатить за квартиру, обеспечив себе спокойный январь, да еще протянуть до зарплаты. Но эти деньги нужно вернуть.
Какой-то подленький голосок время от времени нашептывал, что эти деньги я могу взять в долг. Ну и что, что у Жени? Если занимать только у кристально чистых людей, можно умереть с голоду. Я ведь все верну! Потом до меня дошло, что я понятия не имею, какая у меня зарплата! Альтруистка чертова! А вдруг мне положили смехотворный оклад?! Так, скорее всего, и будет, ведь основной источник дохода – это гонорары, мне это давно известно. А заданий ждать пока не приходится. Мне светят только письма.
– Начался двадцать первый век, и я опять села в лужу, – сказала я, делая попытку распечатать мороженое. Фольга схватилась намертво. Не оторвать. И тут зазвонил телефон.
Голос я не узнала, с этой женщиной я никогда не разговаривала по телефону.
– Это Елена Викторовна, ты что, забыла меня? – напомнила она о себе.
– Я помню, – прошептала я. Мне вдруг стало. страшно. А в следующий миг – почти весело. Она-то не знала, что я ее разоблачила. А значит, я могу ей подыграть и в конце концов отойти в сторону… Только вот, наверное, слишком поздно играть в дурочку.
– Мне удалось узнать, где живет твой парень, – сообщила Елена Викторовна – А также его телефон. Ты еще здесь? Ты слышишь меня?
Я ответила:
– Да.
– Что с тобой? – забеспокоилась Елена Викторовна. – Ты не можешь говорить?
– Могу, – у меня наконец прорезался голос. – Только… Елена Викторовна, я больше ничего не хочу знать.
Я услышала долгий вздох. А потом ироничный смешок. Она спросила:
– Что изменилось за сутки, Надя?
– Многое, – сдержанно ответила я. – Я больше ничего не хочу знать.
Короткая пауза. Я не хотела первой класть трубку. И не могла сказать ей прямо, что именно случилось. И она заговорила:
– Ты опять перестала мне доверять, Надя? Или тебя кто-то переубедил?
– Я сама себя переубедила, – ответила я.
– И как же, интересно? – В ее голосе по-прежнему звучала ирония, но я бы сказала, что появился какой-то новый оттенок. Растерянности, что ли?
– Я подумала, что Иван никем мне не приходился, – ответила я, старательно подбирая слова. – Что как бы он ни умер – дела уже не поправишь. А ввязываться во все это…
– Ты просто испугалась, – с неожиданной теплотой заметила она. – Неудивительно, ты такая молодая. Скажи… А твой парень уже совсем тебе безразличен?
– Это мое личное дело.
Она невесело засмеялась:
– Правильный ответ. Ты меня совсем не знаешь, а я лезу тебе в душу. И все-таки, Надя, я бы на твоем месте выполнила перед ним кое-какие обязательства. А потом делай что угодно.
От возмущения я едва не задохнулась:
– Что?! У меня перед ним обязательства?! Да о чем вы говорите, это он сам…
– Он сам, вероятно, сделал большую глупость, – отрезала она, не дав мне договорить. – И думаю, что уже понял это. О его уме я судить не могу, не успела его узнать. Но он… не испорченный, что ли? Мне так показалось. А может, наивность – худшая форма испорченности. Наивный человек иногда такого наворотит, что ни одному уголовнику не под силу. И ты должна его простить. Во всяком случае, попробовать.
Я молча слушала. И давала себе слово, что это наш последний разговор. И что я не позволю больше обманывать себя. Еще я обнаружила, что по телефону ее аргументы производили на меня куда меньшее впечатление, чем при личном общении. Наверное, в этой даме было что-то от горгоны Медузы. Ей было легче противостоять, глядя в ее отражение на щите, то есть слушая ее голос по телефону. Я решила перебить ее и вежливо попрощаться. Она меня опередила.
– У меня не очень хорошие новости, – сообщила Елена Викторовна. – Но прежде чем их тебе сообщать, я должна кое-что проверить. И будет лучше, если ты поедешь туда со мной.
– Куда? – оторопело спросила я.
– Туда, где живет твой парень. К нему на квартиру.
– Ну нет, я ни за что… – начала я, но она меня опять перебила:
– Можешь относиться к нему как угодно, но тюрьмы он, во всяком случае, не заслуживает. Надеюсь, что не заслуживает, – поправилась она. – Пока. Ну, так ты едешь?
– Прямо сейчас? – едва смогла уточнить я.
– Немедленно! – В ее голосе зазвучали командирские нотки. – Я заеду за тобой. Дай адрес.
Елена Викторовна пообещала приехать минут через сорок. Я положила трубку и взглянула на часы. Очень хорошо. Половина двенадцатого. Опоздание на работу мне опять гарантировано. Просто проклятие какое-то…
Эта мысль – единственная трезвая мысль – проплыла где-то на краю сознания. А потом я подумала, что меня, наверное, могут убить. Как сказала Елена Викторовна – «немедленно!». Откуда такая спешка?
Может быть, это последствия сегодняшнего разговора в лесу? Безволие Жени было мне хорошо известно. Если на него нажать, проболтается, мать родную выдаст, а потом будет плакать. Господи, зачем я дала ей мой настоящий адрес?!
Я одевалась, как сомнамбула. Про себя решала, что ни за что не открою дверь, когда приедет Елена Викторовна. Я уже не помнила толком, как мы договорились. Я буду ждать ее у подъезда или она поднимется ко мне? Ноги у меня были как ватные, руки не слушались. Я натягивала джинсы минут десять. Потом вышла на кухню, машинально выключила выкипающий на плите чайник. Мороженое основательно подтаяло – я положила его на тарелку рядом с плитой. Но есть уже не хотелось.
В пять минут первого в дверь позвонили. Звонок нажали один раз, но у меня в голове он отдался многократным болезненным эхом. «Не открою. А вдруг меня нет дома, – родилась трусливая мысль. – Или она адрес неверно записала…»
Но я посмотрела в глазок и открыла дверь. Елена Викторовна стояла, нетерпеливо прокручивая на пальце кольцо с ключами от машины.
– Ты готова? – Она окинула меня быстрым взглядом и повернулась ко мне спиной. – Идем.
И я пошла. У меня было такое же чувство, как этим летом, когда Женя затащил меня на «американские горки». Или на «мертвую петлю», вроде так называется этот ужас. Это было на ВВЦ, куда мы попали совершенно случайно. Горки были совсем невысокие, но вагончики неслись кверху колесами, и я видела, как болтаются головы у сидящих там людей. Прямо как у… ну да, у неживых. Женя купил билеты, прежде чем я успела запротестовать. Мы сели рядом, и контролер защелкнул нас массивными поручнями. Вывалиться, конечно, невозможно. Однако…
– Тебе завтра рано вставать? – не оборачиваясь, осведомилась Елена Викторовна. Она спускалась по лестнице, я медленно шла за ней. В доме было тихо, он уже уснул. Я поняла, что уже наступили следующие сутки. Было третье января. А четвертого я, возможно, не увижу…
…А потом вагончики рванули по рельсам, тут же завернули в какую-то висящую над землей петлю, отчего моя голова мотнулась влево и плотно прижалась к плечу, потом… с уханьем рухнули в пустоту… Я подумала, что умираю, сумела скосить взгляд на Женю и вдруг увидела на его лице странную, кривую улыбку. И совершенно безумный взгляд. Когда этот чертов поезд остановился и все выбирались на твердую землю, я еле смогла спросить: неужели ему понравилось? А он ответил…
– Сюда. – Елена Викторовна двинулась к своей машине, стоящей под фонарем, чуть поодаль от подъезда. Отключила сигнализацию, и я уселась рядом с ней. На этот раз под ногами ничего не лежало. – Пристегни ремень, – попросила она, и я вытянула его из пазов.