Это всё из Википедии. Интернет ловится не очень, ждешь, ждешь, потом открывается какая-то чепуха.
«Энкиду наносит больше всего урона из всех четырех атак. Его сила магии равна 200, и он игнорирует защиту цели. После появления на поле боя всех трех мечей и в случае использования Гильгамешем этой атаки мечи начнут светиться, и Энкиду нападет на вражескую партию. Используется тот же спрайт Энкиду, что и в Final Fantasy V».
Так, это не то.
А вот еще: «В связи с обнаружением еще одной относящейся к “Эпосу о Гильгамеше” глиняной таблички в коллекции Корнеллского университета установлено, что храмовой проститутке Шамхат понадобилась не одна неделя, как считали раньше, а целых две, чтобы склонить Энкиду к жизни в социуме».
Мне кажется, что даже две недели – это необыкновенно быстро. У меня одомашнивание заняло годы и состоялось окончательно только после строительства своего дома.
Но тут я вижу, что мой табун уже ушел, прячу телефон и бегу догонять.
И потом медленно, переходя по два-три шага, останавливаясь пощипать траву, поговорить или просто постоять-помолчать, мы все – люди, лошади и приветливая собачка с непослушными ногами – идем в сторону леса. Потом фотографируемся, и кобыла Баккара прибегает позировать. А потом мы прощаемся.
– Я тогда вам ссылок по мягким методам работы с лошадьми накидаю. Вы на английском сможете смотреть? И вообще, все у вас получится, не бойтесь!
Гляжу на Настю и клятвенно обещаю себе подтянуть английский и заодно снова взяться за французский.
Баккара подняла и принесла Любке в зубах брошенный на землю чомбур, потом недоуздок.
В Ярославле мы не смогли найти свободных мест в гостиницах и ехали всю ночь до нашего дома, по очереди ведя машину. Пока рулила Любка, я дремал. Когда занимал водительское сиденье сам, то думал о том, подходят ли строчки про Энкиду на замену Бабелю.
В середине августа нам привезли коня.
Я беспокоился, как коневозка съедет под горку с асфальта на нашу полевую дорогу, поэтому пошел ее встречать. Люба отправилась со мной.
В последние несколько месяцев стоило мне начать уточнять какую-либо информацию о лошадях: какой высоты нужно строить катух, размер дверного проема, высота ограды, количество сена на зиму, интернет тут же выдавал мне что-то пугающее, грозящее будущему питомцу травмами, болезнями, психическими расстройствами или даже опасным для меня поведением.
Давний опыт езды верхом днями и ночами по крутым скалистым тропам, преодоление бурных рек каменистыми бродами, скачки за браконьерами по кочковатым болотистым тундрам – все это не могло перевесить случайно найденной в интернете рекомендации устраивать вход в денник без малейших намеков на порожек – лошадь может споткнуться.
Поэтому резкий съезд коневозки с асфальта на нашу дорогу заранее пугал меня, ответственность переполняла, и мы вышли встречать машину на шоссе, чтобы в случае чего провести коня в поводу до дома.
– Где, вы говорите, крутой спуск? Этот? Да не смешите меня, – сказал водитель и сел обратно в кабину.
Феню выгрузили у ворот нашего участка, напоили, завели в леваду, и он стал рысить по кругу, разминаясь после восьмичасовой дороги. А я принес косу, оселок, накосил травы и перебросил ее коню через ограду.
И стал косить утром и вечером.
Сто лет уже не косил литовкой, давно перешел на бензиновый триммер, чтобы подстригать участок. Но в деле ручного кошения – тут как с велосипедом – тело помнит, если научилось этим когда-то заниматься.
И мое тело тоже отлично помнило радость и усталость покоса. Я расскажу, как оно узнало эту радость.
Вот представьте себе, что вы здоровы, молоды, и мир принадлежит вам целиком и полностью. Ну хорошо, не совсем целиком и полностью, до некоторых его частей, особенно капиталистических, вашей царственной деснице через железный занавес несколько труднее дотянуться. Хотя было бы желание – дотянулась бы, просто некогда заниматься тридесятыми царствами, когда у вас под рукой шестая часть мировой суши. Шестая часть суши – это просто ваш исконный наследный удел. Изображение этой шестой части, выпущенное в издательстве Главного управления геодезии и картографии СССР, все детство висело над вашей кроватью и дразнилось разными просторами.
Выбор царской невесты какой-то. Нравится местность с древней, пугающей красотой – пожалуйста. Раскинулась на северо-востоке раскосая дикарка в белых песцовых мехах, на груди таинственный голубой амулет – озеро Эльгыгытгын. Нравятся волоокие, спокойные, в березовых веночках – тоже пожалуйста – сел на электричку и выехал в Подмосковье. Есть ведьма с таинственными озерами-ламбушками в еловых лесах и скалистыми лбами над Белым морем. Есть восточная красавица с цветущей пустыней и синеватой границей на горизонте, там, где начинается Иран. Есть жаркие, есть холодные, есть деловые и чуть отчужденные, есть дикие, есть культурные. Глаза разбегаются.
И вот, чуть посмотрев, поездив, вы обратили свое милостивое внимание и пылкость чувств к одной из них, сделали эту местность своей государевой любимицей. Эта местность лежит в трех или четырех тысячах верст к востоку от вашей родной столицы, но что такое три или четыре тысячи верст для вашего огромного удела? Это вовсе и не расстояние для царской прихоти, а если ездить в плацкарте, то совсем и недорого.
Эта местность красива, чиста и свежа. Возбуждающе рельефна: горки и большие горы водят здесь хороводы и играют в свои семирадостные игры. По ее жилам струится, шумит, иногда даже пенится от напора вкуснейшая вода. За год здесь набегает триста с лишним дней с ярким, сумасшедшим солнцем, а зимние морозы сухи и бодрящи.
Ландшафты здесь иногда кажутся чуть нарисованными, чуть выдуманными: елки порой настолько идеально треугольные, с такими аккуратно пристроенными под ними камнями тонн под пятьдесят каждый, что кажется, тут поработал умелый визажист.
Долго ли влюбиться по молодости?
И вы хотите побыстрее познать эту местность, вы уже распалились до невозможности.
А как можно ее познать? Ну как обычно люди познают, что же вам объяснять такие простые вещи? Пот, ритмичные движения, удовольствие, потом приятная усталость, опустошенность, сон, а с утра опять хочется.
Именно так все и происходило.
Топчешься – зимой на лыжах, летом верхом или пешком. Оттоптал ее, такую прекрасную в зимнем, например, убранстве, ввалился в застывшую избу на маршруте, растопил печку-буржуйку, принес в котелке снега, поставил таять, а там глядишь – через часик уже жара. Валяешься с сигаретой во рту на спальнике, снаружи мороз, звезды, а сам уже предвкушаешь новые выпуклости рельефа и впадинки, до которых ты завтра доберешься, проводя зимний учет зверей.
Ну а еще – покос.
На покосе ты машешь литовкой, переставляя потихоньку ноги, вытираешь лезвие пучком травы, точишь, опять машешь. Материшь кабанов, которые перекопали твой покос, камни, лезущие из земли, ветки, падающие с деревьев. Отбиваешь косу, наскочившую на камень, и снова косишь своим древним орудием, а оно срезает траву с бесподобным звуком.
В другие дни ворошишь подсыхающую траву, собираешь ее в кучу, носишь, складываешь в копны, поглядывая с тревогой на небо, словно какой-то суслик, ожидая оттуда неприятностей, которые намочат уже высохшее сено.
Возишь копны за лошадью, потом мечешь стога, поднимаешь вилами большущие пласты, обсыпающие твое потное тело сенной трухой, и подаешь их наверх стоговщику.
Потом отмечаешь с товарищами окончание покоса так, что вроде все остаются живы и более или менее здоровы, но опустошены внутренне. Или не отмечаешь, но все равно испытываешь приятную опустошенность после этого закончившегося очередного акта познания.
Познавая эту прекрасную местность, ты ничего особенно не узнаешь, умнее не становишься, тут главное – потная близость ко всему тебя окружающему, пока ты совершал бесчисленное количество напряженных движений, дышал, утирал лоб, кряхтел, носил туда и сюда огромное количество сухой травы (которая переработается в навоз в утробе коров и лошадей, не пройдет и года).
Работать на покосе меня учил бездетный старичок Пойдон Сопрокович Марлужоков, в совершенстве владевший умением косить, колоть дрова и ходить на широких охотничьих лыжах, при том что во множестве остальных занятий он часто глядел на мир с беспомощным, чуть наивным удивлением. Все звали его просто – Абай.
Абай маленький, согнутый, чуть косолапый, в заплатанной выцветшей рубахе, в посеревших от времени кирзачах.
Представьте себе жаркий летний день, склоны Сойока – небольшой горы, даже, скорее, горки, название которой значит «позвонок», «косточка». Этот позвонок, наверное, слишком велик для птицы Кан-Кереде, которая могла посадить себе на шею богатыря вместе с богатырским конем. И слишком мал для любой из трех рыб Кер-Балык, на которых покоится земля. Как бы мне ни хотелось, эта горка не пробуждает никаких здешних мифологических ассоциаций, с моей точки зрения она больше всего похожа просто на остренький позвонок на спине дорогой тебе женщины.
Гор сойоков очень много на карте той возлюбленной местности в различных районах.
У подножия этого позвонка есть несколько уютных полян, где раньше был покос Абая. Урочище называется Ташту-Меес, то есть каменистый южный склон. А совсем рядом, чуть ниже по течению говорливой речки Кулаш, стоял наш кордон – три старых, но еще крепких дома, скотный двор, дизельная и конюшня.
С севера – праздничные склоны Сойока с небольшими скальными выступами и раскиданными тут и там лиственницами, с юга – стена деревьев, а между севером и югом вдоль говорливого Кулаша вытянуты узкие поляны.
На краю одной из полян под толстой лиственницей Абай расседлывал и привязывал своего Бурлю, разжигал костерок, доставал из седельных сумок чай и соль в кожаных мешочках, лепешки, сливки, молоток и маленькую наковаленку для отбивки кос, острое основание которой вбивал в корень лиственницы.