иков. И вот живи теперь современным белым мужчиной – как ни повернись, сразу обижу кого-нибудь слабого, угнетенного, малочисленного.
Вегетарианство и даже веганство не поможет: это отдает сегрегацией по похожести на меня. В нашем информационном мире трудно провести четкую черту между чувствующими и бесчувственными. Растения в горшочках, подключенные к электрическим тележкам, уже катаются самостоятельно между загорающимися лампочками в поисках света – на это легко посмотреть, достаточно сесть утром за ноутбук и погрузиться в теплые пучины интернета.
Лучше я расскажу о молодости своего мира, в котором нехватка информации и отсутствие интернета искупала мое варварство. Это было недавнее прекрасное варварство, наполненное несравненными запахами и вкусовыми ощущениями. Теперь, после двадцати пяти лет жизни с женщиной, после воспитания ребенка, после долгой борьбы с зависимостями, мое варварство продолжает казаться прекрасным, хотя и катастрофически устаревшим. Позовите меня обратно, я в волнении начну переступать копытами, трясти головой, но постараюсь удержаться.
Представьте, что вы в своем здоровом, легком и несознательном теле, пахнущим свежестью и молодостью даже после недельного патрулирования, пробираетесь вдвоем с товарищем в верховья реки. Скажем, реки Байан-суу. Вам почти полгода не выдавали зарплату и не подвозили продукты. И вы уже много недель не ели ничего мясного. Но вы веселы и бодры, и все ваше молодое тело думает только о новых тропах и новых верховьях рек, где скрывается что-то чудесное, не охваченное пока вашим взглядом.
А охватывать есть что – вы наконец находите узенькую маралью тропку, ведущую через нагромождение камней поперек долины, и за этой преградой попадаете в места, куда, наверное, отправлялись раньше души почивших охотников. Вы едете по первозданной земле, лежащей между склонами долины, и каждый километр открывает идеальный пейзаж, известный нам еще с античности. Две человеческие фигурки перволюдей занимают в нем ровно столько места, чтобы не перенаселить идеальность. Не менее полусотни километров отделяют этот идеальный пейзаж от любых других немногочисленных человеческих фигурок. А по времени – кто знает? Может, год или два назад забредала сюда на лыжах парочка охотников с другой стороны хребта. А может, и не забредала. Вы можете облазить всю эту уходящую в каменистые высоты долину и не найти ни одного, даже старого костровища, ни одного следа топора на самых старых пеньках.
Вы едете по череде просторных зеленых полян с отличной травой для ваших лошадей, и через каждую поляну к маленькой речке, текущей по долине, спускается ручеек, из которого сможете напиться и вы, и ваши лошади. А посередине каждой поляны стоит раскидистый кедр, под которым вы сможете заночевать.
По мере того как вы едете вверх по долине, лес потихоньку отступает, и после полудня от него остаются только островки. Вы смотрите в маленькие озера в каменных цирках и не видите их, пока не швырнете в них камнем, – настолько прозрачна вода. Теперь вокруг вас сочные альпийские луга, по ним вы собираетесь подняться к самому небу.
Вы охвачены нестерпимым, восторженным желанием изъездить, исходить абсолютно все склоны, все лога и маленькие распадочки вокруг, подняться на все видимые вершинки и непременно заглянуть за сумрачный перевал, обрамленный острыми пиками.
Вы смотрите в бинокль, как уходят вверх по альпийским лугам медведи, как плывут по кустам карликовой березки и полярной ивушки олени-рогачи, как перепрыгивают с невидимого уступа на невидимый уступ на скальных стенках козероги, как лежит на плотных потоках восходящего воздуха неподвижный громадный гриф.
Вы хотите вобрать в себя это новое пространство полностью и навсегда. В силу своей молодости и неумелости вам удается делать это только с помощью инстинкта. Вы не умеете слагать стихи, вам в вашей жизни на отдаленном от цивилизации кордоне без дорог и электричества недоступно занятие фотографией, вы не обучены писать картины или музыку. Вас ведет самое сильное и простое чувство – вы нюхаете, смотрите во все глаза и готовы бежать на пределе дыхания, лишь бы догнать и присвоить окружающую вас красоту и свободу, весь этот яркий бесконечный мир с помощью своего ружья. Вы бредите следами, треском веток, топотом зверя, видом качающихся в кустах рогов. Вы готовы часами прислушиваться с открытым ртом и искать глазами движение.
Не знаю даже, что еще может так долго и чувственно привязывать внимание к пейзажу, как охотничий распаленный инстинкт. И вот в какой-то момент все ваши желания с надеждами, весь слух, всё зрение, кажется, само ваше тело так прилипают к освещенному солнцем боку оленя, что вы даже не слышите своего выстрела и с удивлением обнаруживаете ружье пустым.
Потом вас ожидает потная работа по полному присваиванию добычи, когда вы орудуете ножом, таскаете тяжелые ноги, ребра, шею, когда вы глядите на это все с раздувающимися от мясного запаха ноздрями.
А потом вы лежите под кедром – тяжелый и напитанный свежей убоиной и всеми красками этого дня, густыми запахами, звериным топотом, уже ушедшим возбуждением. Но снова беспокойно вскакиваете, движимые первобытными приступами фантомного голода – трудно избежать первобытных приступов, когда вас окружает столько свежей, грубой и душистой еды. И вы слегка запекаете на костре трубчатые кости с нижней части ног вашего оленя. Шкворчание и стук разбиваемых обушком ножа костей, варварство и хищничество, допотопность и первобытность в чистом виде.
Вот когда вы высосали из них костный мозг, наступает пресыщение. И окружающее пространство утрачивает большую часть своей привлекательности. Горы сыто и тупо стоят по горизонту, бессмысленно блестит на солнце листва, бесчувственно срывают траву лошади на поляне, и как-то даже избыточно лоснятся их крупы.
Вы сооружаете шалашик и следующий день коптите в нем мясо, а потом везете его домой. Это мясо, эта ваша добыча самым непосредственным образом связала вас со всем этим пространством, со всеми травами, которые выбирал олень на прекрасных полянах, с водой из всех окрестных ручейков, из которых он пил. Но оно и свернуло это пространство, которое вы не успели вдосталь исходить и рассмотреть, отложило его до следующего раза или вообще навсегда. Добыча сделала вас тяжелым и домашним, она закрыла вам доступ к далекому горизонту. И у вас на душе немного печально. Всякое животное после соития печально, даже если это соитие с пространством.
И все же это была только печаль. Вы чувствовали печаль, а не угрызения совести. Ведь голодные времена как будто оправдывают возвращение прекрасного варварства. И это варварство гораздо более эстетично, в нем гораздо больше любви, чем в торговле китайским барахлом на вещевом рынке.
А теперь голодные времена давно в прошлом. В эпохе избытка и достаточно полного холодильника самое время попытаться найти менее инстинктивные способы проявления любви к этому прекрасному миру.
Но я сбился с темы трав и хочу сказать, что было трудно перестать тревожиться по этому поводу. Постижение мира с помощью травы мне чуждо, я никогда не испытывал по отношению к растениям никаких чувств. Мне ближе хищный способ.
Я хотел разобраться в конском меню. И нашел успокоение в Сети. Стало ясно, что конь не техника, которая работает на бензине, керосине или солярке.
Вот, например:
Nikki82 А мой вообще – в разное время фанат разного в зависимости от самочувствия. Любит цикорий. Иногда прям выбирает одуванчики, иногда прямо-таки выжирает полынь, иногда прицельно ходит ищет тысячелистник и подорожник (я начинаю паниковать, вдруг что-то болит), иногда *маньяк* прицельно запихивается в крапиву и ЖРЕТ, другого слова не подберу. Весь в пупырях, но не вытащишь, пока сам не решит, что норм. Пробовала добавлять крапиву в виде гранул (а что, нормальной еды нет? Только это? Ну… Что ж поделать) или запаривать свежесорванную, чтоб не жглась хоть (аааааа! Оно стремное, страшное, я такое не ем!). Безрезультатно.
Находит люцерну и люцерно-подобные растения, ест с удовольствием, но никогда на пустой желудок. Любит откусывать колоски со злаковых (пырей, костер, тимофеевка) (зеленую массу ест в последнюю очередь). Обожает именно непосредственно цветки лопуха, вот именно репейник. Листья так… (Больше реально ничего не дадут?) Вообще, он конюшенная лошадь, и я думала, что на пастбище будет тупо жрать все подряд. Ан нет. Выбирает только в одному ему известном порядке и пропорциях. Очень интересно наблюдать. Я прям иногда считаю, сколько и чего он съел. Например, выйдя на пастбище, он может съесть с десяток листьев подорожника. И больше, например, за час, что я наблюдаю, он к нему не притронется. И т. д.
sevmek Во-во, кошу траву, а они съедают только кисточки у ежи и прочих колосковых, стебли оставляют, а вот репейниковые съедают без остатка.
Amanita Они избегают переунавоженных мест с очень яркой и сочной травой, даже если это злаки, ежа, например.
Charly Еще у нас никто из лошадей не ест ромашки. Прямо остаются ромашковые полянки среди хорошо подстриженного множеством зубов газона.)))
Sara У меня лошадь в какой-то момент на хвощ кидалась…
LaCavaliere Я как-то пасла жеребца, он прихрамывал, уже не помню, от чего. Налег на ромашковую поляну, пока всю не съел, на клевер не смотрел даже)) Другой везде искал тысячелистник, пока накол на копыте заживал. Перестало болеть – забыл про него.
Akh А никто не знает, почему лошадь ест землю? У знакомой есть кобыла холеная-лелеяная, за рационом хорошо следят. Но стоит лошади найти пыльную землюку – начинает вгрызаться и с наслаждением чавкать. Словно ребенок, у которого дома стол ломится от еды, а он втихую трескает сухой доширак.
Приезжала ветеринар Оля.
Конские ветеринары обитают почему-то только в Москве. Я никогда раньше не интересовался конскими ветеринарами, их жизнью и местообитанием. Но если бы меня спросили и не дали время подумать, если бы мы играли, например, в настолку под названием «Имаджинариум», которая очень нравится нашему сыну, то я бы представил их где-нибудь на травянистых полях, в степях, рядом с конскими табунами, отдыхающими на возвышенности. Иногда они должны поднимать головы, как волки, и выглядывать больных и ослабевших.