Дом, который вы взялись строить сами, – очень странная штука. Пропилите дверной проем, вставьте дверь, и эта дверь обретет все архетипические черты двери, этот порог дома – всю мифологию домашнего порога. Вы будете раз за разом ловить себя на том, что глядите на эту дверь, перешагиваете через порог с удивлением и трепетом. Прорежьте своими руками окно – оно отделит то, что извне, от того, что внутри. Выкопайте подпол, сложите фундамент под печь, выведите в небо печную трубу и сядьте верхом на конек крыши, чтобы укрепить оголовок трубы, – вы костями и кожей почувствуете, что соединили своим жилищем сырую землю и высокое небо.
Ну а если вы уж совсем перфекционист в этих вопросах, то свяжите сами дверь на клин-шпонках под «ласточкин хвост». Вы почувствуете себя царем Итаки, в чьем дворце на кровати, изготовленной вашими руками, жена может дожидаться вас неограниченное количество времени, не теряя свою красоту.
И вот, зная все это, вы, однако, совсем забываете про воздвигнутый вами центр мироздания и простодушно радуетесь тому, что ваш ребенок сам прорвался в отличный лицей. Вы радуетесь победе вашей леди Годивы.
И дальше ребенок ходит в любимый лицей, его отец большую часть времени проводит в строительных хлопотах по улучшению дома, по его окончательному обживанию. А женщина пытается охватить своей любовью всё это сразу, всё, растянутое на три с лишним сотни километров. Женщина уже с закрытыми глазами, на ощупь, по малейшим неровностям дорожного полотна, по шуршанию шин может узнать любой участок пути от Москвы до чудесного загородного дома. Она живет и там и там одновременно, вернее, не там и не там. Она успевает работать (пусть даже и со свободным графиком), повышать квалификацию, читать необходимую для работы литературу, ходить к супервизору, ходить к парикмахеру, ходить к зубному, ходить на выставки современного искусства, ходить на родительские собрания, пропалывать грядки, украшать новый дом, сажать цветы, закрывать банки с вареньем и грибами, хоть иногда, но встречаться с подругами, даже изредка ездить к отцу с матерью в Новосибирск. Но она постепенно устает, ее может не хватить на все это.
И тут накатывает первая волна ковида.
Вся Москва сидит в своих квартирах, а вы, ваш удаленно учащийся ребенок и удаленно работающая жена свободно гуляете с собачкой, которую теперь вы завели, по лесам и полям. Живете в доме, где соседи сверху не катают какие-то гири по полу посреди ночи. Где летом в пять утра под окнами не начинают стричь бензокосилками траву. Где не отключают неожиданно горячую воду, поскольку в вашем деревенском доме горячего водоснабжения нет. У вашей жены что-то вроде отпуска, поскольку все, что нужно охватить своей любовью, практически весь мир (кроме подруг и родителей) сосредоточен всего на тридцати сотках. Это очень удобно, если есть с чем сравнивать. На несколько месяцев ковид дал ей отпуск в своем собственном доме.
После этого краткого отдыха на карантине ваша жена еще годик мотается туда-сюда, иногда оставляет недели на две сына в Москве с бабушкой, иногда мчится к нему, потом сын сдает экзамены ЕГЭ, результатов которых хватает на Новосибирский университет. Вы говорите, что это даже лучше, чем Московский университет, поскольку парень поживет в общаге, научится самостоятельности, а на всякий пожарный в Новосибирске есть дед с бабкой под боком и брат вашей жены. В этом универе первые два курса училась ваша жена, и вы оба любите Академгородок, сосны, берег Обского моря и всё то романтическое в ваших воспоминаниях, что связано с Новосибирским университетом.
А потом вы остаетесь в этом доме вдвоем. Вы заселяетесь, наконец, целиком и полностью, но уже в опустевшее гнездо, где огромный урожай груш засушивается и отправляется в Новосибирск, где собачка Кучук в одиночку несет бремя родительской гиперопеки, где смысл строить на века немного утрачивается.
Ну вот, наверное, у вас получилось все это представить. А может быть, и не получилось полностью, а только частично. Например, вы погрузились в фантазии по поводу изготовления волшебной, наполненной дверным смыслом двери из толстых сосновых досок. Вы любовно выпилили пазы в форме ласточкиного хвоста и загнали туда длинные шпунты. Вы в конце концов сняли струбцины и увидели, что ваша дверь хороша, хотя до этого вы никогда не делали дверей. Вы увидели, что интернет с обучающими роликами и собственный интерес могут творить чудеса, и ваша дверь больше похожа на двери из детских книжек, читанных бабушкой, чем все остальные двери, которые вы когда-либо видели.
Это уже неплохо. Вас же никто не тянет изготавливать двери. Съездили в эту фантазию, как на Бали, и вернулись обратно веселые и отдохнувшие.
А еще добавлю, что в разгар той карантинной весны, которую мы проводили все вместе, потерялась наша собачка Кучук. Это первая в жизни собака моей жены. Она мечтала о ней с детства, завела в сорок лет и заплакала от радости, взяв впервые на руки.
Той весной, в начале апреля, Кучук убежал и не вернулся. И пять дней с утра до вечера мы ходили по весенним полям и зарослям вдоль речки Пожвы. Иногда светило яркое солнце, иногда на уже бесснежный ландшафт налетали густые снежные заряды.
Еще мы вешали объявления «Пропала собака» на столбах и размещали в районном паблике. Потом опытные люди нам сказали, что наши объявления неправильно составлены. И мы переделали объявления. На этот раз в самом начале большими буквами было написано: «Вознаграждение 5000 рублей», а дальше уже шло само объявление. И наш Кучук тут же нашелся в одном из окрестных сел.
Любка опять плакала от радости. Через несколько дней она решилась со мной поговорить. Мы пошли бродить вдоль ручейка Кривелька, стоял серенький день с желтой прошлогодней травой. В березовых молодых колках, которые потом выкорчуют и на лежащих остатках которых я через год буду заготавливать жерди для конской ограды, в этих березках токовали тетерева. А в небе блеяли небесные барашки – бекасы.
Любка сказала, что она хочет попробовать родить еще одного ребенка. Что она всегда хотела не только собаку, но и двух детей, а не одного.
Я стал размышлять, хватит ли у меня жизненного задора на еще одного ребенка, но не мог толком ответить на этот вопрос. И мы как-то начали пробовать. Некоторое время у нас не получалось, а потом Любка опять решила со мной поговорить. Я уже не помню точно, где мы бродили на этот раз и где кричали или пели птицы, какая стояла погода. Или никаких не бы-ло ни птиц, ни погоды. Любка сказала, что уже не хочет. Вернее, что я не хочу, а она тогда тоже не хочет.
Я снова пытался сообразить, насколько я не хочу и получится ли захотеть, но у меня снова не получилось. Было чувство освобождения и утраты одновременно. Грустно, когда на твоих глазах человек отказывается от мечты.
Ну вот, потом прошло еще какое-то время, и появился конь. А теперь, в конце декабря, мы готовились к праздникам в доме, куда, наконец, переехал семейный очаг.
Помимо самого Нового года, мы 31 декабря отмечаем день рождения Любки, а через два дня – день рождения нашего сына. Поэтому между зачетной и экзаменационной сессиями к нам на неделю прилетел Вася, и мы стали лепить манты. Нарубили баранины, которой снабжает нас фермер Витя Назаров, раскатали тесто и стали лепить.
К полуночи под нашей искусственной елкой, украшенной шариками и мигающими гирляндами, сами собой накопились коробочки с подарками. Одна из них предназначалась собаке Кучуку.
Когда подошло время, мы чокнулись – Вася с Любкой шампанским, я – терновым компотом, разбавленным газировкой. И, как всегда, по команде, данной Любкой, я попытался придумать и успеть загадать желание, пока бьют куранты. Не помню точно, успел ли, да и самого желания не помню.
Раскрыли коробочки из-под елки. Кучук на ковре вскрыл зубами свою и обнаружил там большой говяжий мосол.
Потом наелись мантов, и мы с Васей погрузились в сытое оцепенение на диване. Любка ела мало, пыталась расшевелить нас, но праздник сам собой завершился, и никаких чудес в новогоднюю ночь не произошло.
В январе мы с Любкой оба заболели ковидом.
Любка меньше года назад уже переболела, должны были еще работать антитела. А я прививался в нашем райцентре, вызывал удивленное любопытство врачей и сестер – у нас тут не очень принято делать прививки от ковида. Все равно заболели.
Тяжело больному человеку носить с ручья воду коню, когда и с порожними-то ведрами ноги трясутся от слабости. Но деревня есть деревня – глаза слезятся, руки делают.
И тут, в разгар этой нашей слабости, конь перестал есть.
В самой середине большого зимнего мира стоит печка, она греет, и вокруг нее выстроен дом со стенами из теплых сосновых бревен. И вы за печкой валяетесь в кровати и тоже нагреваете окружающее пространство своим болезненным жаром. Вы создали себе теплое гнездо среди снега и еще одеял на себя наложили три штуки. А стоит вам открыть дверь на терраску, как ваше слабое тело охватывается внешним холодом, болезненно ежится, зябнет. Выходите с терраски – тут еще и ветер.
Вот там, в зябком и ветреном внешнем мире, голыми копытами на снегу стоит вверенный вам конь и не может питаться. Катает во рту клочки сена, сворачивает их в жгутики и выплевывает. Кашу – размоченные конские мюсли – ест. Сено не ест. Кормить одной кашей нельзя. Нужно, чтобы сено ел.
Мы от своей болезни и не заметили точно, когда он перестал есть. Голова у нас гудит, в ушах стоит электрический звон, глаза с трудом ворочаются в своих гнездах. И очень обидно, что лошадь не умеет разговаривать, чтобы четко и ясно сказать, что у нее болит. Хотя, если бы она и сказала, человеческим голосом четко и ясно сказала (что вызывает первобытный ужас), вряд ли мы бы ее поняли, как и льва Витгенштейна. «Абырвалг» получился бы какой-нибудь.
При высокой температуре появляется даже раздражение на проклятое животное, которое не хочет учиться говорить.