— Да.
— А я — никто. Я самое беспомощное из человеческих существ — сын миллионера. Меня воспитали как будущего обладателя большого состояния. Итог налицо: я бедняк, не имеющий к тому же никакой профессии. И в довершение всего мне остался этот огромный домище, который совершенно невозможно содержать в порядке. Не правда ли, абсурдная ситуация? По мне жить здесь — все равно что уличному торговцу запрячь в свою тележку чистокровных рысаков. Ему больше подошел бы осел, а мне коттедж.
— Почему бы тогда вам не продать этот дом?
— Не имею права.
— Тогда сдайте его в наем.
— Нет, этого я тоже делать не должен.
У меня, наверное, был озадаченный вид, потому что мой собеседник рассмеялся.
— Я расскажу вам, как это вышло, если вам не скучно будет слушать.
— Наоборот, мне это очень интересно.
— Думаю, после того, как вы с такой теплотой отнеслись ко мне, я, по крайней мере, обязан удовлетворить любопытство, которое вы, должно быть, испытываете. Надо вам знать, отцом моим был Станислаус Стэннифорд, банкир…
Стэннифорд, банкир! Я сразу вспомнил это имя. Его бегство из страны около семи лет назад вызвало громкий скандал и стало одной из сенсаций года.
— Я вижу, вы вспомнили, — продолжал мой новый знакомый. — Бедный мой отец оставил страну, чтобы скрыться от множества друзей, чьи сбережения он вложил в одну неудачную биржевую сделку. Он был нервным, чувствительным человеком, и сознание ответственности за содеянное лишило его способности здраво рассуждать. Законов он не нарушал. Дело было только в его сверхчувствительности. Он не пожелал даже увидеться с собственной семьей и умер среди чужестранцев, так и не дав нам знать, где живет.
— Так значит, он умер! — воскликнул я.
— Мы не имели возможности удостовериться в его смерти, но знаем, что это должно быть так — ведь финансовые дела его снова пришли в порядок, так что теперь не осталось причин, по которым он не мог бы смотреть людям в глаза. Скорее всего, он умер. Последнее письмо от него мы получили два года назад.
— А до этого?
— О да, до этого мы получали от него вести. Именно в те времена была запечатана дверь, на которую вы сегодня наткнулись.
Передайте мне вон ту папку со стола. Здесь лежат письма моего отца, и вы — первый человек, который видит их, если не считать мистера Персивэла.
— Можно узнать, кто такой мистер Персивэл?
— Он был доверенным сотрудником моего отца и остался другом и советчиком моей матери, а теперь моим. Не знаю, что бы мы делали без Персивэла. Он единственный видел письма, больше никто. Вот первое из них, пришедшее семь лет назад, в тот самый день, когда отец мой бежал. Прочтите его, только, пожалуйста, не вслух.
Вот текст письма, которое я прочитал:
«Моя горячо любимая супруга! С тех пор, как сэр Уильям сказал мне, какое у тебя слабое сердце и как может повредить твоему здоровью малейший испуг, я избегал говорить с тобой о моих финансовых делах. Однако пришло время, когда, невзирая ни на какой риск, я не могу больше скрывать от тебя, что судьба обошлась со мной сурово. Это заставляет меня ненадолго тебя покинуть, однако с полной уверенностью говорю тебе, что мы очень скоро увидимся. Можешь вполне положиться на мое слово. Мы расстаемся лишь на очень короткое время, моя любимая и единственная, поэтому не беспокойся, а главное — не позволяй этим событиям влиять на твое здоровье — именно этого я больше всего хочу избежать.
Теперь вот что. Я должен сделать одно распоряжение, и заклинаю тебя ради всего, что нас объединяло, исполнить его в точности. В моей темной комнате, которой я пользовался как фотолабораторией, — она в конце коридора, ведущего в сад, хранятся некоторые вещи, которые я не хотел бы никому показывать. Чтобы ты не поняла это превратно, могу заверить тебя раз и навсегда, дорогая: там нет ничего такого, чего я мог бы стыдиться. Но все же я не хочу, чтобы вы с Феликсом входили в эту комнату. Она заперта, и я прошу тебя, когда получишь это письмо, запечатать дверь и оставить ее в таком виде. Не продавай и не сдавай внаем этот дом, потому что в противном случае моя тайна будет раскрыта. Пока вы с Феликсом живете в нем, я знаю, что все будет так, как я просил.
А теперь прощай, моя любимая. Во время нашей недолгой разлуки ты можешь обращаться за советами к мистеру Персивэлу, он пользуется полным моим доверием. Ужасно не хочется оставлять Феликса и тебя — хотя бы даже на время, — однако другого выхода нет.
Навеки твой любящий супруг.
— Конечно, я навязываю вам эти свои частные семейные дела, — извиняющимся тоном сказал мой новый знакомый. — Отнеситесь к этому так, как будто вы выполняете свои профессиональные обязанности. Я годами мечтал с кем-нибудь поговорить об этом.
— Польщен вашим доверием, — ответил я. — Ход событий представляется мне крайне интересным.
— Мой отец отличался почти болезненным пристрастием к правде. Он всегда был до педантизма аккуратен. Так что если он говорит, что надеется вскоре встретиться с моей матерью, и что ему нечего стыдиться того, что находится в темной комнате, можете быть уверены, что так оно и есть.
— Тогда что же там может быть? — воскликнул я.
— Мы с мамой так и не смогли догадаться. Мы выполнили все пожелания, которые он высказал в письме, — наложили печать на ту дверь, и она осталась там до сих пор. Со времени исчезновения отца мама прожила пять лет, хотя врачи не раз говорили, что она долго не протянет. У нее была тяжелая болезнь сердца. За первые два месяца после отъезда отца мама получила от него два письма. На обоих был парижский штемпель, но обратный адрес отсутствовал. Письма были довольно лаконичны и посвящены одной теме — он писал, что они с матерью скоро воссоединятся, так что ей нет необходимости тревожиться.
Затем воцарилось молчание, продолжавшееся до ее смерти. Когда это случилось, я получил от него письмо, однако оно настолько личного характера, что я не могу вам его показать. Он заклинает меня не думать о нем плохо, дает много хороших советов и говорит, что держать запертой темную комнату сейчас уже не так важно, как при жизни моей матери, но вскрытие ее все еще может причинить боль некоторым людям; по его мнению, лучше всего отложить это до того дня, когда мне исполнится двадцать один год — ведь по прошествии времени все это будет восприниматься не так остро. А до тех пор он поручает мне охранять эту комнату, так что вы теперь можете понять, как вышло, что я, несмотря на крайнюю свою бедность, не могу ни продать, ни сдать внаем этот огромный дом.
— Вы можете его заложить.
— Отец уже сделал это.
— М-да, крайне необычное положение дел.
— Мама и я были вынуждены постепенно продать всю мебель и отпустить слуг, так что я, как видите, живу в этой комнате, предоставленный самому себе. Но мне осталось ждать лишь два месяца.
— Что вы имеете в виду?
— Да ведь я через два месяца достигну совершеннолетия. Первым делом я вскрою дверь, потом отделаюсь от этого дома.
— Почему отец ваш продолжал жить за границей, когда поступившие инвестиции покрыли все его долги?
— Должно быть, он умер.
— Вы говорите, что ему не было предъявлено никаких обвинений, когда он уехал из страны?
— Абсолютно никаких.
— Почему тогда он не взял с собой вашу мать?
— Не знаю.
— Зачем он скрывал свой адрес?
— Не знаю.
— Почему он не вернулся, когда умерла ваша мать, и не был даже на похоронах?
— Не знаю.
— Дорогой сэр, — заявил я, — если позволите мне говорить с откровенностью профессионального адвоката, должен вам сказать: у меня нет сомнений, что у вашего отца были крайне веские причины избегать возвращения в нашу страну, и что даже если против него не было возбуждено никакого дела, он мог все же думать, что преступил закон, и не хотел отдаться в руки правосудия. Это совершенно очевидно, ибо как же можно по-другому объяснить все эти факты?
Мой собеседник принял высказанное мной предположение неблагосклонно.
- Вам не посчастливилось знать моего отца, мистер Элдер, — сказал он холодно. — Когда он покинул нас, я был еще подростком, но и тогда уже считал его своим идеалом. Единственная его вина лишь в том, что он чересчур чувствителен и бескорыстен. То, что кто-то по его вине должен был потерять свои деньги, ранило его в самое сердце. Его отличало всегда какое-то даже болезненное чувство чести, так что любые догадки о его исчезновении, которые противоречат этому, не могут не быть ошибочными.
Мне приятно было слышать, что молодой человек так горячо отстаивает отца, но, все же я понимал, что факты против него и что он не в состоянии непредвзято оценивать ситуацию.
— Я говорил с позиции стороннего наблюдателя, — пояснил я. — А сейчас вынужден вас покинуть, потому что мне предстоит еще довольно долгая прогулка до дома. Ваша история настолько меня заинтересовала, что я рад буду узнать, как развиваются события.
— Оставьте вашу визитную карточку, — сказал он.
Сделав это, я пожелал ему доброй ночи и ушел.
Какое-то время я ничего не слышал об этом деле и начал было опасаться, что оно окажется одним из тех мимолетных происшествий, при которых дальнейший ход событий оказывается недоступным нашему наблюдению, так что они оставляют после себя лишь надежды или подозрения. Как-то в полдень, однако, мне принесли в мою контору на Эбчерч-Лейн визитную карточку, на которой было напечатано: «Мистер Дж. Х. Персивэл». Вслед за нею появился и сам обладатель этого имени, невысокий бесстрастный человек лет пятидесяти со светлыми глазами. Клерк провел его в мой кабинет.
— Насколько я знаю, сэр, — сказал он, — мое имя упоминал в разговоре с вами мой юный друг мистер Феликс Стэннифорд.
— Конечно, — ответил я. — Отлично помню.
— Как я понял, он рассказал вам об обстоятельствах, связанных с исчезновением моего бывшего хозяина, мистера Станислауса Стэннифорда, и о существовании запечатанной комнаты в его бывшей резиденции.