— Полагаю, мой.
— В таком случае я зачитаю суду отрывок из него:
«Моя дорогая Хелен!
Сожалею, что вызвала твое неудовольствие тем, что позавчера ушла, не дождавшись, когда ты ко мне спустишься. Поскольку обычно мне позволяется заходить в твою комнату в любое время дня, то, что ты занята туалетом, показалось мне недостаточно веской причиной отказа повидаться со мной. Но довольно об этом; жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые ссоры; а настоящие друзья встречаются слишком редко, чтобы ими разбрасываться. Пусть это будет лишь апрельским дождиком, и пусть снова воссияет солнце.
Всегда преданная и любящая,
Свидетельница облизнула пересохшие губы.
— Согласитесь, это письмо доказывает, что между вами сохраняются самые сердечные отношения?
Ее глазки забегали от судьи к присяжным.
— Внешняя форма этой дружбы осталась, — бормотала она, — хотя внутри уже все умерло.
— Поразительное лицемерие!
— Мне не хотелось огорчать адмирала открытым разрывом…
Хокинс пристально смотрел на нее.
— Здравый смысл поможет джентльменам из жюри рассудить: либо вы лжете в этом письме, уверяя ответчицу в своей любви, либо лжете сейчас, то есть на самом деле этого разрыва не было, потому что в 1862 году вы не считали женщину, к которой обращались с этим письмом, виновной в супружеской измене, поскольку того признания, которое вы ей приписываете, попросту не было!
— Нет-нет! — Миссис Уотсон схватила стакан и, давясь, отпила.
Хокинс хищно склонился к ней.
— Еще мне хотелось бы знать, как вы можете с такой точностью помнить день предполагаемого признания?
— Я записала его в своем дневнике.
От изумления его тонкие брови взлетели вверх.
— С какой целью, позволю себе спросить?
— Так… Я не знаю… Был какой-то импульс…
— То есть на самом деле у вас был импульс, план, намерение однажды расстроить брак вашей дорогой Хелен?
Боувил вскочил:
— Милорд, я категорически возражаю против…
— Я согласен выразить это иначе, — уступил Хокинс. — Миссис Уотсон, предвидели ли вы, что однажды будете давать показания против нее во время бракоразводного процесса?
— Нет!
— Во время бракоразводного процесса, главной и первоначальной причиной которого являетесь вы сами! Когда в прошлом месяце истец пришел к вам, — гремел Хокинс, не давая ей вставить слово, — вы, жена священника, сразу стали оправдывать его ревнивые предположения! Вы даже не попытались, как подобает благочестивой христианке, успокоить его тревогу и помочь сохранить семью, а немедленно наняли сыщика для слежки за его женой. Ничего не скажешь, вы действовали очень ловко и быстро!
— Адмирал находился в крайне расстроенных чувствах, — возразила миссис Уотсон.
— Поэтому вы сами нашли ему адвоката для получения развода — кстати, абсолютно наперекор учению церкви вашего мужа. Вы подталкивали его бросить леди, которой всегда завидовали из-за ее красоты и привлекательности, из-за прекрасных детей и высокого положения в обществе на Мальте. Леди, которой вы втайне поклялись отомстить еще с того момента, когда она пожаловалась, что вы заигрываете с ее мужем.
— Но, право… — приподнялся Боувил.
Но Хокинс уже обращался к присяжным:
— Джентльмены, вам предстоит решить, имеется ли хоть крупица правды во всем этом лживом вздоре. Можно ли верить этой фальшивой подруге, на деле оказавшейся врагом, когда она рассказывает о своем разговоре с глазу на глаз с ответчицей, которой, как знает миссис Уотсон, не позволено защищаться. Не исказила ли миссис Уотсон свой разговор с ответчицей о безответной страсти лейтенанта Милдмея? Не напоминает ли вам выдумка об испачканном платье и о признании, неожиданно для нас прозвучавшем сегодня, эффектный трюк фокусника, который поражает зрителей, извлекая из своей шляпы кролика?
Как ни странно, но Хелен наслаждалась его речью.
— Мне нехорошо, — стонала миссис Уотсон. — Могу я попросить перерыв на отдых?
— Гм… Вы не проявляли и признаков усталости, когда отвечали на вопросы моего ученого друга, — заметил Хокинс. — Но у меня остался всего один вопрос.
— Вы согласны ответить на него? — спросил ее судья Уайлд.
— Если я обязана…
— Двадцать пятого сентября этого года, в день, когда адмирал покинул свою жену и свой дом, не вы ли приняли его дочерей в свой дом?
— Он был так великодушен, что предоставил их моим заботам, — слабым голосом ответила миссис Уотсон. — То есть моим и моего мужа.
— А позволялось ли этим девочкам, находящимся в ранимом возрасте одиннадцати и двенадцати лет, встречаться, переписываться или хотя бы мельком увидеть их мать с того самого дня?
— Нет.
Она спустилась с помоста, будто сразу состарившись на десять лет.
Существует ли защита от яда этой лгуньи, размышляла Хелен. Хокинс великолепно провел допрос, но история о так называемом признании словно висела в душном воздухе судебного зала. Хелен понимала: по странной прихоти судьбы она может проиграть не из-за того, что было на самом деле, а из-за этой лжи.
Внезапно она почувствовала себя невероятно уставшей. Она едва прислушивалась к Боувилу, который продолжал свой рассказ: отъезд Уотсонов, перенос страсти ответчицы с Милдмея на Андерсона; затем, летом 1864 года, адмирал Кодрингтон получает приказ вернуться в Англию, и полковник Андерсон по случайному совпадению в это же время просит предоставить ему отпуск для поездки домой. Она пришла в себя, только когда услышала замечание Боувила:
— Ее старая подруга мисс Фейтфул, как мы докажем, помогала и содействовала этой постыдной связи.
«Фидо, Фидо, — горько подумала Хелен, — будь ты хоть на краю света, тебе все равно не избегнуть своей доли презрения!»
Боувил поднял для обозрения томик, в котором Хелен узнала свой дневник в кожаном переплете.
Хокинс встал, чтобы заявить протест:
— Этот предмет был изъят в отсутствие ответчицы и против ее воли.
— Следует ли мне напомнить моему уважаемому коллеге, что в день бракосочетания ответчица отказалась от правовой идентичности, в том числе от права на собственность?
Он поджал губы.
— Женам всегда разрешалось иметь некоторые личные вещи, не имеющие денежной ценности.
— Милорд, — взывал Боувил, — эта книга была найдена в письменном столе вишневого дерева, который в качестве предмета домашней обстановки может рассматриваться как движимое имущество истца.
Судья Уайлд кивнул. «Просто ему интересно узнать, что там написано», — поняла Хелен. Все эти почтенные мужи ничем не лучше любопытных мальчишек, что толпятся у входа в бродячий цирк!
Боувил зачитал короткие записи, сопровождая их мрачной мимикой:
— «Сцена с Г., наложил запрет на мои выходы из дома», «Г.» может быть только истец, адмирал Генри Кодрингтон, — заметил он. — «В. П.». Здесь, по-видимому, подразумевается издательство «Виктория-пресс», место работы мисс Фейтфул на Грейт-Корэм-стрит. «На Т. С., там Анд., плохо». Что, безусловно, означает: «Визит в дом мисс Фейтфул на Тэвитон-стрит — там полковник Андерсон — и встреча прошла плохо».
Хелен проклинала себя за то, что делала эти маленькие записи.
— Таким образом, мы видим, что отсутствующая свидетельница ответчицы, мисс Эмили Фейтфул, играла постыдную роль в интрижке Андерсона как посредница, помощница, одним словом, сводница!
Публика выражала буйный восторг.
Хокинс встал и выразил формальный протест против произвольной и недоказуемой трактовки инициалов. Хелен закрыла руками пылающее от стыда и ужаса лицо.
— И вот мы подходим к чрезвычайно важному моменту — к записи от 21 сентября, — торжественно вещал Боувил. — «Э. Ф. получила письмо из Шотландии. Тяжелый вечер». Хотя тяжелый вечер для ответчицы мог быть из-за легкого нездоровья, — с сарказмом допустил Боувил, — думаю, скорее, это связано с известием о помолвке Андерсона, переданным ей их преступной пособницей мисс Фейтфул.
На помосте появился новый свидетель, незнакомец с серым прыщавым лицом.
— Джон Крокер, — нервно ответил он на вопрос о его имени. — Кебмен на конюшнях в Саутгемптоне.
— Но разве вы не были наняты в качестве частного сыщика?
— Да, сэр, я следил за миссис Кодрингтон… с 18 по 24 сентября, — ответил он, сверяясь со своей записной книжкой.
Значит, Гарри нанял сыщика следить за ней! Кто бы подумал, что старик на это способен? Хелен выслушивала монотонный и скучный отчет о долгих днях, проведенных Крокером в наблюдении за их домом, ожидая, когда речь зайдет о ее поездке в Уайтли. «Словно я какая-нибудь принцесса!»
Боувил попросил Крокера перейти к понедельнику 24 сентября.
— Она в спешке вышла одна из дому и наняла кеб до номера 24 на Пэлл-Мэлл. Точнее, кеб остановился у номера 28, но она отправила кебмена постучать в дверь дома номер 24, — педантично говорил Крокер. — Из этого дома вышел джентльмен со светлыми курчавыми волосами и усами и уселся к ней в кеб. Поскольку я стоял в тридцати ярдах, я не видел его лица, чтобы идентифицировать его, но цвет волос и мундир соответствовали фотографии полковника Андерсона, которую накануне передал мне истец. Затем я следовал за их кебом до отеля «Гросвенор», там они вошли внутрь.
Хелен закрыла глаза и вспомнила жалкий номер и резкий запах табачного дыма, раздирающий ей горло. Кто мог тогда знать, что это была их последняя встреча!
— Я ждал снаружи, и около полуночи они вышли и взяли кеб до Экклестон-сквер. Миссис Кодрингтон вышла из него за четыре дома до своего номера и остаток пути шла пешком.
«Я погибла!» Хелен обмякла на скамье. В показаниях этого человека нет ничего театрального, ничего, что вызвало бы подозрения во лжи. Они ясны как день.
Хокинс проводил перекрестный допрос, но без особого результата. Он язвительно интересовался, сколько платят за слежку, — оказывается, девять шиллингов в день, гораздо меньше, чем думала Хелен, — и расспрашивал о давних отношениях семьи свидетеля с миссис Уотсон.